Если бы знать, если бы знать сказал я.
Ты, Анатолий, наверно, не разговаривал давно, пробубнил Лазарь. Он жевал за обе щеки, словно решил доказать, что ему интересна только еда.
Петуня вопросительно взглянул на Алёну, а она
с ненавистью
Анатолий Сергеевич, не унималась Алёна. (Я заметил у неё на коленях диктофон и порадовался, что решился молчать.) Анатолий Сергеевич, вы сказали, что любите путешествовать. С чем это связано?
Я работал в разных местах, но ни одно из них меня не устраивало
«Материал собирал», подумал я.
Однажды, продолжал он, у нас на пилораме произошёл трагический случай. Погиб пожилой человек. У него была мечта: поехать к себе на родину, на юг. Я решил осуществить её вместо него. Нашел старую бандану, этим скинув себе лет пяток. Я так и почувствовал себя моложе лет на пять. Собрал инструменты, вещи и поехал. Где-то на машине, где-то на попутках, где-то пешком. Решил добраться до моря. Мне почему-то казалось, что именно там я смогу понять Россию, начавшиеся в ней движения, шевеления. Я называю это великим переселением народов (ВПН). Деньги я зарабатывал тем, что давал концерты. Меня принимали, много платили. Но я не люблю играть на людях. Мне больше нравится это делать в природных местах. Где только я не играл. В лесу, на озёрах, на горах, на море. Меня поразил один случай. На скале, нависающей над Чёрным морем, стоит памятник. Обычный гранитный памятник с человеческим изображением, с надписью. Я думал, что человек погиб, сорвавшись со скалы. Но было вовсе не так. Он много лет подряд приезжал туда и завещал жене, чтоб после смерти его сожгли, а пепел развеяли над морем. Они так и сделали, а на горе поставили памятник. Я долго сидел, прижавшись к нему спиной, и играл, пока рассветало, пока всходило солнце и нагревало воздух, землю и меня, пока у меня не устали лёгкие, а в животе стало дрожать. Вот как сейчас. Смотрите, он показал рукой вокруг. И мы все увидели, что туман, словно по волшебству, почти рассеялся, яркое солнце обнимало нас.
С одной стороны моего домика были кусты, с другой начинались жилые постройки. На той стороне гладкого озера, с берегами, поросшими жёлтой травой, тоже стояли дома, игрушечные. Вдоль домов ехала машина, поблёскивая окнами. Лодка нашего рыбака была далеко. Она казалась наклейкой, прилаженной к глади стола.
Вот видите! сказал Анатолий, и мне показалось, что он плачет. Что-то я записываю, что-то мне не нравится, и оно проходит мимо, и к чему-то я даже не смею прикоснуться.
Петуня ловко схватился за бутылку и открыл её. С помощью Лазаря появились на столе пластмассовые стаканчики. Анатолий выпил первый безо всяких тостов.
Алёна едва заметно дрожала. А может быть, это я разнервничался.
Анатолий Сергеевич, а что это за инструмент, на котором вы играете?
На алюминиевой трубке от пылесоса, ввернул вдруг осмелевший Петуня. Похоже, энцефалитка, что на Алёне, его. А сам он надел широкий, выцветший на плечах пиджак из плотной материи. А мы уже давно тебя ждали. Караулили, когда приедешь. Я специально сюда ходил рыбу ловить. У меня предчувствие.
Я охотник, у меня летом работы нет. А крепко мы тебя ждали. Вся деревня. Еще навалят посмотреть или в магазине пристанут. Он зыркнул своими чёрными быстрыми глазами, и почему-то сразу поверилось, что он охотник.
Анатолий словно не слышал вопроса Алёны и разглагольствований Петуни. Сидел, молчал и смотрел на озеро. Мы тоже молчали. На той стороне озера, в аккуратненькой издали деревне, кто-то приглушённо кричал, лаяли собаки. Наконец Анатолий очнулся, видимо, он не заметил, что думал несколько минут:
Я увлёкся этим ещё до армии. В моей коллекции было семь диджей. С собой в путешествие я взял три. Все самодельные: два деревянных и один алюминиевый, походный. Два деревянных я подарил в дороге, с ними тяжело тащиться, а походный не отдам никому. Диджериду один из самых древних музыкальных инструментов Австралии и мира. В него можно выдуть всю свою душу, одновременно выпить красоту мира: туман, воду, озёра, деревья. На нём можно сыграть всё, о чём сможешь. О звёздах, луне, солнце, биении твоего сердца. О Сотворении мира и о его конце. У каждого диджа свой звук. У меня есть один из толстого сука дерева. Внутри он весь изгнил, и мне не пришлось выбирать сердцевину. Снаружи он сук, а внутри пустота. Вот посмотрите.
Он достал свою алюминиевую трубу, отражающую солнечные лучи, положил на стол между нами и стал играть, вибрируя губами.
Я слушал из вежливости, Лазарь наелся и, отвалившись на спинку беседки, смотрел на всё благодушно. Алёна делала серьёзный вид, как у студентки на лекции. Наконец Петуня, наверно минут через двадцать, оглянулся назад один раз, потом второй, быстро разлил по стаканчикам оставшееся и сказал радостно:
За это надо выпить!
Анатолий явно обиделся. Он и в прошлый раз обиделся на замечание охотника.
Ну чего? Я всё! Сетки проверил, крикнул грузный парень, вернувшийся с озера. Его лодка стукнулась бортом о сходни. Поехали. Или кругом побежите?
Парень был в футболке, под которой бугрились мышцы. Мне хотелось подойти к нему, давно нужен был для рассказов такой тип.
Анатолий Сергеевич, заторопилась Алёна, вы известный писатель, специально приехали в наши края, чтобы пожить, напитаться деревенской силой. Что вы ждёте от этого своего путешествия? Она приподнялась немного, диктофон упал с колен, отскочила крышка. Одна батарейка угодила в щель мосточков.
Это ничего, сказала покрасневшая Алёна.
А я вдруг понял, что они Анатолия приняли за меня. Чтобы не рассмеяться, я пошёл к лодке.
Как рыбка?
Да вон, показал парень лениво в нос лодки.
Там, в специальном отсеке, лежало несколько крупных щук, окуни и мелочь. Пахло прелой травой и мокрой рыбой. Озеро блестело на солнце, белела улыбка парня. Лодка от его мелких незаметных движений покачивалась, тёрлась бортом о сходни.
А чего писатель-то сегодня голый сидел? спросил парень, всё ещё улыбаясь. Петька вчера до чего додознавался, едва отчество нашёл. А то неудобно, обращаться-то как.
Я громко рассмеялся и решил не открывать себя. А зря, благодаря этому прославился бы сначала на район, а потом и на область, что в любое время года в голом виде играю на трубе-перделке. Про эту перделку я узнал позже.
Лазарь подошёл на смех. В отличие от меня, он сразу заметил рыбу:
Почём продаёшь, друг?
А ты хочешь купить? ответил парень, улыбаясь.
Если куплю, то до Москвы доедет?
А сколько будете ехать?
Двенадцать часов.
В крапиву замотайте, так доедет. Вон у тебя в углу много колосится. Рыбу бери, которая на тебя глядит. Казалось, парень ловил рыбу от нечего делать и ему некуда было её девать.
Мы взяли двух средних щук и одного крупного окуня. Головы у щук были заломлены, из них медленно уходила жизнь, и они словно таяли и бледнели, теряя цвет на глазах. Колючий окунь оказался ещё совсем живым, и Лазарю пришлось прижимать его ногой к сходням.
Поехали? Или чего? крикнул парень Петуне.
Тот пошёл к лодке:
Последние штрихи. Он поковырялся носком сапога в куче рыбы.
Алёна уже тоже не слушала Анатолия. Похоже, после того, как упал диктофон, она совсем потерялась и просто не могла слушать. А Анатолий вовсю разговорился. Он, кажется, даже плакал. И так трогательно, как дети, которые просят милостыню. У меня самого защипало в глазах, словно я насмотрелся на яркое солнце или блестевшее от него озеро. Так вчера в бане капли пота пробились и потекли по лицу. Алёна пошла к лодке, и Анатолий лёг на стол, и я подумал, что он замарает рубаху помидорным соком.
До этого я хотел попросить мужиков помочь с разгрузкой машины, но теперь, после того, как взяли рыбу бесплатно, просить было неловко. Они в несколько гребков быстро отплыли от берега, а потом пошли потихоньку. Лазарь всё ещё держал ногой окуня, время от времени ударяющего хвостом. Когда я взял
его в руки, то сразу
Мы нарвали крапивы, переложили ею рыбу, причём делали это так, словно уже готовим какое-то аппетитное блюдо. Пакет с этим блюдом, пахнувшим свежим запахом щуки, завернули дополнительно в тряпку и убрали под пассажирское сиденье кабины, чтобы не забыть.
Когда я пришёл звать Анатолия на разгрузку, он осторожно притронулся кончиками пальцев к виску:
Голова болит, и помогать отказался.
Мне пришлось разгружать одному. Лазарь сидел на сходнях спиной к домику и мочил в воде ноги. А может, просто сидел. Во время одного из перерывов, чтобы как-то отыграться на Анатолии, я спросил его:
Чего ты пишешь-то? Показал бы хоть.
Анатолий лежал на своей постели на столе, укрывшись с головой простынёй. После моих слов он зашевелился, вылез из-под простыни и, опершись на локоть, сказал:
Дай рюкзак!
Я не двинулся с места.
Дай рюкзак! повторил он обиженно.
Я подал. Анатолий достал из него две толстые тетради, протянул мне и снова спрятался под простыню.
Меня удивило, что тетради были исписаны очень плотно. В том смысле, что не было ни абзацев, ни пустых мест только строчка за строчкой. На обложке тетрадей прикреплены маленькие таблички, на которых номер и несколько каракуль. Такие бывают в архивах. В домике уже всё было завалено вещами, я не знал, куда положить тетради, и кинул их на плиту печки.
Разгружали до обеда. Лазарь не утерпел и стал помогать. Он всё старался подбодрить меня и себя шутками, но выходило словно ворчит. Анатолий так и пролежал под простынёй. Я хотел согнать, чтобы складывать вещи на стол, но не стал. Он вызывал у меня омерзение. Закрывать дом и выгонять Анатолия я попросил Лазаря. Сам встал в дверях.
Ну что, Анатолий Сергеевич, поедем или тебя тут
закрыть?
Анатолий зашевелился, поднялся. Ему и вправду было нехорошо. Ошалелые глаза слезились, сам слегка дрожал.
Может, металлическая пластина в голове излучение ловит, пошутил он и стал собираться.
Когда всё уже было сделано и мы выехали на дорогу, Лазарь остановился. Показал в зеркало заднего вида:
Убрать забыли.
Я открыл дверку и поглядел назад. На столе в беседке всё так и осталось после завтрака. Красный пакет тянулся одной ручкой куда-то кверху. Видны были нарезанные помидоры, стаканчики вповалку. И только бутылка, блестевшая на солнце, стояла ровно как свеча. На князьке дома сидела заинтересованная ворона. Я захлопнул дверку и сказал:
Поехали!
Мы так и не довезли Анатолия до трассы. У небольшого ручейка он попросил остановить. Что-то ему там очень понравилось. Сказал, что доберётся сам. Как только мы его высадили, почувствовалось явное облегчение.
А чего голый сидел? спросил я напоследок.
Не помнил, где одежда. У меня часто так бывает. Не помню ничего, что было, ответил он серьёзно.
И то, что в бане вырубило, не помнишь? спросил в свою очередь Лазарь.
Не помню.
Лазарь погнал машину и едва не был наказан за это пробитым колесом на одной из ям. Что-то нехорошее чувствовалось в этой гонке: оставить больного человека в лесу было неприятно.
Километров пятьдесят шестьдесят мы проехали без приключений. Проскочив небольшую деревушку с домами, вплотную поставленными к дороге, едва с ходу не врезались в колёсный трактор «Беларусь», казалось, выползающий на трассу прямо из кустов.
Лазарь дал по тормозам, запахло жжёной резиной, нас унесло на самую бровку. Трактор съехал с дороги обратно под горку, в которую до этого выбирался, его тянула за собой телега. Обоих мужиков в кабине подкидывало на трясках, а мне казалось, что от злости. Крыша у трактора ржавая, а фар нет. Лазарь пошёл вниз ругаться. Он махал руками, стучал по железному, наверно нагретому, капоту, пинал по колёсам. Он так быстро передвигался, что в своих штанах на помочах казался летающим Карлсоном, мужчиной в самом расцвете сил. Я тоже спустился вниз. Мужики продолжали сидеть в кабине. Один из мужиков высокий и худой тёр рукой ушибленную голову и курил. Другой, собственно сам тракторист, натянул на голову кепку, склонился над рулём. У него нижняя губа большая, отвислая, словно обиделся до глубины души.
Наконец Лазарь выдохся, встал ногой на колесо телеги, взялся руками за борт, подтянулся и посмотрел, что внутри.
Да-а-а. Хороши! присвистнул он. Мужики, а не продадите? Хорошую цену дам.
Тракторист сразу ожил. Вылез из кабины, плюнул на двигатель, словно в надежде, что он зашипит, но тот не зашипел. Молча тоже заглянул в телегу.
Давай продай. Цену хорошую дам. Перегрузим в мою машину дел не много.
Второй мужик тоже вылез из кабины и тоже заглянул в телегу.
Непродажные, сказал он. Себе везу.
И Лазарь стал торговаться. Похоже, это ему очень нравилось. Он снова походил на Карлсона. Всё поднимал и поднимал цену, но мужик не сдавался. Если уж русский мужик чего-то не хочет, то его с места не сдвинуть. Мне стало интересно, что в телеге, и я заглянул. Там были обычные валуны. Между тем цена уже стала баснословной.
Я дом подымаю, мне подкладывать надо, повторял высокий одно и то же и тёр голову, словно она разболелась.
Второй мужик сидел безучастно на земле около колеса. Оба они были пьяные. Вдруг меня осенило:
А если сейчас за бутылкой сгоняем, продадите?
Губастый второй раз оживился:
А вон в кустах целая куча.
Мы посмотрели в направлении тракторных следов, ведущих в высокую застарелую траву, и пошли проверить, что там. В ближайших кустах, поросшая крапивой и малиной, в самом деле, оказалась порядочная горка валунов разной величины.
На поле в своё время собирали, сказал губастый, причмокивая почти каждое слово. Чтобы ровно было.
Лазарь, не боясь крапивы и ломая сухой малинник, обошёл вокруг кучу и договорился с мужиками о её покупке. Пока он давал только залог, обещался приехать за валунами через пару недель, теперь же просил погрузить десятка три в машину. Успел съездить и за обещанной водкой.
Когда мы выскочили на дорогу и Лазарь, улыбаясь, помахал мужикам, я спросил, зачем ему это было нужно.
Наказать хотел! Они теперь ночами спать не будут: «Чего это в Москве так камни подорожали?» Со всей округи в деревню камни свозят. А у меня машину не трясет, она лучше бежит. Камни мне нужны буду фонтан у дома делать. Я им и заплатил только за работу. Он подмигнул мне, включил какую-то греческую песню и стал подпевать.
Но Лазарь был неправ: это не он обманул мужиков, а они нас. Они решили, что мы какие-то московские придурки. Доказательством было то, что рассказал губастый за бутылкой, часто причмокивая, словно пробуя вкус водки на языке
Как-то весной ехал я из леса. Кольке Дерябину делянку под овёс запахивал. На медведя. Еду. А тут травы такой не было, только-только зеленело. Дорога вся в грязи, я ещё думаю: не выехать будет. Пахнет сыростью и холодом. Небо чистое, летят птицы гуси, лебеди. На трассе стоит синяя «четвёрка», все двери открыты. Багажник открыт, капот открыт. А на куче камней, на вашей куче, сидит голый парень с длинной палкой во рту. Я ещё думаю, отморозит одно место
В этот момент мы с Лазарем переглянулись.
Сидит этот парень голяком. Я возьми да в ладони хлопни, тот кубарем вниз. На лбу синяк, руку расцарапал. Я думаю, как он ничего себе не оторвал.
«Ты чего?» говорю. «Машина сломалась». «А чего голый?» «Играю». «Так ты чего?» говорю. «Машина сломалась. Масло, наверное, убежало». «Масло убежало», проныл, как он. А сам думаю: «Ничего удивительного. Русская четвёрка. Эти наши бэушные машины чистое решето. То масло убежало, то тосол, то тормозная жидкость. Больше ремонтируешь, чем ездишь».
А он говорит: «Поспал чуток да и пошёл играть», и палку свою показывает.
«А ну-ка, сбацай!»
Тот как завёл выть.
«Кончай свою панихиду! говорю. Масло убежало худо. Поехали утащу в Степаново, только не по дороге, а напрямую». И сорвал подснежники, тут росли. Он как увидел заныл. Ну а что? Если в Степаново ехать, у меня там подруга. А ей надо цветы. Только я по дороге не езжу, по полям, по лесу, напрямую. Трактор не зарегистрирован заарестуют. Тут-то только через дорогу перескачу и всё. Как ниндзя.