Что они знают о могуществе воды. Antes de visitar[34] на Ибицу деяния её были темны. И сейчас не стали светлее. Pero la agua de esta cala pequeña es muy limpida. Es clara[35]. Живая скользит, извиваясь туда-сюда. Под скалистыми берегами ждут кальмары. Не спрашивать ни о делах, ни о переменах. Нырнуть в воду, поплавать. Потом лежать, в тени вытянувшегося наискосок можжевельника. Так проходит время.
Adiós, muchachos, compañeros de mi vida[36].
Жизнь живёт сама себя, не изживая. Каждый день начинается с того, что проживаешь ежедневно одно и то же. Жизнь живёт себя, не переживая.
Лежать на кровати, на узкой испанской кровати.
Ночью в десять, когда кричат петухи. Почему кричат петухи? В Германии петухи кричат по утрам. В Испании они кричат по вечерам в десять. Почему кричат петухи?
Площадь перед церковью светла, это луна? Нет, это не луна.
Шумы проникают снаружи с шорохом через открытое окно, так что прислушиваешься. Слышны двое мужчин, но без звука шагов, это из-за верёвочных подошв альпаргата судя по приближению и удалению их голосов, они идут сюда, потом отсюда. Один из них то и дело повторяет: pouvez-vous français[37]. А второй испанец.
Петух раскричался как следует, это средневековый немецкий. Арабский из «Тысячи и одной ночи».
Лежать на кровати, на узкой испанской кровати, заставляя себе заснуть, потому что ни о чём не можешь думать, и больше ничего не остаётся.
Почему петухи кричат, когда они кричат? Хоть вечером в десять, хоть в три часа утра.
Окно, оно большое; распахнутое широко окно, две белые створки, раскрытые нараспашку. За его белыми створками темнеет ландшафт, посверкивая.
Я стою, выглядывая, и вижу мужчину.
Может, это он был тот, что нигде, прячущий рот в бороде.
Народ, прячущий рот.
Сзади слева подходит мальчишка белобрысый. Блондин лет восьми с голубыми глазами. Тот, что подходит, брат тому, что стоит. Тут мы выходим на улицу. Здесь что-то вроде пригорода. Может, это и есть Висс-Мар.
В полутьме на дороге стоит ряд деревьев под листьями.
Благосклонность склоняется к мальчику. Но у него тут четыре брата. Всего получается пятеро братьев. Мы все идём по дороге вплотную друг к другу. Привязаны к этой дороге. Потому что отец хотел посмотреть из окна, та ли дорога ему нужна. Никаких авто-мобилей. На этом пути мобильности не найти. Таковы уж мы, шестеро пацанов, не надобно нам никаких обнов. Мы все пешком уходились, такими уж мы народились.
А найдут повяжут. За угол. Идём и идём.
Рядом со светлой дорогой влачится тропа. По ней мы тянемся гуськом в наше венское будущее.
Дорога идёт по светло-коричневым камням. Забранная в бордюр. Ставишь ступни только на камни ограждения. Таково местонахождение.
Все шестеро идём как пятеро в одном. Не думать ни о чём.
Дома стоят по левую сторону, белый камень, розовый камень, многоскладчатые окна. Самое странное, крыши в складку из розового картона, даже облачное небо сложено в серо-белые пчелиные соты. Сложено слаженно. Аккуратно приглажено. Занавесочно-складчато сужено, отутюжено.
Тогда как мы шествуем последовательно-ступенчато, недоверчато. Кто пойдёт дальше, тот дойдёт. Многие облачные складки бумажных домиков уже пропали. Идти всё дальше, ведь мы постоянно заходим всё дальше
Вот зал, возможно, он вечерний, ведь в пять часов уже смеркается. Зал это зал, он полон людей, темнеет хижина, сооружённая в его правом углу, у одной из сторон прямоугольника зала. Что это, суккот, еврейский праздник урожая? Нет, это не праздник урожая.
Камышовая хижина, камышовая хижина, шалаш из камыша, из тростника однако же сюда проведено радио, в его тени Швагер будет вещать о семи культурных вещах: он говорит для Америки. А вот тут тут сижу я. Здесь это тут и там, оттуда я ушёл. С чем я в ладах, чем я обладаю? Я оседл, у меня есть на чём сидеть. Несколько дорожных кофров. В них несколько предметов одежды. Ах, мой милый Августин, всё прошло, всё. И вот я там сижу, рядом с доктором.
Напротив нас сидит Швагер. Позади него люди. Всё прошло.
Многие сидят и стоят и, громко болтая, заполняют правый угол зала. Зал представляет собой прямоугольник. Денег нет, обуви нет, я настаиваю лишь на том, на чём сижу. Два больших дорожных кофра, но никакой дороги внутри них нет. Хижина полна радиотени. Вход на палках, на стояках. Швагер сидит на сиденье: ничто не выходит из группы, откуда один всё-таки знает много чего. Единственная группа это множество
Кукла, говорит тут доктор, после чего Швагер выходит из себя, с побелевшим лицом покидает продолжение стихотворения, о, простите, разговора.
Радиосеть вещает для Америки без микрофона в макрофон. Я говорю: не выходи из себя, оставь это, у тебя нет времени. Трижды я повторяю это повторение. Швагер принимает это как моё заступничество за Доктора.
Камышовая хижина, камышовая хижина, тростник в камышах, ветер. Что такое стекло, оно как человек и быстро бьётся? Так говорит Швагер, я тоже так считаю, небо и трубка, как трубки могут ждать, если ждать им придётся долго. Швагер выходит из себя как ветер в тростнике. Ухо ничего не слышит вдалеке. Он говорит в пылу, колеблет воздух. Резонанс. Это не резонанс. Ветер обладает опережением звука, набрав отзвука из Всеобщей Европейской Хижины. Она полна тени. Швагер встаёт, вот, это, вот это здесь, это злит его там, оттуда, и он уходит, примешиваясь в прямоугольную толпу зала, целует в щёку девушку. Ужасно. Жуть. Скандал.
Толпа женская, сплошь женщины. Было ошибкой со стороны толпы говорить по-мужски, ведь у них есть только родительный падеж. Какой тут поднялся гвалт. Одна женщина толпы встаёт, толпа женщин бежит, не разбирая дороги. Она извлекает бумагу, это список злодеяний Швагера, он тоже прибрал деньги к рукам. Каков человек, как стекло, так же легко ломается.
Даже если это и неправда. Это неправда. Такое нельзя сделать. Не смеясь, прочь отсюда. Вы. Я, Ты, Она, Мы, Вы. А где же Он? Швагер не отсюда. Также и мы уходим. Вы отсюда. Это дом, кафе, где на верхнем этаже встретишь Швагера. Нельзя догадаться, что это кафе. Это охряной дом, здесь на этой улице там, где Никто не отсюда. Поскольку он не здешний, идёшь дальше, тогда как приходит женщина. Чёрная женщина. На фоне цементной стены дома она выглядит на пятьдесят. На тротуаре лежат две змеи, одна смертно-белая, вторая живо-чёрная. Они лежат на земле перед, кажется, лавкой мясника, и мой резиновый каблук поскользнулся на живом. Тогда как от женского топтанья по змее она остаётся растоптанной, змея в несколько изгибов, она остаётся липкой. Тогда как стопа в туфле на высоком каблуке шагает дальше, я вижу мёртвую змею как чёрную побелку. Как так, да ещё две, где колеблемый ветром камышовый шалаш. Это всегда в вечерних сумерках ближе к ночи. Старательно, опрятно. Примите во внимание.
А камышовый ветреный дом, что такое человек-стекло, он подумал? Добрый вечер, дышится легко. Мы завели это слишком далеко.
И кофры дорожные у нас с собой.
Свежий утренний воздух веет в лицо на calle Майор.
Половина девятого утра, солнце сияет в дрожаще синем небе, полном высоты, позади утренней дымки угадывается чёрная Вселенная. Она достаёт до самого низа, до улицы.
Перед дверью дома стоит шаловливая чёрная лошадь, привязанная на верёвке к кольцу, вмонтированному в стену. Её хозяин чистит её скребницей она осторожно косится вбок, злорадно прижимает своего господина к стене. Мимо к поперечному переулку.
На здании уголовной полиции облупившаяся штукатурка играет в настенные картины в беспредметной манере: красно-коричневые, красно-синеватые и сине-серые лепёшки в опавшей покраске задают воображению загадки. За серо-железным занавесом из цепей в дверях соседнего дома продают овощи и фрукты.
Взять ещё бананов.
Бананы погружены в корзинку, и можно идти дальше.
Чудовищные потоки света падают на улицу, отражаются от белых стен, просветляют тени.
Открывается площадь перед кафе Пепе с его маленькими столиками и стульями, редкие деревья с розоватыми метёлками цветов протягивают свои фривольные ветви.
Улица проходит параллельно воде, та не блеснёт ни единой курчавинкой волны, вздёрнутой лёгким бризом, наполняя мелкую бухту. Эта лужа, окружённая, резко огранённая холмистой местностью, в которой там, впереди невидимо кроется в горах местечко Сан-Хосе, где живёт моряк, немец из Бразилии. Если гора не идёт к пророку, то пророк идёт к горе.
Обогнув угол, где толстое бревно всё ещё покоится на кóзлах; его ещё шесть недель назад начали распиливать на доски; и недостроенная лодка, которую уже покрасили зелёной краской ещё долго будет здесь оставаться. Mañana, завтра, или через полгода, или никогда она не будет готова.
Теперь вдоль каменной стены, которая отделяет плещущую воду; длинная, стрелой уходящая в Сан-Рафаэль платановая аллея, и город изгибается дугой. Это начало мая, и листья раскрылись ещё не все. Сбоку веет на идущего прохладой. Скоро солнце начнёт жалить жаром, парящая лёгкость утреннего времени сменится полуденным зноем, когда всё, кажется, состоит из расплавленного свинца и жжёного камня. Затхлый запах стоячей воды поднимается из бездны.
Глиняная улица бежит, изъезженная, рядом с бетонной дамбой, за которой ты вынужден следовать прямиком. Выстраиваются в очередь тёмные сады, взгляд скользит к волнистому горизонту. Рядом с возвышающейся дамбой остро торчат метёлки тростника, который здесь называют caña. Взгляд следует лёгкому изгибу бухты, в силуэты горных цепей врезаются перистые скопления пиний. Голый известняк порос кактусовой изгородью, полной жёлтых цветов. Мельничная башня Буэна Виста дальше тянется полоска пляжа, загаженная кучками гниющих водорослей. Небо теряется на западе, на его подъёме всё ещё беловато-жёлтая утренняя дымка. Вон та наружная каменистая масса это Кунильера или Кониера, там вроде как родился Ганнибал[38], поди узнай, правда ли это. No importa[39].
Размашистым шагом маршировать вперёд. Мост у плотины кончается, снова земля под ногами, carretera это тянется в гору пронизанная камнями глиняная лента, между свеже-зелёными смоковницами и маленьким хвойным лесочком, в мерцающие фиолетовой синью холмистые дали. Дорога отделена бордюрами. Низкие сосны стоят поодиночке. Пара домов, наружные стены, повёрнутые к улице, только начаты. А раз фасады не готовы, то и налоги за них платить не надо. Но внутри них уже живут.
Поля или то, что можно так назвать это скалистые плиты с тонким слоем земли поверх них. Лежит куча бутового камня, из него здесь, видимо, и строят.
Смоковница! Смоковница, дарительница тени, широколиственный шатёр. Идём навстречу солнцу. Дом, намного ниже дороги, похож на пещеру, углубившуюся в камень.
Ровным шагом. Идти, дышать, нести своё тело вверх, циркульным взглядом озирая холмы. Сердце бьётся быстрее, дыхание учащается.
Цепи холмов постепенно раздвигаются, расцепляются горы вокруг Сан-Аугустино. Тянется стрелой carretera вверх но города пока не видно. Да где же он? Нет ничего, ни души, лишь пространство, наполненное светом, благоухающий воздух. Аромат розмарина. Но это не уединение, повсюду белые дома, рассеянные по ландшафту. Горячий груз мечет солнце на кожу тяжёлыми лучами.
Вперёд и вверх, между обломками камней, каменной кладкой стен, живыми изгородями кактуса, кустами caña, по каменной земле, хотим найти, присматриваясь, ищем и не видим: pueblo[40], прямо по ходу. Там, впереди, наконец, ширится нечто, за углом, вроде маленькой площади под деревьями. Если подойти ближе, то тянется стена, каменная площадка ограничена поднимающимися горами. Растёт тенистый прямоугольник деревьев. Вырастают тёмные холмы, открывают вид на четырёхугольную башню из бутового камня. Деревня, должно быть, расположена в той стороне. На краю дороги водружена на синем крашеном столбе доска с выцветшей надписью. Нечитаемо.
Р. Хаусман. Сан-Аугустино, его церковь и круглая башня. 19331936
Какие-то двадцать метров дорога идёт вдоль стены, потом сворачивает за угол, куда не видно. Доска повёрнута так, что можно подумать, что она показывает налево может, там находится Сан-Хосе, слева вверху позади загораживающего вид перелеска пройдёмся же немного дальше.
Деревья как-никак отбрасывают тень. Там должно быть прохладно.
Дойдя до угла стены, заглянув за угол видишь затяжной склон горы, с рядом скучных белых домов.
Должно быть, это и есть деревня Сан-Хосе. Пойти туда. Белые дома, поднимаясь по склону горы, растягиваются на несколько этажей. Посередине возносится церковь. А какая дорога! Одни обломки бутового камня.
Переулок, если будет угодно его так назвать, изгибается. Неужто pueblo всеми покинут? Дорога опускается вниз. В этой каменной пластике кубиков, которая возвышает кого слева, кого справа, иногда настолько глубоко внизу, что ты мог бы шагнуть на крыши, все кажутся покинутыми. Место возле iglesia расширилось: белый каменный блок, не имеющий другого отверстия, кроме чёрной двери, стоит здесь, отторгающе чужой.
Нигде ни души. Полуденный зной. Это Сан-Хосе?
Пересекаем площадь. Моряк объяснял нам: от церкви налево, итак, мы Трое идём дальше. Жарко. Знойно. Да где же находится этот Кан Баготет? И справа, и слева от церкви отходят переулки: там, кажется, ничего нет, поэтому мы просто идём здесь дальше. Видишь, вон там, наверху? Круглая башня из бутового камня. А куда подевалась прямоугольная башня, которую мы видели раньше? Ну и ладно.
Наконец-то мужчина. Ара, бойчее всех говорящая по-испански, спрашивает его, и тот, пожелав нам buenos dias[41], доброжелательно объясняет, что здесь ни в коем случае не Сан-Хосе, потому что это место называется Сан-Аугустино, а Сан-Хосе это вам надо идти ещё добрых полчаса отсюда, поднимаясь выше. И он знает Кан Баготет, а также señor extranjero[42], он как раз тоже идёт в Сан-Хосе и с удовольствием мог бы нас проводить и si, muy caliente el dia[43]. А он maestro, учитель в Сан-Аугустино. Рассказывает, что у него самая богатая коллекция насекомых на всей Ибице. Он идёт с Арой впереди, а Малышка и Гал позади.
Как он, вообще, симпатичный? По его замкнутому лицу ничего не понять. Но до Сан-Хосе уже будет ясно. Si, muy caliente. Quando las señoritas y el señor quieren veer un dia la collección vuestro servidor[44].
Нам надо было свернуть от синей доски направо, тогда мы были бы почти уже там да, да, если не знаешь местность. Y no posibilidad de orientarse[45]
Вниз по изгибу дороги. Постоянно идёшь вниз, когда хочется двигаться вверх. Жара. В долине видна carretera, она поднимается в гору. Где же этот Сан-Хосе? Вокруг ничего, кроме вершин, все нацелены на запад: вот это в середине, как говорит maestro, Аталайя де Сан-Хосе[46], а за горой, к подножию которой мы идём, а за углом искомый pueblo. Сан-Хосе.
Отсюда мы снова увидели четырёхугольную башню, по бокам от неё, словно посторонние, стоят здания с плоской крышей. El maestro говорит, что башня из шестнадцатого века, del siglo seise[47], и построена как городская стена города Эйвиссы[48] (но он сказал Ибицы; как учитель, он гордо говорит на кастильянском наречии, а не каком-то там крестьянском каталанском, eivizenco[49]). Хорошо. А вот это старейшая башня в общине Сан-Аугустино. Но iglesia? Es de mismo siglo[50]. А круглая башня? Quien sabe? Puede ser morro[51].
Muchas gracias, muy bien. Somos muy contentos y honorados. El señor maestro tambien es muy contento y honorado.