А сейчас, чтобы отпраздновать день рождения принца Муиз-уд-дина и отметить его славное возвращение и возвращение принца Абдул Халика, я представляю вам еще одно новшество, сделанное французом, которого некоторые из вас, возможно, знают. Это Муса Люсьен Дю Лез, величайший часовщик Франции и настоящий друг Майсура. С каждым днем он все больше и больше похож на истинного майсурца! Это очень хорошо. Не буду портить сюрприз, но скажу, что эта фантастическая диковинка служит цели, отличной от цели всех других изобретений, которые я приобрел, и цели очень важной. Типу делает многозначительную паузу. Это творение раздвигает границы воображения.
Типу встает между Абдулом и Муизом, которые расступаются, чтобы освободить ему место.
На протяжении всей речи Аббас остается неподвижным, ничего не понимая, поскольку она на персидском языке. Не важно. Аббасу эти звуки кажутся изысканными и роскошными, убаюкивающими его в фантазию о том, что он наблюдает драму, не имеющую к нему никакого отношения, а только к человеку божественного происхождения. Аббасу вспоминается их первая встреча, огромный ковер пунцовых тюльпанов, на котором сидел Типу. Сейчас каждая голова в Раг-Махале такой тюльпан, все взгляды устремлены к падишаху, как стебли к единственному источнику воды.
Мы представляем вам, объявляет Дю Лез, зажав кончик покрывала между пальцами, выводя Аббаса из задумчивости, Тигра Майсура.
Простыня слетает.
Комната затаила дыхание.
Дю Лез перемещается на свою позицию между тигром и стеной. Он открывает дверь в боку, чтобы обнажить клавиши органа, которые зрители не видят. Аббас берет рукоятку потной ладонью. По кивку Дю Леза Аббас вращает рукоятку, а Дю Лез нажимает на клавиши, но кроме стука руки солдата никаких звуков не раздается.
Сводит желудок. Это провал, они потерпели неудачу.
Невозмутимый Дю Лез подходит к тигру сзади и нажимает на два стопора, расположенные в левой ягодице тигра, чем вызывает хихикание одного из гостей. Вернувшись на свое место, Дю Лез начинает снова.
Всякий раз, когда Дю Лез упражнялся в мастерской, Аббас находил органную музыку гнусавой и негармоничной, этакой плаксивой фисгармонией. Теперь он понял, что ноты органа просто были заперты под низким потолком мастерской. В Раг-Махале они воспарили.
Тем временем Аббас крутит рукоятку, стараясь не отвлекаться на причинно-следственную цепочку: вращение рукоятки приводит в движение поворотный клапан, который сжимает меха, которые активируют механизм, который управляет рукой солдата. После каждого четвертого тигриного рыка раздается стон солдата.
Аббас следит за Дю Лезом, ожидая сигнала остановиться. Француз не отрывает глаз от клавиш, на носу проступают росинки пота.
Достаточно, произносит Типу Султан.
Дю Лез берет долгий последний аккорд и возвращается на свое место у головы тигра. Как и репетировали, они одновременно поворачиваются с Аббасом лицом к Типу и кланяются.
Мало кто в королевстве Майсур видел, как Типу улыбается во все зубы, вживую или на картинах. Его не так просто обрадовать. В тот день в Раг-Махале он улыбается, освободившись от страха, что игрушка получится не такой, как он надеялся, что зрители сочтут ее слишком причудливой, слишком эксцентричной. Типу соединяет руки одним громким хлопком и подобно первому раскату грома разверзает небеса и обрушивает дождь аплодисментов, крики «шабаш»!
Только сейчас Аббас осознает, как пот струится по его спине, чувствует ликование такое сильное, что руки сжимаются в кулаки. Он никогда не забудет этого удовольствия удивить всех вокруг, включая самого себя.
* * *
Аббас кружится в вихре поздравлений, когда подходит Типу, обнимая Абдул Халика и Муиза. Их присутствие смущает Аббаса. Он напоминает себе, что самое трудное позади; Типу доволен.
Ты оказался прав насчет мастера игрушек, говорит Типу Дю Лезу на каннада.
Благодарю за доверие, Падишах.
Типу снижает голос, лицо делается серьезным.
Жаль, что во Франции приняли этот новый закон.
Дю Лез от неожиданности моргает.
Да. Действительно.
Здесь у тебя есть дом. Типу кивает на Аббаса. А теперь и ученик.
Аббас вопросительно смотрит на Дю Леза, но француз уже склонился, чтобы обратиться к Абдул Халику и Муизу.
Я искренне надеюсь, что принцы остались довольны.
Ну? говорит Типу. Ты доволен, Муиз?
Да, отец, спасибо.
Типу поворачивается к старшему мальчику.
Эти люди могут сделать тебе на день рождения все, что ты захочешь. Что ты хочешь, Абдул? Абдул.
При втором упоминании своего имени Абдул резко оживает.
Да, отец? Что мне нужно?
На твой день рождения.
Задумавшись, Абдул выпячивает языком нижнюю губу.
Прекрати, говорит Типу.
Абдул прекращает.
Так что ты хочешь на свой день рождения?
Абдул обдумывает вопрос. С каждой секундой тишина становится все напряженнее, комната начинает дрожать от нетерпения, наконец Абдул, отчаянно желая освободиться, произносит:
Трайфл.
Типу хмурится.
Что?
Я бы хотел Абдул сглатывает. Я бы хотел трайфл?
Типу смотрит на Дю Леза, тот пожимает плечами.
Это бисквит, сверху крем, потом опять бисквит, говорит Абдул, обреченно пытаясь изобразить слои руками.
А сверху снова крем, добавляет Муиз, пытаясь помочь. Руки Абдула опускаются по бокам.
Где ты пробовал эту еду? спрашивает Типу.
У лорда Корнуоллиса.
Все остальные разговоры смолкают. Лицо Типу становится каменным.
Знаешь ли ты, говорит Типу, что человек, которого ты называешь лордом, пришел с армией в Америку, но был прогнан оттуда кучкой фермеров? Разве это достойно лорда? Вероятно, он не рассказывал эту историю и просто закармливал вас трюфелями!
Каждому человеку в зале понятно, что Абдул сейчас заплачет, настолько неподвижно его лицо. Половина мужчин в этом зале расклеилась бы от такого. Но они не Абдул Халик, в их жилах не течет кровь Хайдара Али. Это единственное объяснение, почему восьмилетний мальчик выдержал публичную порку с такой стойкостью и без колебаний произнес:
Отец, трюфель это гриб.
Типу бросает взгляд на Абдула, затем на Муиза, который кусает губы, чтобы не улыбнуться. Он уже готов изгнать обоих сыновей с праздника. Но тут сквозь гнев начинает проглядывать другая мысль. Когда они стали такими нервозными, его сыновья? Раньше он каждое утро завтракал с Абдулом и Муизом, и ему было легко и хорошо; мягко поругивая их, по выражению Хайдара, он будто чувствовал себя ближе к собственному отцу. Сейчас он не знает, что сказать Абдулу и Муизу. После их возвращения он не раз замечал, что они стали другими, что теперь они, скорее, напоминают копии тех настоящих сыновей, которые заперты в доме Корнуоллиса, отказываются от всех трайфлов и клянутся в верности Тигру Майсура.
Глупая мысль, не имеющая ничего общего с реальностью.
В поле зрения появляется Пурнайя, верный Пурнайя, вооруженный здравым смыслом и хладнокровием, всегда готовый выручить его из неприятной ситуации.
Обед накрыт на лужайке, говорит Пурнайя.
Типу позволяет увести себя от мальчиков и решает сказать их матерям об этой нервозности.
* * *
Все сидят вокруг огромного белого покрывала, расстеленного на лужайке, под шатром, серебряная вышивка которого пляшет в лучах солнца. Аббас сидит рядом с Дю Лезом и наблюдает за происходящим. Два бурлящих котла, огонь поддерживает человек, обмахивающийся плетеным веером. Другой человек жарит чапати на гриле. Два повара готовят на открытом огне огромный шашлык из баранины, а двое других несут на носилках массивный горшок с рисом, который ставят в центр покрывала. У всех слуг рты прикрыты белыми масками, чтобы защитить еду от дыхания. Их лица блестят от пота, который они не осмеливаются вытереть.
Каждый раз, когда слуга подходит с тарелкой того или иного блюда, Аббас кивает, требуя добавки. Скука делает его ненасытным, поэтому он ест на пределе аппетита, слишком быстро, чтобы понять, что он был сыт уже два кебаба назад.
Вокруг льются разговоры. Он рассеянно ковыряет цветок бархатца, пытаясь привлечь внимание Дю Леза, но Дю Лез погружен в беседу с Чудесной Рукой. Что это за новый закон, о котором говорил Типу? И почему при его упоминании лицо француза так осунулось? Действительно ли он останется в Майсуре и возьмет Аббаса в ученики? Аббас ищет возможность спросить, но с каждым новым блюдом становится все яснее, что Дю Лез избегает его.
* * *
После ухода высокопоставленных гостей несколько молодых людей приглашают Аббаса покурить кальян. Эти люди пышно одеты, кончики их усов закручены в шпоры. Похоже, они предполагают, что Аббас поднимается по карьерной лестнице, по крайней мере при дворе Типу, и стремятся завязать отношения в самом ее начале.
Аббас находит Дю Леза, тот с серьезным видом ковыряет пальцами марципановую пчелу.
Ах, нет, говорит Дю Лез в ответ на приглашение Аббаса. Я уже ухожу. И я бы предпочел, чтобы сегодня ты ночевал в доме отца.
Сегодня, Сахаб? Но мои вещи
Заберешь их завтра. Прости, но я вынужден настоять.
Дю Лез смотрит вбок. В его поведении есть что-то странное, какое-то скрытое волнение. Аббас больше не может молчать.
Сахаб, говорит он решительно, ты не вернешься во Францию?
На лице француза мелькает сожаление.
Нет, не вернусь. И сейчас мне не нужен ученик.
А позже?
Дю Лез осторожно качает головой.
Сахаб Аббас чувствует, что момент ускользает от него. Может быть, у меня нет таланта, как у ваших прошлых учеников, но я буду работать очень усердно
У тебя куча талантов, Аббас. Дело не в этом.
Тогда почему, позвольте спросить?
Дю Лез делает паузу, чтобы перевести дух.
Нет, не позволю.
Аббас пытается протестовать, но видя бесполезность попыток, говорит: «Ладно, хорошо» и закрывает рот.
Дю Лез кладет руки на плечи Аббаса и произносит ободряющие слова. Почти не слушая, Аббас сжимает пальцами ног траву. Не о чем скорбеть, напоминает он себе. Как он может оплакивать то, чего никогда не было? Хотя зря он не принял в подарок моджари, даже не для того, чтобы носить, а чтобы помнить, что однажды он поднялся выше своей головы.
* * *
Аббас следует за своими вновь обретенными друзьями сквозь Водяные ворота, повторяя те же шаги, которые он прошел целую жизнь назад. Они собираются на крыше хавели высотой в три этажа, откуда открывается вид на город, залитый закатом, на знакомые овраги и переулки, на улыбающиеся веревки с сохнущим бельем, на дома браминов с закрытыми дверями, на мусульманские закусочные, открытые допоздна. В наступающей темноте завывают собаки. Никогда еще город не казался таким маленьким.
Крыша заполняется новыми людьми. За Аббаса поднимают тосты и чествуют его как создателя Тигра Типу, описывая сам механизм гиперболическими прилагательными. Он пытается объяснить, что был всего лишь помощником великого французского изобретателя Люсьена Дю Леза. Никто не желает слушать. Они выдыхают струи дыма и рассказывают загадочные анекдоты.
У каждого мужчины должно быть четыре жены, заявляет парень, пригласивший Аббаса. Персиянка для общения, турчанка для работы по дому, индианка для воспитания детей и узбечка для битья в назидание другим. (Почему узбечка? недоумевает Аббас, всегда воспринимавший их как захватнический народ; вероятнее всего, ударив узбечку, ты сам уйдешь со сломанным ребром.)
Стоящий рядом человек предлагает отпить из серебряной фляги. Аббас отказывается.
Это харам.
Харам, харам, стонет мужчина. Гарун аль-Рашид любил женщин и выпивку. Кто более праведен, чем он, скажи мне? У кого больше таквы[33]? У парня, который все время говорит «харам, харам», или у того, с кого начался Золотой век ислама?
Дальше Аббас почти все время молчит, но в следующий раз, когда к нему попадает фляга, он опрокидывает ее в свой стакан с лимонным соком. Сладковатый вкус переходит в неприятное послевкусие. От углей разлетаются искры. Наблюдая за ними, он мрачнеет.
Его беспокоит не лекция Аль-Рашида, а напутственные слова Дю Леза. Куча талантов. Это самый большой комплимент, который Аббас когда-либо получал. И все же. Кучи недостаточно, чтобы стать учеником француза. Для этого Аббасу нужно что? Гора? Разве не с кучи следует начинать, чтобы возвести гору? Он размышляет, не был ли бы он счастливее без всяких куч? Скучно, зато необременительно.
Небо над городом темнеет. Измученный, он закрывает глаза всего лишь на мгновение, скоро он встанет и пойдет домой. Задремав, он чувствует на себе чью-то руку и слышит теплый голос:
Ты чего такой грустный, Всезнайка?
Аббас с изумлением смотрит на сидящего напротив него Хваджу Ирфана. При свете свечи заметны изменения в его лице: заострившиеся скулы, запавшие глаза. На щеке красуется узкий розовый шрам. Шелковый халат переливается разными оттенками: в одном месте золотистым, в другом фиолетовым, общее великолепие неизменно.
Друг мой, говорит Аббас, обретая голос. Я думал, ты умер.
Логичное предположение.
Но что случилось, где ты был? Расскажи.
Хваджа Ирфан окидывает его холодным взглядом. Его глаза кажутся остекленевшими, а зрачки такими большими и черными, что поглощают свет свечи; в них не видно ни малейшей искры.
Нет смысла оглядываться назад, говорит он. Поверь мне, жизнь слишком коротка.
Чья жизнь? спрашивает Аббас, но Хваджа Ирфан не слышит. Он оглядывает присутствующих и возвращается взглядом к Аббасу. Чья жизнь? требовательно повторяет Аббас.
Хваджа Ирфан наклоняет голову, лицо полно жалости.
Нет, шепчет Аббас. Еще рано
Он чувствует толчок в бок и резко просыпается.
Еще рано что? говорит охранник, хмуро оглядывая его.
Аббас садится прямо. Его окружают непонимающие взгляды, ни один из которых не принадлежит Хвадже Ирфану.
Соберись, говорит охранник. Тебя вызывают.
* * *
Аббас садится на спину королевского коня, стараясь сохранить равновесие, и они галопом проносятся через другие ворота для важных персон и быстро прибывают в Раг-Махал.
Войдя в зал, Аббас застает Типу, хмуро разглядывающего клавиши органа.
Клавиши не издают звука, раздраженно говорит Типу. Даже когда я вытаскиваю стопоры.
Разреши, Падишах? дождавшись кивка Типу, Аббас берется за рукоятку, объясняет, как она приводит в действие меха, нагнетающие в трубы воздух, и старается не думать о том, что он разговаривает с Типу Султаном.
Поверни, говорит Типу. Дай мне посмотреть.
Аббас поворачивает рукоятку. Типу нажимает несколько клавиш, издавая высокий, диссонансный звук. Одобрительно хмыкает.
Отступив назад с поклоном, Аббас чувствует бурление газа в нижней части живота. Он винит кальян, шашлык, оратора с фляжкой.
Ты играешь? спрашивает Типу.
Прости меня, Падишах. Месье Дю Лез играет мне привести его?
Нет, нет. Я просто хотел отвлечься.
Типу кладет руку на загривок тигра и задумчиво рассматривает одну из полосок. Белки его глаз покраснели, должно быть от бессонницы, предполагает Аббас, хотя предполагать что-либо в отношении падишаха как-то неправильно, поэтому он пытается сосредоточиться на контроле своего метеоризма, но чем больше он думает о контроле, тем меньше ему кажется, что у него есть какой-то контроль. Он сжимает всего себя и молится, чтобы аудиенция была короткой.
Этой ночью мне приснился сон, начинает Типу, разрушая все надежды на краткость. Красивый молодой человек, незнакомец, подошел и сел рядом со мной. Я заговорил с ним, довольно весело перебрасываясь шутками, как с женщиной, знаешь. В конце концов этот человек поднялся, снял тюрбан, и длинные, ароматные, очень женские волосы рассыпались по его плечам. Это была первая странность. А потом он распахнул свой халат и показал женское лоно. Типу обращает свои налитые кровью глаза на Аббаса. Лоно. Что это значит?