Примерно одновременно с дарвиновской лекцией я написал «Теоретические вклады в дарвинизм», опубликованные в 1910 году, в которых, помимо прочего, был сформулирован «принцип утилизации» для объяснения некоторых адаптаций и указана совместимость селекционизма и витализма.
Последней моей работой, завершенной в Бонне, было небольшое экспериментальное исследование факторов, определяющих восприятие обратимых рисунков. Как утверждалось ранее, важны не только направление взгляда и движения глаз. Влияние оказывают также направление внимания, готовность соответствующих идей или следов памяти и желание видеть рисунок определенным образом.
1 октября 1909 года я был назначен полным профессором Университета Мюнстера и В*, где должен был стать преемником Меймана. Я с радостью принял этот вызов, хотя и покидал Бонн с тяжелым сердцем. Мой отъезд был облегчен тем, что Эрдманн, мой высокочтимый учитель, которому я многим обязан, покинул Бонн в то же время, чтобы перейти в Берлинский университет.
Начало моей работы в Мюнстере поначалу было прервано болезнью. Но вскоре я освоился с новыми профессиональными обязанностями. Книга «Мозг и душа», которую я начал писать в Бонне, была завершена в 1911 году. В ней я сначала описал то, что известно и предполагается о строении и функциях мозга, в той мере, в какой это важно для интерпретации отношений между телом и душой. Затем особое внимание было уделено физиологическим объяснениям психологических феноменов. Физиологическая гипотеза памяти, объясняющая феномены памяти предположением о наличии в мозге материальных последействий возбуждения (остатков и ассоциаций), при ближайшем рассмотрении оказалась совершенно неадекватной. В последней части книги рассматривается проблема «разум-тело». Материализм несостоятелен, но параллелизм в его различных формах также вызывает ряд опасений и возражений. Наилучшей теорией взаимодействия является та, которая предполагает, что физические процессы протекают в мозге непрерывно, но при этом вызывают помимо физических еще и психические эффекты, которые, в свою очередь, оказывают направляющее влияние на физический ход. Если мы приписываем особенность жизненных процессов по сравнению с явлениями мертвой природы такому влиянию и руководству со стороны психических факторов, то мы приходим к психовитализму, который представляет собой продолжение нашей гипотезы взаимодействия.
Книга «Мозг и душа» давала лишь общее представление о психовитализме. Более подробно она была разработана и защищена как обоснованная гипотеза в лекции «Жизнь и анимация», которую я прочитал на собрании немецких естествоиспытателей и врачей в Мюнстере в 1912 году.
Во время моей преподавательской деятельности в Мюнстере я почувствовал, что вынужден обратиться к сфере образования. Педагогические проблемы часто обсуждались в доме моего отца, и я пришел к выводу, что социальный вопрос в значительной степени является вопросом образования. Живой педагогический интерес, который я обнаружил среди своих студентов, стал для меня приятным стимулом для рассмотрения проблем образования с психологической, этической и социальной точек зрения, в основном на семинарских занятиях. Мои студенты с удовольствием работали над педагогическими диссертациями, которые я опубликовал в сборнике «Философские и педагогические работы» в Лангенсальце. В частности, я хотел, чтобы система помощи была исследована в серии работ в ее исторических формах. Я рассматриваю соответствующим образом направленную деятельность учащихся по оказанию помощи как средство приобщения их к альтруистическим и социальным действиям, как я объяснил в короткой статье «Воспитание филантропии и система помощи», которая появилась в вышеупомянутом сборнике в 1914 году. Лишь немногие из запланированных диссертаций о системе помощи были завершены, поскольку война и смерть вскоре вырвали перо из рук моих докторантов, а затем мой переезд в Мюнхен положил конец моей педагогической деятельности; поскольку там была кафедра педагогики, я ограничил свои лекции и занятия областью философии.
С 1911 года я был занят написанием «Натурфилософии», которая была опубликована в 1914 году в виде тома антологии «Kultur der Gegenwart» под редакцией К. Штумпфа. Введение к работе содержит очерк истории натурфилософии, определение понятия природы и объяснение соотношения между естествознанием и натурфилософией и их задач. Натурфилософия должна обработать наиболее важные для концепции мира и жизни научные результаты в фактическом порядке, чтобы сформировать картину природы в целом; эта картина должна быть дополнена предварительными гипотезами и обоснована эпистемологическими исследованиями. Соответственно, в первой основной части книги предлагается углубленная теория познания природы в русле критического реализма, которая развивается путем критики эпистемологического идеализма и феноменализма позитивизма, конвенционализма и кантианства. На основе созданной эпистемологии во второй основной части работы рисуется общая картина природы в четырех разделах, посвященных строению и элементам обычных тел, проблематичным физическим реалиям в «пустом» пространстве, тому, что происходит с неживыми телами, а также с живыми телами и событиями жизни. Во многих местах изложение не приводит к конкретным результатам, а зачастую вынуждено довольствоваться перспективой возможностей, учитывая текущее состояние исследований. Многое говорит в пользу строения обычной материи из электрических частиц, а также в пользу предположения, развитого на основе критики гипотезы эфира, о том, что поля вокруг электрических зарядов и нечто, мчащееся в луче света, имеют материальную природу. Кинетическая концепция природы, которая интерпретирует все природные события как события движения, не кажется невероятной в том, что касается неживой природы. В живых телах, возможно, в материальные события движения направляющим и органически целенаправленным образом вмешиваются психические факторы. Психовиталистическая гипотеза выводится в последнем разделе из рассмотрения характерных особенностей живых существ и «метода проб и ошибок», который приводит к целесообразным результатам в эмоционально обусловленном действии.
Вскоре после «Натурфилософии» появилась книга «Weltgebäude, Weltgesetze, Weltentwicklung» (1915), которая обобщает значительные части первоначальной рукописи «Натурфилософии», которые пришлось исключить из этой работы ввиду ее предполагаемого объема, и завершает ее соответствующими дополнениями. Новая книга начинается с очень краткого изложения теории познания природы. Последующее описание устройства мира начинается с вопроса о том, является ли он пространственно бесконечным или конечным, проблемы, которая должна оставаться нерешенной, несмотря на все научные и философско-априорные аргументы. Далее следуют устройство и составные части мира неподвижных звезд и Солнечной системы, строение Земли, теории микроструктуры (молекулярная, атомная и теория электронов), электрическая теория материи, вопрос о реальностях в «пустом» пространстве (эфир, полевые субстанции) и электрокинетическая концепция природы. В разделе «Мировые законы» развиваются и обсуждаются принципы теории движения Галилея-Ньютона, теории относительности Эйнштейна (прежде всего в ее старой форме), ее развитие в теорию четырехмерного «абсолютного мира» Минковского, принципы сохранения материи и энергии и принцип Карно Клаузиуса. Изложение сочетается с критическим взглядом, который приводит, например, к отказу от энергетической концепции природы Оствальда. В разделе «Развитие мира» рассматривается общий ход энергетических событий и развитие физических веществ, неподвижной звездной системы и нашей Солнечной системы. То, что ход природных событий имеет определенное направление, что физический мир в целом все ближе и ближе подходит к цели, кажется, вытекает из ряда научных опытов и соображений. Однако не исключено, что такое направление существует лишь для отдельных частей Вселенной в течение определенного, для нас, людей, правда, безмерно долгого времени, а в целом события физического мира не стремятся к определенной цели.
Завершив работу над рукописями двух последних упомянутых книг, я вернулся к психологическим исследованиям. Наблюдения, которые я опубликовал в статье «О качествах боли» в 1915 году, относились к области моей работы в эмоциональной психологии. Помимо тупой и яркой боли, я различал и другие качественные оттенки боли, возникающие в определенных частях тела (в слуховом проходе, на чувствительном дентине).
В 1916 году он опубликовал эссе «Gefühlsbegriff und Lust-Unlustelemente» («Понятие чувства и элементы удовольствия и неудовольствия»), в котором пришел к выводу, что удовольствие и неудовольствие принципиально отличаются от всего остального, что называется чувством. Удовольствие и неудовольствие это элементы сознания, то есть элементы, основанные на других фактах сознания, которые отличаются от всех других элементов сознания особенностью своего качества, своей неиндифферентностью, а значит, своей уникальной функцией в жизни воли и своим отношением к расцвету физико-психического организма, своим биологическим значением. Другие чувства, которые, в отличие от «алгедонических» или элементов удовольствия-неудовольствия, возможно, следовало бы называть только чувствами, это сложные факты сознания, представляющие себя как состояния субъекта, состоящие из слияния ощущений, алгедонических элементов, интеллектуальных компонентов, возможно, также волевых импульсов, и особенностей хода сознания, при которых тот или иной компонент может преобладать или отсутствовать.
В книге «Мозг и душа» я подробно критиковал гипотезу физиологической памяти и рекомендовал гипотезу памяти психической. В принципе она очень проста: предполагается, что следы или остатки памяти это сознательные факты, которые стали бессознательными (неощутимыми) и продолжают существовать в (психическом) бессознательном, а ассоциации между остатками представляют собой связи между бывшими сознательными фактами, которые продолжают существовать в бессознательном. Но если остатки памяти и ассоциации следует искать в душе, а не в мозгу, то как получается, что повреждение мозга может вызвать нарушения памяти? По этому вопросу я заявил в опубликованном в 1916 году эссе «О физиологической и психической гипотезах памяти», что психическая гипотеза памяти должна предполагать, что воспроизведение остатков, возвращение содержимого души из бессознательного владения памяти в сознание, требует сотрудничества мозговых процессов, чтобы объяснить те физически вызванные расстройства памяти. Расширение этого взгляда привело меня к той форме теории взаимодействий, согласно которой психические процессы оказывают направляющее влияние на физические процессы, сопровождающие их в тесной причинно-следственной связи. Если расширить теорию взаимодействий до психовитализма, то получается, что душе приписывается ведущая роль во всей области жизни, которая определяет различие между живыми и мертвыми, функциональные явления и т. д.
Другое эссе, также появившееся в 1916 году, было озаглавлено «О критике параллельно-спиритуалистического монизма». Эта особенно впечатляющая форма параллелизма, которую отстаивали Фехнер, Паульсен, Хёффдинг, Эббингауз, Хейманс, Стронг, Эйслер и другие, основана на предположении, что «внутреннее существо», бытие-в-себе мозга или определенных небесных явлений идентично нашему сознанию. Теперь можно показать, что «бытие-в-себе» мозга или определенных небесных явлений или процессов должно обладать определенными формальными, например числовыми, характеристиками. Сознание и его компоненты, однако, не обладают этими характеристиками, а потому не могут быть тождественны «самому» мозгу или определенным мозговым явлениям.
Косвенным образом эта критика приносит пользу особенно значительной форме параллелизма в теории взаимодействия и психовитализма. Я попытался развить эту мысль в небольшой книге «Die fremddienliche Zweckmäßigkeit der Pflanzengallen und die Hypothese eines überindividuellen Seelischen», написанной в Мюнстере в 1916 году и опубликованной в 1917 году. Я называю чужеродной целеустремленность, которая приносит пользу не организму, демонстрирующему ее, не его потомкам и даже не его сородичам, а чужому организму, для которого она, по-видимому, создана и предназначена. В очень ярко выраженной форме мы сталкиваемся с этой чужеродной целеустремленностью во многих растительных опадах. У многих растений галлы не полезны сами по себе, но полезны для паразитов, которые привлекаются в эти галлы каким-то стимулом; эти паразиты иногда наносят серьезный ущерб растениям, которые предоставляют им в галлах подходящее убежище, пищу и защиту. Возникновение этой чужеродной целенаправленности растительных галлов нельзя объяснить обычными биологическими гипотезами целенаправленности (теория отбора, ламаркизм); принцип утилизации и психовитализм также не работают в представленных до сих пор формах. Только когда последняя расширяется предположением о надиндивидуальной духовности, которая, выходя за пределы отдельных организмов, соединяет их, но в то же время проецирует и действует в них как целенаправленно направляющий жизненный фактор, целеустремленность желчи, подаваемой извне, находит свое объяснение; тот факт, что растение «альтруистически» заботится о паразите, становится понятным, если оно психически связано с ним через надиндивидуальную духовность.
Осенью 1916 года я принял вызов в Мюнхенский университет, где стал преемником Кюльпе. С тех пор я написал ряд небольших эссе на различные темы, большинство из которых перечислены ниже. С 1917 года я также работал над более крупным трудом: «Geisteswissenschaften und Naturwissenschaften. Исследования по теории и классификации реальных наук». Поскольку рукопись этой книги уже завершена и, надеюсь, скоро будет опубликована, я считаю неуместным упоминать о ней здесь.
Непосредственной целью исследования является категоризация реальных наук, а именно адекватная категоризация, соответствующая всей совокупности этих наук. Для достижения этой цели вся природа наук должна быть рассмотрена сравнительно со всех сторон. Таким образом, книга должна стремиться к сравнительной анатомии наук, в частности реальных наук; эта задача является фактическим намерением, в то время как проблема категоризации скорее внешняя, непосредственная цель.
Рассмотрение природы науки и изучение ее подотраслей показывает, что три основных фактора являются решающими для всей науки: объекты познания, методы и основания знания. Методы и основания зависят от объектов. Соответствующая классификация наук должна основываться на их объектах познания, методах и основаниях.
Во-первых, рассматривается различие между идеальными и реальными науками и показывается, что оно действительно соответствует объектам исследования, методам и основаниям знания и, следовательно, является адекватным.
В случае с реальными науками эти три основных аспекта должны быть снова рассмотрены. Наиболее четкая классификация реальных объектов физические и психические. Это соответствует разделению реальных наук на естественные и гуманитарные. Гуманитарные науки можно дополнительно разделить на психологию и культурологию. Основными и главными методами реальных наук являются методы сенсорного восприятия, с помощью которых мы постигаем физическое, и методы самовосприятия и физические признаки психического, с помощью которых мы постигаем духовное. Таким образом, основные и главные методы соответствуют объектам; классификация реальных наук по этим методам, таким образом, возвращает нас к объективной классификации на естественные и гуманитарные науки. То же самое относится и к классификации по основаниям знания, которые рассматриваются более подробно. Таким образом, деление реальных наук на гуманитарные и естественные соответствует всей природе реальных наук, всем их основным аспектам. Другие классификации (Виндельбанда, Риккерта и др.), которые подробно рассматриваются и изучаются, не в такой степени соответствуют всей природе наук.