В 1837 году при участии Блудова была проведена реформа губернского управления должность генерал-губернатора отменялась, главой администрации на местах становился губернатор. Однако и эта акция МВД имела отклик самый неблагоприятный. «Изданный в нынешнем году Наказ гражданским губернаторам, сказано в отчете III отделения, огромный по своему объему, никем не одобряется. Губернаторы, коих суждения мы имели случай слышать, отзываются, что Наказ сей, особенно та часть оного, которая касается до губернских правлений, крайне затруднит их действия по управлению губерниями; что он даже во многих частях его совершенно неудобосполним, ибо составлен вовсе без практического знания губернского правления Находят, наконец, что Наказ губернаторский уже окончательно разрушает существовавшее еще поныне предубеждение, что губернатор есть начальник, хозяин губернии, наместник в ней государя; что во всей наготе обнаруживает его ничтожность, являя его ничем более, как старшим членом губернского правления. Издание сего Наказа много повредило министру внутренних дел, не скажем в общем мнении, ибо немногие его читали, но в мнении тех должностных людей, и особенно губернаторов, которые имели надобность в него вникнуть. Мы должны сознаться, что ни здесь, ни в Москве ни от кого не слыхали ни слова одобрения сему пространному собранию узаконений, но напротив, все те, кои обратили на него свое внимание, единогласно его осуждают».
Однако самые серьезные нарекания слышались в адрес министра внутренних дел по вопросу подбора кадров на губернаторские посты. В 1832 году Бенкендорф с надеждой писал: «Замечают, что нынешний министр внутренних дел в выборе гражданских губернаторов гораздо разборчивее, чем был его предместник, но известно, что Министерство внутренних дел встречает затруднения находить достойных губернаторов; звание сие в общем мнении, видимо, потеряло свою значительность, и люди образованные и с достатком отклоняются от сей должности, зная, с какою она сопряжена трудностью и строгою ответственностью и сколь ничтожны средства, коими губернатор должен действовать». Но затем III отделение с горечью констатировало: «Не заметно, чтобы министр внутренних дел обращал должное внимание на гражданских губернаторов. Предмет сей, хотя бы и долженствовал быть для него главнейшим, не много, однако, кажется, его озабочивает. Мы приведем в пример Вологодскую губернию. Странно и невероятно, может быть, покажется, ежели мы скажем, что тамошний губернатор горький пьяница; министру это известно, и за всем тем он его терпит» (1835). «Неразборчивое назначение губернаторов есть главный упрек, который в общественном мнении лежит на нынешнем министре внутренних дел. Замечают, что он мало заботится узнавать людей способных к занятию сей важнейшей для благосостояния государства должности и что, не имея никого в виду, он берет кого попало и кого ему дадут» (1838).
Оказалось, что начитанности и знания иностранных языков недостаточно, чтобы быть хорошим министром внутренних дел. Уже в 1833 году высший надзор информировал императора о деловых качествах Блудова: «Ожидали от него улучшений в частях его управления, почитая его человеком умным и просвещенным. Но ожидания сии не сбылись. Министр внутренних дел очевидно упал в мнении общем. Ныне о нем говорят, что хотя он и имеет просвещение, но просвещение иностранное; что он знает очень хорошо о том, что происходит в других государствах, но весьма малое имеет понятие о положении и потребностях своего отечества; что он мало занимается делами, но читает всевозможные иностранные журналы, любит общества и ведет жизнь рассеянную».
Выждав некоторое время, Николай I счел, что «просвещение иностранное» пригодится Блудову на посту министра юстиции, на котором он и сменил своего друга Дашкова в 1839 году. Однако и здесь отсутствие твердости и терпения, «легковерие и слабость характера», подверженность влиянию дам и высшего общества сильно вредили Блудову в глазах публики. Продержавшись в новом министерском кресле около года, 1 января 1840 года Блудов был назначен председателем департамента законов и главноуправляющим II отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Министерских постов в его карьере больше не было.
«Угрюм, смотрел задумчиво»
Мягкость, податливость, открытость Блудова резко контрастировали с характером его друга Дмитрия Васильевича Дашкова, министра юстиции с 1832 по 1839 год. Красавец высокого роста, имевший «вид мужественный и скромный вместе; в обществе казался он даже несколько угрюм, смотрел задумчиво, рассеянно и редко кому улыбался». Он родился 25 декабря 1788 года в Москве, принадлежал к древнему, но небогатому и незнатному роду. Первоначальное образование получил дома, затем был отдан в Благородный пансион при Московском университете.
В 1818 году в качестве второго советника при турецком посольстве Дашков был причислен к миссии в Константинополе, а вскоре уже управлял ее делами. По поручению начальства занимался приведением в порядок дел русских консульств на Ближнем Востоке, предпринял путешествие по Греции, освоив язык этой страны, разыскивал в православных монастырях древние рукописи. Работал он с увлечением, и результатом его пребывания за границей стал ряд научных статей и стихотворных переводов произведений греческой поэзии. К этому периоду относится и работа Дашкова в Комитете по составлению законов, где он готовил к изданию дипломатические документы об отношениях России со странами Западной Европы; «Органического регламента» Молдавии и Валахии (1829), первого конституционного акта в Дунайских княжествах.
Умение Дашкова владеть пером, четко и выразительно излагать свои мысли обратило на него внимание нового императора. Благодаря протекции Блудова в конце 1826 года он был пожалован в статс-секретари и назначен товарищем министра внутренних дел, через три года товарищем министра юстиции, а затем и управляющим министерством.
Человек с твердыми убеждениями, Дашков столкнулся на этих постах с такими обстоятельствами, которые мешали ему развить свои недюжинные административные дарования. Уже в 1830 году высший надзор доводил до сведения Николая I: «Дашков обладает всеми качествами ума и сердца, необходимыми для того, чтобы стать прекрасным министром Он жалуется на невозможность сделать все, что хотел бы, за полным неимением сотрудников. Канцелярии министра и Сената полны взяточников и людей неспособных, и министр вынужден сам рассматривать всякое сколько-нибудь важное дело Дашков жалуется на то, что он бессилен уничтожить все это лихоимство, не будучи в состоянии уследить за всем лично и не имея возможности положиться на прокуроров, которые все закрывают на это глаза. Что касается общего хода дел, то лихоимство и применение ложных принципов внесли в него такую путаницу и воздвигли на его пути столько препятствий, что необходимо его преобразовать на новых началах»[33].
Возглавив российскую юстицию, Дмитрий Васильевич стремился быть непреклонным хранителем закона. «Проницательный ум, познание дела, праводушие и твердый, сильный характер составляли редкое сочетание в одном человеке», писал о нем Бенкендорф. Однако все его реформаторские начинания, например введение адвокатуры при судах, не находили благоприятной почвы ни в правительственных сферах, ни в подведомственных ему учреждениях. В результате преобразования коснулись в основном бумаготворчества.
Отмечая улучшение общего хода дел в Сенате, высший надзор постоянно фиксировал внимание монарха на положении судной части в губерниях и уездах: «под прикрытием законных форм совершаются в них дела самые беззаконные, и деньги составляют главную пружину их действий»; «лихоимство не прекращается и, ограждаясь формами закона, укрывается от должного наказания»; «дела большею частью оканчиваются в пользу того, кто более может заплатить за успех». Правда, в этих грехах Дашкова не винили, III отделение и само не видело путей борьбы с этим злом.
Единственный упрек, который повторялся по отношению к министру юстиции из отчета в отчет, это обвинение его в «гордости и неприступности». «Никакого доступа к нему нет, и никто его видеть не может; даже обер-прокуроры Сената по нескольку месяцев не могут до него добраться и наконец и самый директор департамента Министерства юстиции с трудом имеет к нему доступ». Но внешнюю замкнутость Дашкова нельзя объяснять его сановным положением, это была защита против врожденной импульсивности. «Бронзой» называл его Пушкин, друзья вспоминали об обычной суровости Дашкова: «Зато улыбка его была приятна, как от скупого дорогой подарок; только в приятельском кругу скупой делается расточителен. Незнакомые почитали Дашкова холодным и мрачным: он весь был любовь и чувство; был чрезвычайно вспыльчив и нетерпелив, но необычайная сила рассудка, коим одарила его природа, останавливала его в пределах умеренности».
Вероятно, учитывая оценку Дашкова высшим надзором и принимая во внимание «строгую справедливость и познания его в судебной части», Николай I доверил ему после отставки с министерского поста кресло председателя Департамента государственных законов и главноуправляющего II отделением. Дашков не успел проявить себя на новом поприще, скончавшись на 52-м году жизни в ноябре 1839 года.
Упрямый овцевод
Следующий наш герой, граф Егор Францевич Канкрин, не был другом ни Дашкову, ни Блудову, но последний отдавал ему полную справедливость, называя лучшим министром финансов в России. Канкрин утверждал, что он министр финансов не России, а русского императора. Но это, по словам Блудова, «ему не мешало знать и любить Россию».
Существовала и прямо противоположная точка зрения русских Канкрин, дескать, презирал, а Россию не любил. Руководители высшего надзора высказывались в одном из отчетов более мягко: «О министре финансов общее мнение таково. Человек он честнейший, умный и благонамеренный, любит Россию, но вовсе не знает ее».
Упрек этот вряд ли справедлив. Прежде чем занять пост российского министра, гессен-дармштадтский дворянин из городка Ганау, выпускник Магдебургского университета Георг Людвиг Даниил, в России прозванный Егором Францевичем, успел многое испытать (быть может, более, нежели многие государственные сановники из потомственных русских). Он прибыл в Россию в 1797 году, 22 лет от роду, по приглашению отца, управлявшего Старорусскими соляными заводами. Несколько лет молодой Канкрин мыкался на Новгородчине, безуспешно пытаясь найти место учителя гимназии, перебивался на службе комиссионера и бухгалтера у откупщиков. Лишь в 1800-м он был определен помощником при отце с чином коллежского советника. Это нелегкое время оставило глубокий след в его характере. На всю жизнь он остался человеком простым, суровым и чрезвычайно бережливым, что сказалось и на его последующей деятельности.
В 1809 году Канкрина назначили инспектором над Петербургскими иностранными колониями, а чуть позже помощником генерал-провиантмейстера Военного департамента. С должности армейского «снабженца» и начался карьерный взлет экономного немца.
Грозу 1812 года Канкрин встретил в звании генерал-интенданта. «После Бауценского сражения, рассказывали современники, армия наша, теснимая неприятелем, оставалась без всякого продовольствия. Государь призывает его (Канкрина) к себе и говорит ему: «Мы в тяжелом положении. Если ты найдешь способ вывести армию из затруднения я награжу тебя так, как ты не ожидаешь». Егор Францевич нашел этот способ. Более того, благодаря его усилиям Отечественная война обошлась России значительно дешевле ассигнованной суммы. Умело проведя переговоры с союзниками о возмещении расходов по содержанию русский войск, он добился шестикратного сокращения выплаты.
Дарования Канкрина были оценены по достоинству. Генерал-майор в 1813 году, в 1815-м он уже генерал-лейтенант. В 1821 году Канкрин стал членом Государственного совета по Департаменту государственной экономии, а в 1823-м сенатором и министром финансов.
Назначение это было встречено в свете с некоторым недоумением. Скряга и нелюдим, прямой и резкий, он успел нажить себе массу врагов. Однако в высших сферах к недоброжелателям министра не прислушивались. Он пробыл на своем посту почти до самой смерти и даже удостоился чести преподавать финансовую науку наследнику, цесаревичу Александру Николаевичу.
III Отделение неизменно сообщало императору: «Общее почти всех мнение согласуется в том, что никогда еще финансовая часть не была в России управляема столь хорошо, как ныне». «О распоряжениях и действиях Министерства финансов постоянно отзываются с похвалою; все части управления оного год от года улучшаются, что приписывают главнейше лицу самого министра финансов, которого единогласно признают человеком истинно государственным».
Между прочим, руководителей высшего надзора очень радовало, что министр финансов прислушивался к их рекомендациям. Сообщая ему сведения «о разных злоупотреблениях и неправильностях, замеченных по управлениям, оному министерству подведомственным», они всегда встречали со стороны министра «ревностное содействие к прекращению таковых».
Единственный недостаток Канкрина, на который постоянно обращало внимание государя III отделение, это его упрямство. «Предначертав за 20 лет пред сим план своего управления, он следует ему неуклонно и противится всякому нововведению, если оно не им предложено. То пристрастие к началам, которые он однажды навсегда принял за основание своих действий, препятствует ему идти наравне с веком»[34]. Так, в конце 1830-х министр финансов отверг предложение иностранных банкиров Магнуса и Френкеля, которые «вызывались устроить в России на пространстве 7000 верст шоссе».
Но не стоит считать Канкрина консерватором или ретроградом: он провел множество преобразований, начиная с усовершенствования государственной отчетности и счетоводства и заканчивая денежной реформой 18391843 годов, восстановившей металлическое обращение в стране. Многие мероприятия Министерства финансов, которые «порицались публикой» и подвергались критике со стороны высшего наблюдения. Особенно это касалось системы протекционизма, что обеспечивалось чрезвычайно высокими, запретительными, пошлинами на иностранные товары. Бенкендорф писал, что система эта, «утвержденная ложно направленным патриотизмом, принесла много вреда России. Столь широко распространенная роскошь не могла быть удовлетворена местным производством. Богатые люди разорялись, приобретая все то, к чему привыкли с детства. Остальные, чтобы не отстать, предавались взяточничеству и лихоимству, что способствовало развитию контрабанды, конфискаций, казнокрадства. В России начинали производить кое-что хорошее, но в очень ограниченном количестве и, ввиду отсутствия конкуренции, плохие товары местного производства продаются дороже, чем привозимые из-за границы хорошие»[35].