Когда спустя много лет после бури люди попытаются рассказать историю по порядку, это получится не у всех. Психологи просят тех, кто пережил травму, выстроить цепочку событий, восстановить хронологию, потому что ужас заставляет нас путать даты. А иногда и людей. Но то, что запомнится всем, и в Хеде, и в Бьорнстаде, это тишина. Она наступила, как только улегся ветер и перестали качаться деревья, и била по барабанным перепонкам так же, как до этого грохот бури. Центральные районы Хеда и Бьорнстада выглядели так, будто их изрешетили снаряды, но хуже было другое: за столами на кухнях в обоих городах сидели мужчины и женщины, на протяжении поколений владевшие лесом, и с калькуляторами подсчитывали, сколько следует вычесть из наследства детей и внуков ветры втоптали их жизнь в землю, оставив после себя лишь руины и безмолвные трагедии. Мало у кого были страховки, а страховые компании, разумеется, делали все возможное, чтобы не платить даже тем, кто застрахован. Долгое время после бури те, кто помоложе, будут по очереди дежурить ночью возле своих стариков, чтобы те не взяли ружье и не отправились в лес. Так это называют охотники. Здесь не принято говорить «покончить с собой».
После бури все границы в Хеде и Бьорнстаде стерлись не только те, что разделяли города, но и границы между участками соседей, где-то это оказалось к лучшему, где-то наоборот. В течение многих лет мы будем думать о том, что сделала с нами буря и что сделали в те дни мы, что было случайностью, а что стало прикрытием. Но началось все, как обычно, с политики.
Уже на следующий день после бури Фрак устроил встречу самых влиятельных мужчин и женщин коммуны. «Чтобы разработать антикризисный план», повторял он в трубку. В ближайшие дни политики, конечно, еще не один раз будут встречаться с местными предпринимателями, в том числе из Хеда, но первая встреча состоится здесь, в офисе бьорнстадского супермаркета. Позже станет ясно, что это была плохая идея, в Хеде встречу сочли символичной. Там собрались все важные голоса из местной элиты, но больше всех говорил Фрак, хотя он и не являлся народным избранником, но командовал парадом именно он, и вскоре мы узнаем, что и эта идея оказалась не лучшей.
Первым пунктом в повестке стояли работы по расчистке местности. Пожарные и добровольцы уже были на местах и пытались убрать с дороги деревья, но следовало все же принять решение, какие дороги расчищать в первую очередь. Никто бы не удивился, если бы Фрак со свойственной ему скромностью предложил первым делом расчистить дорогу к своему магазину, однако он, поднявшись, сказал:
Сегодня наша первостепенная и наиважнейшая задача подумать о детях! Все согласны? Поэтому предлагаю в первую очередь принять решение о том, чтобы все команды из Хеда, которые при трагических обстоятельствах лишились своего ледового дворца, могли заниматься в Бьорнстаде. Это очевидный жест солидарности, все согласны?
Когда по комнате прокатился одобрительный гул, Фрак добавил:
Тогда первым делом надо расчистить дороги к ледовому дворцу Бьорнстада! Да?
Гул поутих все знали, что дороги к ледовому дворцу по случайному совпадению ведут через супермаркет Фрака, но как теперь возразишь ты же не против детей. Или того хуже против хоккея. Чтобы заткнуть рот возможным критикам, Фрак поспешно произнес речь в свою защиту:
Знаете ли вы, какой товар первым исчезает из моего продуктового магазина во время кризиса? Туалетная бумага! И знаете почему? Потому что она дает нам ощущение контроля над хаосом. Когда мир перестает быть надежным, люди закупаются, потому что им хочется что-то сделать. Они хотят что-то запасти, но не знают, что именно. Молоко? Ты не можешь купить сто литров молока, оно прокиснет. Консервы? Макароны? Люди носятся по магазину, как бешеные куры, и хватают все подряд, и знаете, что непременно лежит в корзине у каждого покупателя? Туалетная бумага! Потому что это товар, который люди покупают регулярно, вся семья использует ее каждый день. Можем ли мы прожить без туалетной бумаги? Конечно! Но в нашем сознании это символ обычной нормальной жизни, поэтому когда мы напуганы, то закупаем ее тоннами вовсе не потому, что она нам нужна, а потому, что она дает нам чувство контроля над происходящим. Понимаете? Во время кризиса людям нужна нормальная жизнь. А в наших краях туалетная бумага это хоккей. Хоккей должен быть всегда. Он не должен кончаться. Нашей коммуне символы и мечты нужнее, чем электричество и обогрев. Вчера была буря, но сегодня жизнь продолжается. А начинается жизнь с хоккея!
Возразить было нечего, по крайней мере сейчас, поэтому вместе с решением расчистить дороги постановили, что Хед и Бьорнстад будут по очереди тренироваться в бьорнстадском ледовом дворце.
Все запомнят эту встречу по-разному, в зависимости от города, в котором живут. С годами многие не смогут вспомнить, были они там сами или так часто слышали эту историю из чужих уст, что стало казаться, будто и вправду были.
Единственное, в чем все будут единодушны, оба решения обернулись для всех катастрофой. Мы разворошили осиное гнездо. Возможно, это была ошибка Фрака, а возможно, его цель.
Ясно одно: никто не любил «Звездные войны» так, как их когда-то любил маленький Фрак.
25
Афоризмы
На следующий день после бури Амат проснулся затемно. Непослушными пальцами зашнуровал беговые кроссовки, незаметно выскочил из дома и, как крыса, побежал, прижимаясь к домам, словно собирался сделать что-то постыдное. Ничего плохого в том, что он делал, не было, даже наоборот, но Амат не хотел, чтобы в случае неудачи кто-то об этом узнал.
Фатима видела, как он вышел из квартиры, но притворилась, что не заметила; и хотя внутри у нее все пело, она постаралась не позволять слезам танцевать в такт. После того как вчера ночью он подобрал ее на дороге и они вернулись домой, сын прошептал: «Мама, прости, что я тебя предал». А она, как всегда, ответила: «Ты не предашь меня, если не сдашься».
И он снова побежал. Сначала стыдливо и неуверенно, затем в полную силу. Страх и алкоголь сделали тело тяжелым, но ноги томились без движения. Теперь им предстояло учиться всему заново, он должен был превратиться в машину, уметь выключать мозг, не останавливая тела. В последние годы его часто называли «талантом» так говорили люди, не знавшие о хоккее ровным счетом ничего. Они считали, что «талант» падает на человека с неба. Будто Амат с раннего детства каждый день не приходил в ледовый дворец первым и не уходил оттуда последним, будто не тренировался больше всех остальных на протяжении долгих лет, не провел тысячи часов на коньках, не бегал до тошноты, не гонял клюшкой пустые консервные банки по квартире до кровавых мозолей на руках и истерики соседей. Будто хоккей не стоил ему того же, чего и всем, кто хотел быть первым: всего.
За эти годы Амат понял, что на самом деле талант это непрерывные тренировки. Нужно терпеть и не сдаваться. Уже в начале пробежки он стал задыхаться, но вскоре дома́ закончились и он со всех ног побежал от Низины вверх в сторону леса, заваленного упавшими деревьями. Несколько раз он в испуге уворачивался от летящих стволов и веток после бури лес еще опаснее, чем во время ее; но по-другому было нельзя. Амат не хотел бегать в городе, потому что не выдержал бы осуждающих взглядов, к тому же он не знал, ждут ли его в ледовом дворце после всего, что случилось весной. Теперь он остался один на один с собой. Амат остановился в самой высокой точке леса, на поляне, появившейся после бури, невидимая рука вырвала с корнем все, что здесь было. Отсюда был виден весь город, но Амата вырвало от изнеможения, и глаза теперь слезились. Раньше он мог не запыхавшись взбежать сюда и спуститься обратно хоть сто раз, а теперь чувствовал себя как старый алкаш, который не может подняться по лестнице, не задохнувшись до сердечного приступа.
И все-таки он здесь. Он снова бежит. Бежит к самому себе.
* * *
Что? Прямо в машине? не поверил своим ушам похоронный агент, который наконец прибыл на место.
На следующий день после бури в городе царил хаос, но агент серый человечек, которому всегда можно было дать лет шестьдесят начиная с подросткового возраста, явился в костюме и туфлях.
У нас сложные обстоятельства, сказал Петер.
К тому же она пристегнута, добавил Теему.
С другим мужчиной и в другом городе похоронщик не стал бы церемониться, выбирая слова, но они были в Бьорнстаде и перед ним стоял сам Теему Ринниус, о котором ходила дурная слава, поэтому человечек прокашлялся и тихо сказал Петеру:
Вообще-то у нас принято по-другому. Совсем по-другому.
Петер понимающе кивнул, признав, что принял необдуманное решение из-за бури, перебоев с электричеством и страшного потрясения. Он взял удар на себя, ничего не сказав про самодеятельность Теему. После нескольких напрасных попыток завязать светскую беседу Петер спросил агента:
Как вам хоккейная команда последнего сезона?
Я не слежу за спортом, ответил тот.
Теему закатил глаза так, что Петеру показалось, будто он сейчас упадет в обморок. Агент вошел в похоронное бюро, и Петер, вздохнув, потащился следом. Пока тот делал необходимые звонки, чтобы запустить надлежащие процедуры с телом Рамоны, Петер и Теему сидели как два провинившихся школьника в кабинете директора и убивали время за чтением стихотворных цитат из некрологов, которые висели в рамочках на стенах. «Неужто не осталось ни следа от славной бабочки, что жизнью называлась?» было написано на одной из них. Теему толкнул в бок Петера и ухмыльнулся:
Скажи, старуху бы от этого стошнило? Высечем у нее на камне!
Петер корчился от смеха несколько минут, так что ему даже пришлось извиниться перед похоронщиком, который многозначительно посматривал на них и бормотал: «Хулиганские выходки!» думая, что они не слышат, и тогда пришла очередь Теему, который заржал так, что чуть не задохнулся.
Петер прочитал другое стихотворение на стене: «Когда уходит мама, мы теряем компас, теряем каждый второй вдох и выдох, теряем прибежище. Когда умирает мама, все зарастает мелколесьем».
А рифма где? удивился Теему.
Ну ты у нас эксперт по части поэзии! подколол его Петер.
Красные розы, белые лилии, а вы по морде дать смогли ли бы? заржал Теему.
Петер кивнул на рамочку в дальнем ряду:
А это ей наверняка бы понравилось.
Едва прочитав надпись, Теему помрачнел. «Однажды ты тоже будешь одним из тех, кто жил когда-то давно». Он кивнул. Как-то раз, когда один из мужиков в «Шкуре», как обычно, жаловался, что Рамона повысила цены на пиво, та, будучи слишком пьяной, чтобы выдумать новые ругательства, попросту ответила: «Все мы когда-нибудь сдохнем, но прежде чем это случится, лишимся всего, что любим. Кончай себя жалеть, чмошник!» Лучше не скажешь, в рамочку и на стенку.
Серый человечек прокашлялся он явно был рад не меньше самих посетителей, что дело идет к концу, и спросил, на какое число они планируют похороны. Петер об этом еще не задумывался, но прикинув в уме, сказал первое, что пришло в голову:
Например, в воскресенье.
Серый человечек пришел в ужас.
Послезавтра? Это невозможно! Обычно ждут по меньшей мере
На следующей неделе уже не получится, начнется лосиная охота, серьезно ответил Петер.
И через неделю тоже нельзя, начнется хоккейный сезон, кивнул Теему с еще более серьезным видом.
Так что в воскресенье, твердо сказал Петер.
Похоронщик уставился в ежедневник и выдавил:
На воскресенье уже назначены одни похороны. Двое похорон в один день? В Бьорнстаде? У нас так не принято!
Теему весело пнул Петера в ногу и хихикнул:
Знаешь, что мы напишем в некрологе? «От нас ушла Рамона. Пиво на небесах теперь подорожает».
Петер покосился на Теему, и вдруг на него нашло такое беспричинное веселье, какого уже давно с ним не случалось:
Да уж. Некрологи твой конек. Что ты там про меня написал?
Это вообще не я был обиженно зашипел Теему, и Петер так громко расхохотался, что похоронщик горячо пожалел о том, что сегодня утром подошел к телефону.
* * *
Амат играл в хоккей сколько себя помнил, и знал, что каждая раздевалка это фабрика афоризмов, к некоторым из них так привыкаешь, что не задумываешься о смысле, но в голове у него навсегда отпечатался один, который любил повторять Суне, старый тренер основной команды: «Единственный день, над которым ты властен, это сегодня. Вчера и завтра изменить невозможно, но сегодня ты можешь все!» Амат раз за разом повторял про себя эти слова, когда горло горело, а ноги подгибались от усталости, и думал только о том, сколько осталось до дома. Сегодня это единственное, что у нас есть.
Оттуда, сверху, было видно, что многоэтажки в Низине, где квартиры сдавались внаем, пострадали от бури меньше, чем другие части города на склонах, спускающихся к гравийному карьеру. Еще хуже обстояло дело с Холмом, самым богатым районом в другом конце города на горе с видом на озеро. Ветрам наплевать, есть ли у тебя деньги, они срывали крыши с огромных вилл и швыряли дорогущие газовые грили в сияющие чистотой стекла панорамных окон. Впервые за долгое время Амат увидел, что несправедливость бьет и по богатым. Всякий раз, когда его охватывало злорадство, он думал, что так, должно быть, чувствовали себя прошлым летом все остальные, когда все у него пошло к чертовой матери.
Он сбежал вниз, остановился, упершись ладонями в колени, чтобы как следует отдышаться, затем развернулся и снова с трудом побежал вверх. «Спорт всегда говорит правду, в детстве Амат часто слышал эту фразу от взрослых мужчин. В таблице не спрячешься». Мужики обожали сентенции: «Прессинг это преимущество», «Оправдания удел проигравших», «Установки важнее, чем мастерство», «Свисток в конце матча единственное настоящее освобождение, все остальное серая зона», «В хоккее мы узнаём победителей по тому, что они побеждают». Все эти афоризмы облегчали спортивную жизнь, даже Амату, но под конец стали невыносимы.
Год назад ему исполнилось семнадцать, все считали его многообещающим игроком, но об НХЛ никто даже не думал. «Бьорнстад» затерянный в лесной чаще маленький клуб одного из низших дивизионов; чтобы сюда приехали агенты и скауты, необходима сенсация. Осенью про Амата кто-то услышал, в начале зимы слух пошел дальше, в январе о нем уже знали все. Он подрос на несколько сантиметров, нарастил пару килограммов мускулатуры, и вдруг все стало просто. Он мог делать на льду все что угодно, словно время для него шло медленнее, чем для других; он ощущал себя бессмертным. Три года назад, когда ему было пятнадцать, он и мечтать не мог о том, что будет играть в команде юниоров с Кевином, Беньи, Бубу и остальными. И вдруг он там, и новой недостижимой мечтой стала основная команда, но вскоре он попал прямиком туда. В хоккее все происходит быстро: замена, матч, сезон вот и время промчалось. Зимой все закрутилось с такой скоростью, что в конце концов земля ушла у него из-под ног.
Все началось с любви как всегда. Каждый матч он забивал голы, и мужики в супермаркете стали здороваться с ним и с мамой, трясти ему руку и говорить, что он гордость города; те, кто прежде хватался за бумажник в кармане, когда Амат проходил мимо, стали вести себя как родные. Они, понятное дело, любили пощупать его плечи и поворчать, что ему «нужно наращивать мускулы», а иногда отпускали шуточки: «раньше завхоз перед каждым матчем запасался пятью метрами ниток, но иногда даже этого не хватало приходилось заклеивать бровь скотчем и продолжать играть дальше!» Мужикам не нравилось, что Амат уворачивался от ударов на льду, они считали его слабаком, но его любили за то, что он побеждал. Они морщили нос, когда его товарищи из Низины приходили на матч, но он все выигрывал и выигрывал. Сначала дети в Низине во время игры стали кричать «Чур, я Амат!», потом за ними стали повторять дети с Холма. И наконец, даже дети в Хеде захотели быть Аматом, хоть и тайком от родителей.