Выбрались на берег. Освежившие. Как будто вернулись в детство на несколько лет назад. Была необычная легкость. Хотелось петь, говорить глупости и смеяться каждый раз. Они лежали на травке, мягкой и затертой подошвами. Подставляли солнцу то спины, то животы, то бока. Не хотелось ни о чем тревожиться, а просто лежать.
Миша придремнул. Потом снова купались. И били по воде так ладонями, что брызги летели фонтаном и обдавали их. Им от этого становились еще веселее. Всё-таки детство замечательная пора. Счастье! Ну, или почти счастье! Оказывается, для счастья не так уж много и нужно.
Норму, однако, никто не отменял. От этого им стало невесело. Даже очень грустно. Солнце уже забралось на свой трон. А значит, скоро надо идти на обед. Кушать они, конечно, хотят. Но они ведь даже не дошли до своей улицы. Обрекать себя на добровольную каторгу не хотелось. Но и тянуть уже дальше было нельзя. Придется выложиться!
Выхода нет, вздохнул Миша.
Сейчас обсохнем и пойдем, сказал Толя. И пойдут они, солнцем палимые, и застонут.
Миша опять вздохнул. Перед его взором стоял алма-атинский проспект с фонтанами и девушками с обнаженными плечами и вызывающее короткими платьями.
Пацаны! Харэ пластиться! Айда играть!
Раздалось со стороны, где купалась ребятня. Толя поднялся и долго глядел. Улыбнулся.
Где твой чудо-блокнот? спросил он Мишу.
Как только не называли Мишину записную книжку, которой он обзавелся сразу, как только поступил в университет. В нее он решил вносить всё самое ценное, что касалось бы его великого научного будущего. Сейчас там было много адресов нужных людей и девушек. Хотя девушки тоже люди. Зина называла эту книжечку блокнотом тунеядца и развратника. Оставим это на ее совести. В каждом из нас есть и то и другое. Но в разных количествах.
Пиши «пластиться». Лентяйничать, лежать на солнце. «Пацаны! Харэ пластитья! Пошли купаться». Ваня Петров, 12 лет.
Миша записал своим каллиграфическим почерком, похожим на арабскую вязь. Над некоторыми буквами он рисовал завитки, другие завивал снизу. Буквы как будто парили. Поморщился. Провел пальцем. Лист был влажным и теплым, как будто его подержали над кастрюлей с кипящей водой. Поморщился.
Нас же Зина убьет. Всего одно слово на двоих. Придется идти в деревню. Пропади она пропадом!
Толя согласился, что их непременно убьют. Они уже обсохли. С тоской поглядели на одежду. Хорошо африканцам. Прикрылся набедренной повязкой и шуруй, куда ноги несут. Они завидовали сельским мальчишкам. Есть всё же счастливые люди. Почему же они так несчастны? В этом была какая-то мировая несправедливость. Обидно!
Миша взял штаны.
Это Миш Запиши еще одно!
Миша насторожился. Положил себе записную книжку на колени. Сидел он по-турецки, поджав ноги под себя.
Спочетнулся.
Спочетнулся? переспросил Миша. Что за фигня? Хотя красивое слово. Это тоже пацаны?
Ну Не важно. Спочетнуться чуточку запнуться, но не упасть. «Он не заметил сучка и спочетнулся».
Откуда ты его взял?
Оттуда? Откуда? От верблюда. Ты записал или нет? Федор Суховеев, 42 года. Ну, и название деревни.
Так откуда оттуда?
Из головы.
Так это же Ты это чего? Так же нельзя! Мы же наукой занимаемся, а не художественным творчеством.
Тут со стороны ребятни раздался крик:
Витька! Ну, чо ты?
Они повернули головы. Кричали из реки мальчишке, который был на берегу. На нем были черные сатиновые трусы.
Я спочетнулся тут.
Мишины красивые восточные глаза стали еще больше. Он с обожанием посмотрел на товарища.
Ты гений! воскликнул он.
Если бы сейчас из реки вынырнул кит, они удивились бы меньше. Что это было? Провидение?
Ты гений! раз за разом повторял Миша.
Толю всегда смущала лесть, даже когда он считал ее вполне заслуженной. Скромный человек. Улыбнулся солнцу, речке и мягкой травке.
Работаем, Миша! Отдохнули, пора и честь знать. Когда сделаем дело, тогда и загуляем смело. Отхлянить выздороветь. «После долгой хвори отхлянил и понемножку стал выходить из дому». Эээ Милидора Васильева, шестьдесят восемь лет.
Дальше!
Ты пишешь быстрей, чем я соображаю. Не гони лошадей! Успеем! Время еще есть.
Давай искупаемся, чтобы лучше соображалось!
Они с радостным воем нырнули. Миша бухнулся пузом, поднял целый водопад. Вынырнул счастливый. Ребятишки наблюдали за ними. Чего это дядьки разрезвились, как дети. Пьяные, наверно. Взрослые, когда выпьют, ведут себя по-детски.
Искупались. Выбрались на берег. Работа пошла живее. Через час Мишина записная книжка украсились десятком добротных словес. Скажут Зине, что переписали, а черновик выбросили.
У нас одни глаголы, привередничал Миша. Надо бы разбавить другими частями речи.
Толя пообещал исправить.
Пиши: окочень. Что-либо замерзшее. Ндрав, то есть нрав. Ну, и ндрав у твоей кумы.
Это что-то не очень, поморщился Миша. Неколоритное какое-то.
Ладно, усмехнулся Толя. Что-то ты, Миша, стал привередливым. Сначала за любое слово хватался. Назывщик. О том, кто любит называть других по прозвищу. Сорокин такой назывщик, спасу нет. Фекла Матросова. Семьдесят семь лет. Нет! Восемьдесят семь.
Из Толи сыпались слова, как горох из дырявого мешка. Миша всё чаще отбраковывал их.
Ему надоело писать. После очередного «диалектизма» пересчитали и удивились: норма перевыполнена.
Хватит! Полторы нормы.
Когда Зине сдали листки, она удивилась. Пересчитала. Как она была несправедлива к ним!
Можете, когда захотите! похвалила. Знаете. А я верила в вас. Особенно в Толю.
Толя отвел глаза. и вообще весь вечер молчал. Ему было стыдно. Он считал себя обманщиком. Вид у него был какой-то виноватый. Этим вечером он не рассказывал анекдоты.
Как и обещали в начале, на счет словаря. Кто-то может обидеться, посчитав, что эта история дискредитирует словарь, который стал эпохальной вехой простите за высокопарный стиль! в развитии русской диалектологии. Ничего подобного! Чтобы попасть на страницы словаря, диалектизм должен быть зафиксирован ни одним человеком, у разных людей и в разных местах. Так что Толины неологизмы туда точно не попали. Можете проверить! Пойдите в ГПНТБ или университетскую библиотеку. А если вы там что-то отыщите, то. Значит, в Толе умер второй Владимир Иванович Даль, потому что он так и не стал диалектологом. Отработал до самой пенсии и на пенсии рядовым сельским учителем.
11
С НОЖОМ НА ПИНОЧЕТА
Одиннадцатого сентября 1973 года в Чили произошел военный переворот. К власти пришла хунта, возглавляемая генералом Пиночетом. При штурме президентского дворца был убит законно избранный президент Сальвадор Альенде Было убито тридцать тысяч чилийцев, десятки тысяч оказались в тюрьмах и концлагерях, тысячи покинули Чили. Многие перебрались в Советский Союз и другие социалистические страны. Советские люди воспринимали это как личную трагедию. Это был наглый и жестокий вызов со стороны оплота западного мира Соединенных Штатов.
Среди тех, кто отнесся к этому очень чувствительно был Женя Тилипенко. Второкурсник. Историк. Такой плотный широкоплечий парнишка. Выше среднего роста. Он исправно ходил на лекции. Даже писал конспекты. Особенно по научному коммунизму. Он не слышал преподавателей, потому что его душа была далеко за морями-океанами, рядом с чилийским народом, чилийскими левыми, которых подвергали издевательствам и пыткам опьяневшие от крови гориллы в военных мундирах. Подошла стипендия. На следующий день Женя не появился на занятиях. Всего второй раз он пропускал занятия. Первый раз, потому что заболел и три дня провалялся в постели.
На следующий день он пришел в советский райком комсомола к первому секретарю. Посетителей не было. Секретарша точила пилкой коготочки. Из хищниц, наверно. Тридцатилетний мужчина сидел за столом и читал документы, спущенные из райкома партии, где в каждом абзаце было «повысить», «активизировать», «улучшить». Ему было скучно. Но не читать было нельзя. Могли спросить о содержании какого-нибудь документа.
Женя в левой руке держал портфель из светло-коричневой кожи, правую он протянул через стол к секретарю. Тот удивленно посмотрел на ладонь, чуть привстал и пожал. Всё-таки это было панибратство. Но и не пожать протянутую руку недемократично. Отрываться от масс нельзя. Еще Ильич что-то нехорошее писал про комчванство. Что именно секретарь уже забыл. И даже забыл название статьи. Но слово «комчванство» впечаталось навеки.
Без приглашения Женя сел за стол, поставил рядом с собой портфель, лязгнул замками и положил на стол что-то длинное завернутое в газету. Всё это он проделал молча. Буднично так сказал:
Вот!
Что это? спросил секретарь.
Женя, не торопясь, развернул газету. Портрет Леонида Ильича покорежился, но был узнаваем. Большой кухонный нож, самый большой, какой только можно было найти в хозяйственных магазинах Новосибирска, скромно блестел не побывавшей еще в деле сталью. Не хватало сантиметров десять, от силы двенадцать, чтобы это изделие можно было смело назвать мечом, оружием былинных русских богатырей, которым они сносили головы налево и направо. Кто к нам с мечом, тот от меча и погибнет.
Первый секретарь райкома комсомола, как зачарованный, смотрел на блестящую сталь кухонного меча. Наверно, в детстве он мечтал стать воином, рыцарем. Но потом ему захотелось залезть под стол, якобы в поисках упавшей скрепки, закрыть глаза и притвориться, что его нет в кабинете. Уехал на совещание в горком партии. Но всё же он решил встретить смертельную опасность с открытым забралом, как и подобает вождю советской молодежи. Павка Корчагин никогда бы не полез под стол. Тогда непременно одну из улиц городка назовут его именем. А на здании райкома партии будет мемориальная доска.
Женя пододвинул меч на середину стола и сказал:
Вот!
Да! согласился секретарь.
Мне надо в Чили. И ваш долг помочь мне в этом. Все взносы у меня уплачены. Десять копеек за каждый месяц.
В Чили?
Да. Я убью Пиночета.
Секретарь подумал, что перед ним пациент психиатрической больницы, который тоже был когда-то секретарем в таежном сибирском селе и читал политинформации на полевых станах. Он закусывал самогон мухоморами и впал в депрессию, потому что местная молодежь была совершенно аполитична и не интересовалась решениями партийных съездов. Если он хочет убить Пиночета, то его жизни и комсомольской деятельности ничего сейчас не угрожает. Напротив, он нужен живым этому меченосцу.
Я бы тоже зарезал Пиночета, сказал он.
Да?
Женя был обрадован. Тогда он должен опередить его. Женя ни с кем не собирался делиться славой.
Вдвоем давай его зарежем? Только чур! я первый. Потом можешь делать с ним, что угодно.
Секретарь согласился. Но потом покачал головой.
Это невозможно.
Для советского комсомольца нет ничего невозможного, гордо сказал Женя. Вспомните наше славное прошлое! Всегда коммунисты и комсомольцы были в первых рядах.
Меч он убрал в ножны, то есть в портфель. К секретарю вернулся прежний комсомольский задор. Он снова чувствовал себя на своем месте, с которого ведет молодежь к новым свершениям.
Как вы себе это представляете? У нас нет прямых авиарейсов в Латинскую Америку.
Так через Кубу. Там же Фидель. Он поможет. Вы не бойтесь! У меня всё продумано.
Секретарь представил, как он будет рассказывать об этом в горкоме ребятам на перекуре. Вот будет смеху! После чего будет легче пережить очередной доклад о политике партии. Некоторые даже подумают, что он все это придумал.
И как вы думаете добраться до Пиночета? Ведь у него же охрана. Вас даже близко не подпустят к его резиденции.
Барбудос помогут.
Резонно! согласился секретарь. Барбудос должны помочь. На то они и барбудос. Было бы странно, если бы они не помогли. Какие же это тогда барбудос. Никакие не барбудос!
В их помощи и содействии я не сомневаюсь.
Я тоже, согласился секретарь. Это самые близкие по духу нам люди. Пламенные революционеры.
Так что? спросил Женя.
С кондачка такие вопросы не решаются. Тут всё нужно обдумать. Тщательно! По каждому пункту. Но я думаю, что вы не по адресу.
В смысле? удивился Женя. Я комсомолец. А вы мой комсомольский вожак. Очень даже по адресу.
У вас же военная операция?
А какая еще? Медицинская что ли? К чему вы клоните? Никак не могу понять. В чем еще дело?
Раз военная операция, то, следовательно, вам надо в военкомат. К военным надо. Мы что? Мы райкомовские. Материально можем помочь. Морально поддержать. И всё! А военные операции это не по адресу. Разве это непонятно. Такие вот пирожки!
Об этом я не подумал, согласился Женя.
Военкома зовут Александр Степанович. Я могу позвонить, договориться, чтобы он вас принял. Вы же торопитесь?
Ну, само собой. Сами понимаете, в таких делах промедление смерти подобно. Месть должна быть быстрой и неотвратимой.
Вот и ладушки! Вы идите, а я позвоню. Он вас сразу примет без проволочек. Мы хорошо знакомы. Даже живем по соседству. Общаемся. Ну. И по комсомольским делам. А то, знаете, у него на прием всегда очередь. Заранее записываются. Зачем вам в очереди сидеть? Дело же срочное! Государственной важности!
Тень сомнения упала на Женину душу. Чего это секретарь так заботливо ухаживает за ним? Настоящий ухажер просто. А в начале выглядел испуганным. Даже бледным. Знание психологии людей было не самой сильной Жениной стороной. Он не занимался самокопанием. А Достоевского откровенно презирал, хотя и не читал его. Поднялся, протянул через стол руку. Секретарь по-комсомольски крепко пожал. Как боевому товарищу, с которым он всегда готов пойти в разведку.
Женя подхватил портфель и вышел. Он не прошел и ста метров, как возле него резко затормозила черная «Волга».
Молодой человек!
В приоткрытом окошке озабоченное лицо. Видно, приезжий, решил Женя. Заблудился.
Вы не подскажите, как проехать на улицу Академика Лаврентьева?
Женя стал объяснять, размахивая руками. Машина пахла кожей и парфюмом. Мужским.
Едете сейчас прямо. Второй поворот направо.
Он показал.
Проезжаете прямо. Не помню, какой поворот, и опять направо. И выезжаете на улицу
Тут же его подхватили под белы ручки и аккуратно усадили на заднее сидение.
Портфель забрали. Он сидел между двумя молодцами в одинаковых серых плащах. Машина резко рванула с места. Его плотно сжимали и держали за руки. Всё произошло слишком стремительно. «Может быть, это агенты Пиночета?» подумал он. Но как они смогли так быстро вычислить и добраться до него?
Он хотел хлопнуть себя ладонью по лбу. Но не то, что ладонью, даже мизинцем не смог пошевелить, так его плотно зажимали два товарища, удивительно похожие друг на друга. «Это что же получается? Что они проникли даже в райком комсомола? А может, и выше?» Женя решил, что как только он вырвется из цепких лап охранки, так сразу же выведет всех их на чистую воду. Вот только удастся ли ему вырваться? Скорее всего, никого он вывести не сможет. Только бы не пытали. Сразу бы чпокнули. Женя представил мрачный интерьер пиночетовского застенка где-нибудь в окрестном лесочке.
Никто не узнает, где могилка твоя. Скупая слеза побежала по его гладкой юношеской щеке. Сколько было великих планов, какое светлое будущее маячило впереди!
Застенок оказался светлым и просторным. А палач вежливым и убедительным. Говорил он на чистом русском языке. Без всякого акцента. Жене он сразу понравился. Несколько раз по-отечески улыбнулся как самому близкому, почти родному человеку. Назвал его порыв искренним и благородным, достойным всяческого уважения. Сказал, что он прекрасно понимает Женю, что, если бы он был в его возрасте, то, может быть, поступил так же. Юности свойственно такое отношение к жизни. Что касается хунты Пиночета и ее американских хозяев, то время всё расставит по своим местам. Народ не будет мириться с антинародным фашистским режимом. Палачей чилийского народа настигнет справедливый меч возмездия. Он нисколько в этом не сомневается. Но не тот меч, что лежал в Женином портфеле.