После 18 лет службы начальником Гусятинской потовой конторы Константин Андреевич решил для экономии перебраться на жительство в губернский город Каменец-Подольск, в гимназии которого к тому времени уже училось трое его старших сыновей (Николай, Александр и Максимилиан), на что требовалась немалая сумма. Подрастали и младшие дети, которым тоже надо было дать образование. Экономии, ввиду более высоких цен в губернском городе и отсутствия возможности иметь собственное хозяйство, не получилось, и этот период запомнился Леониду Константиновичу как время тяжкой нужды и ограничения буквально во всем. Именно необходимостью оказывать помощь семье объясняется решение старшего брата Николая по окончании гимназии сразу поступить на службу в Министерство финансов, оставшись таким образом, единственным из мальчиков, кто не получил высшего образования.
Были, однако, в каменец-подольской жизни семьи Артамоновых и светлые моменты, к которым относились прежде всего дни религиозных праздников очень пестрого в этом отношении населения города. Вот как описывает их сам Леонид Константинович: «Воскресные и все большие праздники резко выделялись из сереньких будней. Вообще, во всем Юго-Западном крае исполнение религиозных обрядов, притом всех религий, отличалось торжественностью и многолюдством. Ритуал католиков отличался особой пышностью и многолюдством молящихся. Но еще большим многолюдством и строго соблюдаемой древней обрядностью отличался вечер пятницы и вся суббота у евреев. В пятницу раньше времени закрывалась всякая еврейская торговля; она совершенно не производилась всю субботу до вечерних огней. С наступлением вечера в пятницу во всех еврейских домах, начиная с самых бедных семей до местных богачей включительно, накрывалась вечерняя семейная трапеза, за которой ярко пылал семисвечник, а в каждом окне горела еще и свеча. Керосиновые лампы были очень редко у кого-либо и то лишь у богачей. Свечи употреблялись из бараньего сала, небольшие и тонкие (так называемые «шабалувки»). За трапезу усаживалась в праздничной одежде вся семья и всякий единоверец, попросивший в этот день гостеприимства. Утром в субботу огромные толпы евреев (мужчин, женщин и детей), богато наряжались в одежды из дорогих материалов (бархат, шелк, высших сортов заграничные ткани разного рода; дорогой мех на шапках и при отделке длиннополых сюртуков и пр.), причем молодежь обоего пола, особенно женского, старалась одеваться по парижской или венской моде.
Синагоги в часы молитвы переполнялись донельзя. После обеденного отдыха разряженные и шумные толпы еврейского населения заполняли все большие улицы и городской сад. В период празднования нигде ничего нельзя было купить, кроме немногочисленных польских и русских лавчонок, так как вся торговля находилась почти исключительно в руках еврейства.
У католиков накануне праздников шла вечерняя служба в костелах (так называемые «нишпоры»), а в дни праздников «меша» (месса литургия). В большие католические праздники часто устраивались удивительно красочные и торжественные процессы с особо чтимыми реликвиями. Наибольшее впечатление на меня лично произвела процессия на «Боже Цяло» (т. е. праздник Божьего Тела) с участием множества девушек (15-и лет) в пышных белых кисейных платьицах, с цветами на голове и через плечо.
Митрополит Леонтий
Митрополит Феогност
В православную церковь мы, дети, ходили каждое воскресенье к литургии, а иногда и ко всенощной. Молящихся всегда было много и притом всех сословий. Уже в пятницу или субботу обычный разговор среди старых людей, но и молодежи обоего пола как учащихся, так и не учащихся,[был], куда кто пойдет в церковь. Гимназические церкви (при мужской и женской гимназиях) охотно посещались молодежью, так как там пели хорошие хоры из учеников и учениц.
Мне особенно нравилась торжественная служба в городском соборе, где по воскресеньям служил владыка архиепископ Леонтий[13] и его викарий епископ Феогност[14] (впоследствии архиепископ и митрополит Новгородский).
Собор всегда был переполнен молящимися, и надо было заранее прийти, чтобы занять удобное место. Сначала я ходил с кем-нибудь из старших, а потом и самолично, без меньших братьев.
Епархиальный владыка очень любил хорошее пение, и его хор поистине был великолепен, так как среди украинского населения часто встречались выдающиеся по своему качеству и тембру голоса. Стоял я часто, как очарованный этим пением, а уходил из собора домой всегда с каким-то особым душевным подъемом. На Св. Пасху проникнуть в собор даже взрослым мужчинам задача была крайне трудная, и нас к заутрени под Светлое Воскресение не брали, и мы ходили днем, на второй день. К нам же всегда в праздники приходил с крестом церковный причт.
Надо признаться, что я совершенно не помню в этот период жизни каких-либо недоразумений и скандалов между верующими разных религий. Все они уживались рядом одни с другой без бросающихся в глаза трений. Мы, православные, праздновали Св. Пасху в другое время, чем католики и евреи. Поэтому нередко многие ходили в костел и с благоговением слушали пение молитв и торжественные звуки органа. Ходили иногда любители пения и в еврейскую синагогу послушать выписанного на время их праздника какого-либо знаменитого «кантора» (запевалы) с чудным голосом.
У меня уже в этот период жизни складывалось убеждение, что Господь Бог услышит всякого, кто с чистым сердцем и искренними чувствами обращается к Нему, в какую бы форму эта молитва не вкладывалась
Особо оживленный по внешности вид принимал город в торжественные царские дни. Торжественная служба в соборе и парад войск собирали массы зрителей. К вечеру зажигалась иллюминация, состоящая из глиняных горшочков, наполненных бараньим салом с фитилем; этими «плошками» убирались дом губернатора и все присутственные гражданские и военные дома, а в городском саду пускали ракеты. Для меня и моих товарищей это было особо редкое и интересное зрелище, и мы долго бродили, пока нас не отыскивал кто-либо из старших, прогоняя без церемоний домой спать»[15].
Весной 1869 г. Константин Андреевич Артамонов получил пост начальника акцизных сборов в Гайсинском уезде Каменец-Подольской губернии, и семья перебралась на новое место жительства в г. Гайсин. В этом же году Леонида Константиновича отдали в знаменитую на весь Юго-Западный край Украины классическую гимназию в м. Немирове. В то время гимназисты проживали на частных квартирах, в своего рода пансионах, хозяева которых получали на то специальное разрешение гимназического начальства и обеспечивали проживавших у них детей уходом, столом и местом ночлега.
Во главе гимназии стоял действительный статский советник П.Г. Барщевский[16] просвещенный и опытный педагог, выбранный на эту должность самим основателем гимназии, владельцем местечка графом Г.С. Строгановым[17]. То, что директор учебного заведения носил высокий генеральский чин (действительный статский советник соответствовал генерал-майору по Табели о рангах), говорило о многом. Обучение и воспитание в гимназии было поставлено отлично.
Григорий Сергеевич Строганов
Особо отмечался как день гимназии Первомай, который совсем не носил тогда того революционного оттенка, который он приобрел впоследствии. На «маевку» в строгановскую заповедную рощу под звуки оркестра выходил весь состав гимназии с начальством и преподавателями. Весь день дети резвились на природе, угощались бесплатными лакомствами и веселились.
После успешного окончания первого класса гимназии, по счастливому стечению обстоятельств родителям Л.К. Артамонова удалось добиться протекции о приеме его в Киевскую Владимирскую военную гимназию. Поскольку программы классической и военной гимназии сильно разнились, ему пришлось держать экзамен в первый класс военной гимназии, в котором уже учился в шестом классе его старший брат Максимилиан. Надо было уметь читать и писать по-французски и по-немецки (вместо латыни, которую преподавали в классической гимназии) и серьезно расширить познания по арифметике.
Подготовленного братом Алесандром на летних каникулах к поступлению в военную гимназию Леонида Константиновича решил везти в Киев сам отец семейства. Начинался новый этап жизни нашего героя, рассказать о котором мы предоставим ему самому в последующих главах.
Глава II
Учеба во Владимирской военной гимназии в Киеве (18701876)
В г. Киев мы с отцом приехали около 11 ч. утра. Вокзал в городе был деревянный, большой. Оживление необычайное, так как огромная толпа запрудила перрон вокзала в ожидании поезда, кажется, в тот день опоздавшего против расписания. С вокзала мы проехали на парном извозчике по широкой, плохо мощеной улице с маленькими (почти все одноэтажными) домиками, окруженными садиками или огородами.
В одном из таких домиков недалеко от вокзала мы и остановились с отцом, наняв одну комнату. Здесь мы и прожили до моего поступления в корпус.
От вокзала вид на Киев особого впечатления на меня не произвел. Вокзал стоит в довольно значительной низине, а в окрестностях вокзала, вправо и влево от широкой улицы, по которой мы ехали, виднелись болота, поросшие осокой, а иногда небольшие, с купальнями, пруды. На один из таких прудов я скоро и сходил выкупаться по указанию хозяйки нашего домика. Она отдавала три из своих пяти комнат в наем приезжим, и нами была занята последняя свободная комната. Совершенно случайно оказалось, что сосед по комнате, тоже приехавший сдавать сына в корпус, наш сродник: он оказался мужем единокровной сестры моей матери (г. Станкевич). С моим двоюродным братом, которого я раньше никогда не знал, мы быстро сошлись. Отец его, отставной капитан, сам готовил сына к экзамену и теперь очень волновался. Отцы наши стали вместе ездить и узнавать все подробности о приеме и начале экзаменов. Скоро явился из корпуса и брат Максимилиан. Он сильно вырос, выправился, и я был рад его видеть. Отец поручил ему узнать все подробности относительно приемных экзаменов.
Обедали мы втроем у хозяйки, которая сдачей комнат с обедами только и существовала. Выяснилось на следующий день, что до экзаменов ещё несколько дней, но явка обязательна тотчас же по приезде.
Мы с отцом отправились на извозчике в корпус. Помню, что выехали сначала на так называемый Бибиковский бульвар широкую аллею из тополей, огражденную невысоким бревенчатым забором из переводин[18] на невысоких стойках с частыми проходами, а справа и слева от бульвара тянулись мощеные части улицы.
Доехав до памятника графу Бобринскому[19], первому насадителю сахарной промышленности в Юго-Западном крае, мы повернули налево, мимо «Железной церкви»[20], и, постепенно спускаясь, выехали за город, направляясь в Кадетскую рощу. В этой роще как сюрприз к приезду императора Николая I
го
Примерно в версте от «Железной церкви» бульвар окончился; мы круто свернули влево по довольно высокой плотине, обсаженной тополями, пересекли болотистую речушку деревянному мосту, а затем полотно железной дороги с двумя шлагбаумами и стали подниматься в Кадетскую рощу, сквозь которую уже просвечивали стены трехэтажных зданий, окрашенных в палевый цвет.
В переднем подъезде нас встретил швейцар в форме, снял наше верхнее платье, указал, куда подняться и где найти канцелярию. Кроме нас здесь оказались и другие лица с детьми. Чистота и порядок в здании меня поразили. В канцелярии приняли мои бумаги и объявили, когда явиться к экзаменам. Кадеты были еще в своем лагере в роще, в версте от здания корпуса. Мы поторопились домой. После обеда с моим двоюродным братом и его отцом мы отправились гулять по городу.
Помню, большое впечатление произвел на меня недостроенный и сильно наклонившийся Владимирский собор и Университетский сад. До экзамена, правду сказать, я очень мало занимался и то лишь ради моего двоюродного брата, видимо, подготовленного не очень хорошо. На экзамены нас отвез его отец.
Поступающих было много, и все разбиты были по группам. Для меня экзамены новости уже не представляли, но я все-таки волновался, а для успокоения перед экзаменами мы с двоюродным братом помолились в «Железной церкви», как ближайшей к нашей квартире. Мой отец, чувствуя себя усталым, оставался дома. Брат Миля явился к нам тотчас, как только мы приехали в корпус, и отвел нас туда, где мы по расписанию должны были быть. Экзамен я выдержал, но мой двоюродный брат, к сожалению, оказался слабо подготовленным и не выдержал, что сильно раздражило его отца.
С братом Милей мы поторопились к нашему отцу и сообщили о результате. Отец был доволен. На следующий день брат Миля должен был явиться за мною и сдать меня в корпус, так как все формальности нашим отцом уже были выполнены.
Вечер мы провели скучно. Дядя горевал о неудаче своего сына, а мой отец думал о скорейшем возвращении домой. Мы с двоюродным братом ограничились лишь хождением на пруд купаться и скромной беседой. Заснул я нескоро: мириады лягушек подымали не умолкающий до утра концерт. Мысли о том, что я расстаюсь с нашей коренной семьей и надолго, меня осаждали. В брате Миле я чувствовал какую-то большую перемену, а в общем, холодность к себе, что-то официальное, чуждое искренности и теплоты. Заснул я лишь под утро.
В этот день все уезжали по домам: дядя с сыном к себе, и наш отец тоже. Скоро явился и Миля. После чая, отец взял меня за руку, подвел к иконе, висевшей на стене, и сказал: «Вот перед св[ятой] иконой объявляю тебе, что ты должен отлично учиться и отлично-хорошо себя вести. Знай, что если тебя исключат из корпуса за лень или дурное поведение, то ты мне не сын, а я тебе не отец!» Это сказано было торжественно, твердо, и я поверил сразу, что так оно и будет, а потому иного исхода ждать я не должен. Мы простились. На извозчике с братом Милей мы прибыли в здание корпуса, и брат отвел меня в младший «возраст», сдав на руки моему воспитателю капитану Шульману.
Это был высокий худощавый офицер в очках, из русских немцев, строгий и требовательный. Справившись по спискам, он сейчас же послал меня в цейхгауз к каптенармусу, предложив моему брату меня проводить. Там я застал еще несколько мальчиков.
Старый рябой унтер-офицер с многочисленными шевронами на рукаве, ворчливый и требовательный (по кадетскому прозванию «капченка»), встретил нас с братом довольно приветливо: он немедленно отобрал для меня белье по росту и все другие части костюма, а также обувь. Все удачно пришлось по мне, благодаря его опытному глазу, и я превратился по внешности в маленькое подобие моего старшего брата Максимилиана.
В таком виде брат привел меня снова к капитану Шульману, который теперь внимательно меня со всех сторон осмотрел и сообщил, под каким номером в корпусе будет теперь значиться моя особа, а именно: «Артамонов II».
Оказывается, что все, поступающие в корпус от самого его основания, принимают номера своей фамилии, под которыми и числятся до выпуска. Таким образом, в списках значатся: Иловайский 12
й
й
Время с приемом затянулось, и сигнал напомнил об обеде. Брат давно уже ушел в свой «возраст» (вместо «рот» кадетского корпуса). Нас всех в широком коридоре построили в две шеренги. Капитан Шульман (дежурный в этот день) проверил наличность нашу счетом по рядам. Скомандовал: «Смирно!» «На право!» «Правое плечо вперед!» «Шагом марш!». Мы, подражая более умным, выполнили эти команды и двинулись по коридору 1