Сорок тысяч вот что увозят отсюда инкассаторы. А это не деньги, Геннадий Антонович.
Впервые Колкин глянул на него открыто, в упор.
Что же тогда деньги?
Не меньше ста тысяч И вы можете получить их, если примете мое предложение: взять вдвоем в одном месте четверть миллиона.
Какие-то странные, суетливые движения проделали ноги сидевшего рядом Колкина. Будто муравьи заползли ему под штанины или вдруг зачесались пятки. Ноги сложились в коленках, распрямились, сплелись и наконец-то! нормально вытянулись.
Откуда вы узнали? Обо мне?
Теперь Алеша посмотрел на него как на отлынивающего от работы монтера.
На Петровке сказали Не задавайте больше глупых вопросов. Пора становиться серьезным человеком, а такой человек начинается со ста тысяч Прежде чем ответить отказом или согласием, вот о чем спросите у себя: можете ли вы запросто поднять ящик весом семьдесят килограммов и пронести его, держа над головой, метров пятьдесят? Так пронести, словно в ящике полпуда всего?.. Потренируйтесь. Я позвоню через неделю.
Он поднялся и ушел, оставив Колкина наедине с собою, с детством, с пьяными родителями, которых адвокатша назвала профессиональными алкоголиками. Мать его допивалась до того, что уносила из дому пальто и ботинки маленького Гены, а тот воровать стал с двенадцати лет. Умен, дерзок, начитан как иначе выжить маленькому человечку во враждебной среде? Еще до суда и лагерей высчитал и понял: ишачь до пота, до мозолей, больших денег не заработаешь, а без них ты не волен распоряжаться своим временем и своей жизнью.
Алеша осторожно оглянулся. Колкин продолжал сидеть на скамейке и думать. Подтекал кран на кухне. Алеша сменил прокладку, хотел было заняться сливным бачком, уже поднял крышку, но передумал. Зачем? Ведь эта квартира уже в прошлом. Не вернется сюда Михаил Иванович, и пусть вселенные жильцы сами сменят сантехнику. Он же через две недели покинет Свиблово, оставив о себе робкие воспоминания соседки по этажу: «Да ходил тут к нему парень, сын вроде бы» Милиция после смерти Михаила Ивановича пригласит ее, конечно, в квартиру напротив. «Из вещей ничего не пропало?» Горестный вздох: «Да кто знает-то?.. Какие вещи. Попивал сосед-то, у магазина что-то продавал»
Сужалось жизненное пространство. Нет уже старого дома, после гибели дяди Паши незачем туда ходить. О НИИ он уже не вспоминает. Изредка чудится еще грохот мешалок, но тут же вытесняется обыденными шумами, и завод забывается. Да теперь он, Алеша, до конца дней своих не свяжется с производством и его мародерствующими руководителями. Бюро по трудоустройству останется сном, который улетучивается с рассветом. И лишь продмаг Самуила Абрамовича навечно отштампуется в мозгах, потому что с него и начнется новая жизнь, та, где будет Светлана.
Согласие, разумеется, было получено. Геннадий Колкин нацелился на сто тысяч рублей.
Буду откровенен, Геннадий Антонович, мне, как и вам, четверть миллиона нужны одному. Но я не в состоянии один взять эту сумму. А желательно бы.
Он подводил Колкина к идее: самому взять четверть миллиона! Одному! Без этого «Михаила Ивановича»! Внушал ему: человек всегда одинок и должен рассчитывать только на себя. Да, семья, коллектив, общество дали ему речь, письмо, навыки поведения, приемы добывания пищи, но они же исказили человеческое естество, и всякий человек подсознательно ненавидит все коллективное; преступление против общества всего лишь акт высвобождения от пут коллективизма
Колкин слушал жадно, губкой впитывал новые знания, что временами пугало Алешу. Иногда комом, с перехватом дыхания, к горлу подступала ненависть к Колкину, и однажды Алеша не сдержался:
Вот что, Колкин, не воображайте о себе чересчур много, вы всего-навсего мелкая сявка, желания ваши примитивны, как у хорька: баба да выпивка. Так зарубите на носу вас Петровка загребет сразу, по запаху. Деньги великий соблазн, вы перед деньгами не устоите. Едва в кармане зашуршат сторублевки, как вы тут же подцепите бабу посмазливее, потащите ее в ресторан, начнете швыряться купюрами, а милиции того и надо. В поле зрения следствия всегда те, у кого после ограбления резко меняется стиль жизни.
Суетливые дергания ногами, поразившие Алешу при первой встрече и уже разгаданные им. И жалкий, смиренный вопрос:
Так что же делать, Михаил Иванович?
Думать, Колкин. Заранее, заблаговременно менять образ жизни, чтоб не возникало никаких подозрений. То есть заранее познакомиться с женщиной, на которую будут обращены деньги, за неделю, за две до ограбления подчеркиваю, д о снять квартиру и ввести туда женщину
А ведь верно!.. воскликнул Колкин; уж он-то мог в доказательство этой идеи привести массу примеров.
Алеша едва не попался, когда привел Колкина к аптеке. Так внезапно захотелось увидеть Светлану, что потерял контроль, ноги сами повели его на Ленинский проспект; он забыл о том, что рядом идет Колкин, он и не различал уже, где находится, просто шел да шел и вдруг остолбенел: Света! В пяти метрах, за стеклом, в твердой белой накрахмаленной шапочке, скроенной под пилотку, усердно писавшая что-то
Знакомая? поинтересовался Колкин, и Алеша отпрянул от окна, оторвал ноги от асфальта.
Да нет, впервые вижу
Аптека осталась позади, но Колкин дважды оглядывался.
Девочка типа «полный вперед», пробормотал он в задумчивости.
Не заметил О деле думать надо, о деле. Обрати внимание: все аптекарши на экране отрицательные персонажи, а сами аптеки шпионские центры. Разлучница, развратница обязательно из аптеки. Врач может быть в кино плохим, но рядом с плохим честный эскулап. А у аптекарш одно амплуа быть сволочью. Не догадываетесь, к чему я клоню, Геннадий Антонович? У советского человека врожденная неприязнь к аптеке. Нужных ему лекарств там никогда нет, а кому хочется болеть?..
Интересным, очень интересным человеком был Геннадий Колкин! Выследил, естественно, Алешу и установил, где живет он, изучил все подходы к дому Михаила Ивановича. И на этом кончил проверку, не хотел обнаруживать себя. Старался быть скромным и послушным. А из него так и перла подлость, вооруженная всеми мужскими приемчиками, и взрослеющие школьницы с еще не притуплённым инстинктом самосохранения испуганно шарахались, если были не в стайке, от Колкина. Глазам своим он научился придавать выражение честности, глуповатости, преданности, мог «хилять» за кого угодно, говорил бойко и ладно, и все же наблюдательный человек определил бы в нем, приглядевшись, недавнего заключенного по походке. Два года на лесоповале, снег по пояс, руки заняты пилой или багром, тело подано вперед, ноги из снега приходилось вырывать с опорой на коленки так и сохранилась эта динамика в вольной, нелагерной походке, а посучивание ногами, суетливое топтание на месте относились, догадался Алеша, к какому-то ритуалу, было обрядом воровского общежития, знаком своей подчиненности. Узкое пространство между нарами ограничивало жестикуляцию, тусклое освещение делало мимику невыразительной, но должен же «шестерка» показать «пахану» меру своего почтения! Колкин хотел выжить в лагере он и выжил, научившись походке, изменив голос; от такой походки, видимо, и пошло выражение «на полусогнутых». Он и в Москве хотел выжить и признавал поэтому за Алешей права «пахана», способен был гадко, противно пресмыкаться перед ним и ненавидел его, пресмыкаясь; ненависть временами была такой острой и направленной, что Алеша ощущал ее кожей, затылком, но не пугался, потому что знал: Колкин пальцем его не тронет, пока не узнает, где деньги и как взять их. И, что было совсем странно, Алеша не чувствовал в нем врага, каким когда-то был для него контролер в автобусе. Иногда он жалел Геннадия Колкина, но уже не мог менять свои планы, а по ним выходило, что не видать тому и рубля; сумки с деньгами подержит в руках, и уплывут они от него.
Две недели еще томил он Колкина и наконец привел его к универмагу. Уселись на скамейке метрах в ста от подъезда, ждали инкассаторскую «Волгу». Геннадий Колкин был чем-то напуган, нервно позевывал. И стал деловитым, увидев подъехавшую машину. Резко спросил, почему за деньгами пошел только один инкассатор. «Милый, да ты подумай, это у них пятая или шестая ездка, второй инкассатор сидит в машине на мешках, на миллионе, куда ж ему идти! Он не имеет права покидать «Волгу»!» У Колкина задергались ноги, он сплел их, застыл. Дышал тяжело. Когда инкассатор, уже с сумками, влез в машину, Алеша, отвечая на вопрошающий взор, презрительно сплюнул.
Так и есть: без охраны, без милиции.
А где ж она?
За углом. У второго служебного выхода. Передаст инкассаторам кое-что из дефицита. Советская действительность. Специфика Страны Советов. Дурость российская. Посмотри теперь чуть правее. Видишь, парень в фирменной одежде универмага. За трояк или пятерку по вечерам после шести расколачивает пустые ящики и связывает разрезанный картон. Дощечки нужны для отправки на тарный завод, а картон это маленький бизнес продавщиц, картон сдается в макулатуру, обменивается на книжные абонементы: Дюма, Конан Дойль и так далее. Раньше все это сжигали, дым стоял столбом. Теперь строжайше запрещено, столица прихорашивается перед Олимпиадой. Если пройдешь по универмагу, заметишь: в каждом отделе крохотная подсобка, туда и поступает товар, там он сортируется, самое ценное идет под прилавок, это уже крупный бизнес продавщиц. А пустая картонная тара летит в окно, там ее и подбирает нанятый за трояк или пятерку. Здесь, Алеша держал в руках сверток, беретик и спецовка. Тридцать первого августа пятница, да еще последний день месяца, наибольшая выручка обоих магазинов, около шести вечера переоденешься и станешь возле подъезда резать картон.
Колкин думал, рассматривая работягу, который разрезанную картонную тару укладывал в большой короб. Легко поднял его и понес на плече, потянул на себя дверь, вошел в подъезд.
Точно так же и ты войдешь с пустой коробкой пустой, заметь это, продолжал Алеша. Их много валяется, но для инкассатора надо подготовить достаточно вместительную, хотя сам инкассатор мужичок хлипкий, недомерок, рост сто пятьдесят пять, тайный алкоголик, по некоторым признакам, балуется кодеином, один слабый удар и сожмется в коробке, потеряв сознание, он в ней уместится. Надо лишь правильно выбрать момент, коротышка этот сверху, из бухгалтерии, дает какой-то сигнал «Волге», знак того, что обе сумки у него, и машина начинает разворачиваться. Какой сигнал я скажу позже, уточню.
Никогда еще и ни у кого не видел Алеша такой умной сосредоточенности во взгляде. Колкин весь внимание смотрел на него неотрывно.
Путь только один наверх, в бухгалтерию, с инкассатором в коробке над головой. И ты не возбудишь ни малейшего подозрения, потому что руки твои подняты, а поднятые руки это древнейший символ, признак того, что человек дурных намерений не имеет и не вооружен, сдача в плен это прежде всего «руки вверх». И коробку понесешь легко, словно она пустая или с картоном. Следующее препятствие милиционер девка, лимитчица, она на своем посту, то есть у двери, ведущей в торговый зал универмага, ни своих, ни чужих она ни в зал, ни в бухгалтерию не пустит, но в двух метрах от нее лестница туда, в продовольственный, в винный отдел, который закрывается в семь вечера, есть такое постановление Моссовета, ты открываешь дверцы малого грузового подъемника, он по габаритам рассчитан на коробку, кладешь туда ее, закрываешь, пальцем на кнопку и четверть миллиона вместе с инкассатором опускаются вниз. Опустились и ты отверткой отжимаешь дверной контакт, теперь цепь электротока прервана, никому уже коробку вверх не поднять. Обычно же этот нанятый за трояк работяга звонком предупреждает дежурного грузчика, тот выбрасывает коробку, закрывает дверцы, и подъемник вновь оказывается в винном отделе. И так далее. Обычно. Но не вечером тридцать первого августа и не в те минуты, когда ты внесешь в отдел ценный груз.
Нервная зевота напала на Колкина. Он так и не решился спросить: а где в этот момент будет его напарник? Уж не спрячется ли он внизу, у подъемника? Не схватит ли обе сумки и не даст деру?
Не отвлекайся, Колкин К дежурному грузчику тебе идти нельзя, обратный ход через бухгалтерию, где тебя прихватят, но есть другой маршрут. Милиционерша покинула уже свой пост и понесла инкассаторам дань. Ты спокойно проходишь в торговый зал универмага. В пятнадцати шагах грузовой лифт, точнее платформа, на которую вкатывают тележки с ящиками, управление платформой наружное, там-то, у этого грузового лифта, я и нахожусь, ты же вместо тележки сам себя вкатываешь на платформу, я нажимаю кнопку, ты едешь вниз. Этот грузовой лифт универмаговский, к продмагу никакого отношения не имеет, и подземный этаж, на уровне которого замер подъемник с инкассатором, лифт проскакивает, не останавливается, но уж настоящий электрик знает, как задержать лифт. Остальное дело пятнадцати секунд. Хватаешь обе сумки, вскакиваешь на платформу, я поднимаю тебя, сумки швыряешь в непрозрачный полиэтиленовый пакет, сбрасываешь спецовку и берет, смешиваешься с толпой покупателей и размеренным шагом направляешься к автобусной остановке. Или к машине, я еще не решил, возможно, буду на «жигулях». Едем ко мне, считаем деньги, делим поровну и расходимся года на три. Глухая тишина. Меня как не было в Москве, так и не будет, квартира моя не подмочена, я снял ее на полтора месяца.
Колкин посучил ногами и решительно встал. Пошли в винный отдел, уже отделенный от покупателей решеткой, убедились: огрызком карандаша продавщица подбивает бабки, малюя цифры в тетрадке, дверцы подъемника раскрыты, сверху спустился алкаш в спецовке, неся короб, впихнул его в подъемник, тренькнул звонком, минуты через три-четыре звонок оповестил о том, что коробка выгружена, подъемник поднялся, дверцы распахнулись, работяга поплелся за очередной порцией картона.
Опорный пункт милиции рядом с почтой, два наружных поста, само отделение милиции в трех кварталах сразу сбегутся и съедутся, им, я подсчитал, надо три минуты, чтоб кольцом охватить весь предполагаемый район поиска. Но у тебя две с половиной минуты У нас, поправился Алеша.
Два дня еще присматривались к порядкам в обоих магазинах, к инкассаторской «Волге». Установили: 31 августа наивыгоднейший для них день, выручка перевалит за треть миллиона. Бухгалтерия же никакого сигнала «Волге» не подает. Экипаж машины так сработался, что интуитивно знал, на сколько минут ушел за деньгами этот низенький, пугающийся шороха мужичок.
31 августа на этот день назначили операцию. Сутками раньше встретятся в скверике у метро «Академическая».
И вдруг 29 августа Колкин пропал, на очередную встречу не явился. Прождав его с полчаса, Алеша стал думать. Что-то произошло, но что?
Начинало темнеть. Сидящий на скамейке у метро Алеша выгнул затекшую спину, поднялся, разгадав наконец уловку напарника!
Колкин нападет на инкассатора не 31‐го, а сутками раньше, то есть завтра, но уж его-то, Алешу, он попытается убить сегодня, и хотя попытка входила в планы Алеши, ему стало зябко: сегодня значит, в ближайшие часы. Вспомнилось, как вчера Колкин (на улице, кругом люди) рукою помял плечо Алеши, убеждаясь, что идущий рядом человек еще живой, прощаясь навсегда. Простился и Алеша стал для него мертвым, а с мертвыми не встречаются. Пожалуй, признал Алеша, взять деньги 30‐го и впрямь рациональнее, умнее. Колкин, как всякий производственник, преотлично знает, насколько суматошен последний день месяца, всегда штурмовой. Универмаг выбросит на продажу целый контейнер кофточек, рубашки и сапоги будут продаваться с лотков, наплыв денег приведет к тому, что инкассаторская машина добрую треть их заберет в середине дня.