Надо идти
. В короткой неловкости расставания я видел и запомнил печальное нежное лицо за пылью вагонного стекла, стремительные рывки чёрных стрелок на круглых вокзальных часах. Я чувствовал, что смотрю на неё, стиснув зубы. Часы торопили, я трудно решался, потом схватил приятеля, быстро потащил его к подземному переходу.
Наташа отвела взгляд от окна, сказала что-то короткое в ответ на чей-то вопрос из глубины вагона, устало поправила чёрный платок
После сумасшедшего бега от железнодорожных касс до перрона я задыхался.
Вот, мы едем с вами! В ваш город, в одном вагоне. Вы разрешите?
Я не ждал никакого другого ответа, кроме восхищённого согласия, с торжеством улыбался, приятель скучал позади меня, в проёме двери купе, недовольно рассматривая свои форменные перчатки.
Нет.
Почему она тогда так испугалась?
Уходи. Уходи, прошу тебя, не надо
Поезд тронулся, и мы с приятелем, выбрав медленный момент, прыгали на пыльную насыпь уже на самой окраине города.
В глухом сумраке тамбура Наташа протянула мне спешно оторванную бумажную полоску с адресом и прошептала:
Ты наверно не приедешь
Я искал. Быть может именно тогда я и понял, что наивность и упрямство, соединившись, имеют право называться любовью.
Адрес сохранился только наполовину: «27-4, Наталья Маро
Я часто, как только мог, приезжал в её город, каждый раз с жадностью узнавая очередные кварталы, беспокоил многих незнакомых людей, с надеждой вслушивался в голоса, оборачивался на такой же удивительный смех.
В те юные времена, в недолгие свои отпуска, точно и рискованно рассчитывая пересадки на дальних вокзалах, я врывался на несколько часов в город Наташи, бродил по улицам, трепал толстые телефонные книги, с отчаянием спрашивал о ней добрых прохожих
Ошибаясь все эти годы, я останавливал похожих женщин на улицах других приморских городов, несколько раз безуспешно мчался по адресам, которые мне указывали справочные службы.
Я искал мою Наташу.
Каждая осень была для меня каштановой, такой же, как и та, солнечной и ярко-жёлтой. В городах становилось тогда тесно и пусто.
И только просторы океана ненадолго успокаивали меня
Однажды нас, офицеров, пригласили на губернаторский бал в одной из портовых провинций Сенегала. После пяти месяцев морской жизни, скучно сжатой в стальной тесноте корабля, мы с искренней благодарностью приняли заунывное торжество официальных речей и громкие национальные напевы, затем мои коллеги дружной компанией принялись отмечать разнообразие и количество поданных напитков. Под вечер местная знать устроила танцы, а в маленьком уютном кинозале особняка для гостей показывали какой-то новый французский фильм. Я отдыхал в темноте, чувствуя сладкий аромат пальмовых листьев, вслушивался в музыку незнакомых слов и Стукнуло в край тела моё тяжёлое сердце, заныло оно, стало трудно дышать. На близком экране вдруг появилось милое печальное лицо. Наташа?! Всего лишь секунда прошла Нет, просто очень похожая на неё актриса
С тягостным и долгим нетерпением ждал я окончания того рейса, разные люди говорили мне, что много работаю, что стал исполнителен и хмур. Часто и подолгу, безо всякой профессиональной штурманской надобности, подробно рассматривал я карты ближних африканских берегов. Долгими часами ночных вахт с тоской находил там странные одинокие названия городов, рек, гор и крохотных островов с похожими на её имя названиями.
И я буду искать её, пока не
На одной из остановок в вагон, расталкивая других пассажиров, ввалился грязный инвалид и сразу же начал привычно громко, перекрикивая шум и грохот подземки, просить у молчаливых людей денег.
Она вышла наверх, на пустынную улицу, не заметив поначалу, что погода так и не изменилась. Ночью, в дождь, без раскрытого зонта благо. Можно просто плакать, можно размышлять, без помех, горько и тщательно.
В подъезде, на пути в квартиру, её встречал запах лифта; входную дверь, заслышав звук ключей, открыл привычно знакомый толстый человек.
А хлеб ты купила? Заходила в магазин? Где хлеб?!
Извини, нет. Устала, уже поздно
Я сколько раз просил тебя! Мне нужен хлеб, мне сейчас плохо без творога, я вообще не могу к вечеру без молочных продуктов!
Мужчина топал по коридору, размахивая большими руками, и кривился потным лицом.
Я мог бы с большим успехом просить позаботиться обо мне любого незнакомого человека, чем родную сестру
Она прислонилась к стене.
Я уезжаю.
Куда ещё? Поздно ведь. И ужин ещё не готов!
Уезжаю.
Она громко, в голос зарыдала. Опустилась на пол. Вскочила, рванула дверь.
Вслед неслись громкие, ещё недавно справедливые слова.
Ты же не можешь бросить меня! Наташа, постой! Объясни хоть, что произошло Нельзя тебе уезжать! Хочешь, я сварю нам спагетти, Наташа?!
А совсем скоро случилось то, что можно назвать простым совпадением воздушных потоков и человеческого счастья, укреплённого на этот раз молниями сильных характеров.
Всё началось не очень рано и закончилось к полудню.
Ветер, очевидец произошедшего, привык как раз к полудню, в самую жару, подниматься наверх, к знакомым лёгким облакам, и улетать в океан.
В тот раз, как обычно, ветер с утра развлекался в пассажирской гавани. Недолго потрепал узкие полосы красных и жёлтых флагов на мачтах деревянных парапетов, прогнал рябь по прозрачной голубой воде между дальними сваями, внимательно посмотрел, как поднялись там к взволнованной поверхности любопытные серые рыбы.
Помог, как всегда, огромному многоэтажному лайнеру прочно и тесно встать к причалу; подождал, когда подали трапы и по ним хлынули на берег тысячи разноцветных туристов, принялся радовать их гостеприимством приятных прикосновений.
Площадь около гавани привычно заполнилась примерно одинаковыми людьми, удивиться ничем не удалось и ветру стало жаль тратить на обыденность накопленную за ночь прохладу.
Скучно.
Он шевельнул бумажный зонтик в коктейле у какой-то пожилой пассажирки, суетливо успевшей усесться за столик уличного кафе; слегка тронул аккуратную лысину толстого господина в шортах, подошедшего к стойке бара; шутя, попробовал заставить зажмуриться небольшую светловолосую женщину.
Не получилось.
Пролетев в бесполезном движении мимо, ветер упрямо развернулся и вновь, уже с усилием, прикоснулся к женскому лицу. Нет. Но что может быть неприятнее случайных сухих пылинок настойчивого ветра, попавших в глаза? Как же так?! Почему напряжено её лицо и невнимателен ко всему постороннему взгляд?
Она смотрела на того, кто сидел напротив.
Под матерчатым навесом кафе, на просторном деревянном помосте разместилось несколько больших столов, рассчитанных на отдых круизных компаний. По длинным сторонам столов стояли скамейки, а в остальном пространстве теснились стулья с наклонными спинками из узких коричневых досок, с большими мягкими подушками, призывающими спокойно и сытно откинуться на них во время послеобеденной неги.
Мужчина сложил руки за головой, глубоко вздохнул.
Европеец, недавний загар, белая рубашка в голубую полоску, закатаны рукава.
На руке часы, чем редко отличались туристы с круизных лайнеров, считая их излишними на прогулке по жаркому городу.
Женщина и мужчина, пустая пепельница между ними на столе отодвинута в сторону. Ну, и хорошо: не нужно отгонять дым из-под нарочно опущенных ресниц.
Молчат.
По твёрдо сжатым губам мужчины сразу видно, что он рассержен. Так обычно сердятся люди, которые считают, что кто-то рядом неправ, а их собственная обида по-настоящему глубока.
На скромных плечах женщины небольшая красная майка-кофточка, свободная, с открытым воротом, под ней ничего на теле нет, разве что видна тонкая цепочка с обычным тёмным крестиком. Светло-голубые глаза, вокруг которых тени бессонной ночи. Лицо безо всякой косметики, рука от запястья почти до локтя забинтована, на тёпло-розовую кожу выбегает из-под повязки тёмный след недавнего удара.
Короткая юбка, белая, со смешными рисунками.
Ветер слегка прикоснулся к очень приятным на ощупь пышным золотистым волосам.
Говорила женщина тихо, смеялась звонко.
На краю стола, около посетителей, улеглись в ожидании тарелок плоские соломенные подставки; в белой, с синим рисунком, фарфоровой вазочке, крупные и низкие красные цветы. Вся обстановка уличного кафе проста, только в тени драгоценно блестят кольца салфеток круглогнутые серебряные полоски.
Пытаясь с безразличием поднимать страницы меню, мужчина упрямо не смотрел на спутницу, а её мимолетные взгляды, по редким и жёстким мгновениям которых опытный ветер быстро понял причины такого отношения, были одновременно жалкими и умоляющими.
Он молчал, а она какими-то случайно придуманными словами понемногу лгала, потому что не хотела говорить ему сейчас всей правды, она ведь никогда в жизни не желала причинить ему боль
Принесли напитки большие запотевшие бокалы, глухо звеневшие льдом. Красный бокал и жёлтый, с банановым соком и клубникой.
Сначала она, играя в привычный рассеянный выбор, пододвинула ему красный, себе взяла жёлтый, потом, пробуя его рассмешить, быстро поменяла бокалы, и тут же, сдвинув их ближе, с лукавой улыбкой принялась пить одновременно через обе соломинки.
Он смотрел вдаль, за её плечи.
По небольшой припортовой площади, среди сувенирных магазинчиков тучно ходили крупные мужчины и женщины в шортах, с фотоаппаратами, камерами, все в тёмных очках, часто в витринах отражались их почти одинаковые майки с похожими туристическими надписями. Многие перед сходом с корабля надели обувь на босые ноги, старики бледнели тощими икрами, по многолетней офисной привычке бодрились, поджав значительные животы брючными ремнями.
Рядом шумело музыкой яркое молодёжное кафе.
Для ветра никто из них не был другом или даже хорошим знакомым. Он никогда не видел их раньше, прекрасно знал, как мало шансов увидеть этих людей и в будущем. Они были случайны.
Но пара за столиком его взволновала.
Может быть тем, что не радостны? Или потому, что у них не было биноклей?
Ночь светловолосой женщины выдалась явно беспокойной. Ещё несколько часов назад она много плакала, а вот у мужчины, хоть он и чисто выбрит, в лихорадочном блеске глубоких глаз таится крик. Такими глаза становятся после долгих упрёков.
Он напряжённо сдержан, она старается быть нежной, скорее даже показать, доказать ему, что по-прежнему нежна.
Ел мужчина жадно, не пытаясь казаться. Отставляя одну за другой в сторону пустые тарелки, он уверенно резал горячее мясо, ломал кусками хлеб, пил из стакана прозрачную воду, изредка с искренним недоумением поглядывая на ленивых и давно сытых людей за соседними столиками.
Она пробовала то жёлтый, то красный напиток, брала с его тарелки ломтики поджаренного картофеля, вертела в пальцах и кусала лист салата. Вынужденная его молчанием молчать, рассматривала людей, облака, стеклянные украшения на ремешках своих лёгких туфель.
Внезапно она захохотала, но мужчина откликнулся только медленным поворотом головы, твёрдым взглядом, и белозубая улыбка мгновенно угасла.
Уже лежали на соломенной подставке розовая бумажка оплаченного счёта и мелкие металлические деньги, но они почему-то не уходили.
Наклоняясь, женщина что-то негромко сказала, тревожно, дрожа пальцами, пробовала положить свою ладонь на ладонь спутника, ветер попытался ей даже помочь, прохладно пробираясь сквозь низкие настольные цветы, но не успел и мужчина с брезгливостью, как показалось ветру, освободил руку от прикосновения.
Просто встал, придвинул свой стул к столу, давая женщине дорогу.
Она, покраснев, улыбнулась, тряхнула волосами и вскинула на плечо маленькую холщовую сумку, расшитую цветными нитками.
Вверх от гавани. И ветер вверх.
Было видно, что эти двое идут по узкой улочке просто так.
По дыханию, по плечам, по трепету человеческих губ ветер понимал, что им сейчас непременно нужно было что-то делать, даже неспешно, без цели, идти вверх по жаркому наклонному асфальту, но только не оставаться наедине там, где они были этой ночью.
Минуя почти половину пути к вершине холма, улица в дни захода круизных лайнеров превращалась в небольшой, прохладный и не очень шумный базар. Мало кто из туристов избегал соблазна его рядов, огромные кипы разноцветных товаров были заметны от самой гавани.
Всего лишь несколько минут и стало похожим, что она забыла о тревогах.
Показывала ему забавные деревянные статуэтки, звенела гранёными камнями и кораллами тяжёлых ожерелий, примеряла на себя соломенные шляпы, легко толкала его плечом, смеясь. Он вежливо улыбался.
Женщина отвернулась к прилавку с керамикой, наклонилась, очарованная странными лицами маленьких человечков. Мужчина стоял позади, в полушаге от неё, и ветер отчётливо заметил, как он хочет привычно ласково прикоснуться к завиткам лёгких волос на трогательной тонкой шее
Ветер сделал это за него. Она, так долго ожидавшая, в радостном удивлении обернулась, но мужчина пусто смотрел на неё, опустив руки в просторные карманы своих светлых брюк.
Она заторопилась, невнимательно выбрала что-то, он молча оплатил покупки, отошёл от прилавка, собрав ладонью сразу несколько бумажных пакетов.
В тени широкой пальмы, раскинувшейся на углу одного из перекрестков базара, скучали таксисты. Все в кепках, аккуратные в коротких рубашках.
Двое самых почтенных сидели на полосато-красных стульях, остальные стояли вокруг них, обмахиваясь подробными картами города. Были приветливы вниманием, медленны взглядами; высокий худой таксист сразу же закричал, предлагая услугу, но мужчина отказался, покачал головой и пожал плечами.
Ветер с досадой, вызванной странностью поведения приглянувшихся ему людей, и раскаляясь от трудного непонимания, поскрежетал жёсткими листьями кривой пальмы и двинулся опять вверх. Вверх по холму.
С тротуаров всех улиц городка, и не только центральной, впрочем, даже ещё с рейда, от океанского приемного буя, были видны две башни знаменитого собора.
И ничего, что каждая из них имела по круглому одинаковому проёму, а часы находились только в правой, ветер всегда с удовольствием встречался в пустоте башен со своими непостоянными приятелями, проникая туда через мелкое переплетение узких высоких окон.
Просторные лестницы, составленные из ровных каменных плит, поднимались от соседних угловых улиц к дверям собора, каждую из ступенек сопровождали кусты с приятными розовыми цветами, самый верх лестниц затеняли гигантские пинии.
Любой внимательный взгляд замечал, что основание собора покоится на вулканической скале: корни корявых деревьев с сухой корой и узкими листьями уходили далеко в расщелины, переплетаясь меж больших тёсаных камней; промежутки были заполнены очень старыми тёмно-красными кирпичами.
С наветренной стороны собора зеленело кладбище.
Женщина первой сделала несколько поспешных шагов и, не оборачиваясь, вошла в высокие деревянные двери.
Ветер тоже тихо проник внутрь храма.
В пустоте огромного зала мальчик-уборщик напевал что-то домашнее. Не хотелось тревожить его работу, поэтому ветер только шевельнул собранную пыль в конце гладкого пола, между рядов тёмно-полированных скамеек; осторожно тронул праздничные флаги под деревянным сводом, быстро и оттого невнимательно пролетел по галерее, прикоснулся к плафонам высокой люстры. И вновь к ней.
Оставшись одна, женщина бессильно уронила руки, поднесла к лицу платок, страстно молясь, зарыдала, и ветер знал, что сейчас ей можно верить.