Вклад Бахофена никоим образом не исчерпывается этой эволюционной схемой истории. Своим анализом природы материнской и отцовской любви Бахофен проложил дорогу в самое сердце психологии, индивидуального и социального психического развития; он был не просто одним из передовых мыслителей современной психологии, а прорубил для нее путь, подарив нам идеи, которые сегодня, спустя сотню лет развития этой науки о человеке, оказались даже более полезными и парадоксально более насущными, чем были в его собственную эпоху. Нижеследующие заметки призваны в некоторой степени обосновать это утверждение.
Самым фундаментальным достижением Бахофена является, пожалуй, его анализ сущности материнской и отцовской любви и, в свою очередь, разницы между привязанностью к матери и отцу соответственно. Его занимают не эмпирические мать и отец того или иного человека, а «идеальный тип» матери и отца (в понимании Макса Вебера[5]) или материнский и отцовский архетипы (в понимании Юнга). Он рассматривает функцию и роль материнского и отцовского принципов в человеческой эволюции.
Какова же природа материнской функции?
«Ухаживая за плодом своего чрева, женщина раньше мужчины научается распространять свою нежную заботу за пределы собственного Я, на другое существо и направлять весь свойственный ее духу дар изобретательности на поддержание и улучшение чужой жизни. Здесь лежат истоки всякой возвышенной цивилизации, всякого благодеяния, всякой преданности, всякой заботы о живом и всякого плача об усопшем»[6] (Bachofen 1967, стр. 79).
Любовь, забота, ответственность за других все они сотворены матерью; материнская любовь это семя, из которого произрастает всякая любовь и всякий альтруизм. Но сверх того материнская любовь является фундаментом для развития универсального гуманизма. Мать любит своих детей, потому что это ее дети, а не потому, что они выполняют некое условие или отвечают неким ожиданиям. Мать любит всех своих детей в равной мере, и потому ее дети ощущают себя равными до тех пор, пока центральным объектом их привязанности остается мать. «От порождающего материнства происходит всеобщее братство всех людей, сознание и признание которого угасает по мере формирования отцовского строя» (там же, стр. 80). Также отсюда следует, что базовыми принципами матрицентричной культуры являются свобода и равенство, счастье и безусловное утверждение жизни.
В отличие от материнских принципов, отцовский принцип это принцип закона, порядка, рассудочности, иерархии; у отца есть любимый сын, наиболее похожий на него, наиболее подходящий для роли преемника, который унаследует его имущество и мирские функции. Среди патрицентричных сыновей равенство уступает место иерархии, а гармония раздорам. Гениальность Бахофена заключается в том, что он продемонстрировал нам движение эволюции от матриархального к патриархальному принципу истории и при этом подчеркнул положительные и отрицательные стороны как матриархального, так и патриархального принципов. То, что он считает патриархат более высокой формой эволюции, не заслоняет от его взгляда ни конкретных достоинств, специфичных для матриархальной структуры, ни изъянов структуры патриархальной.
Положительная сторона матриархизма заключается в ощущении равенства, всеобщности и безусловного утверждения жизни. Отрицательная в привязанности к крови и почве, в недостатке рациональности и прогресса. Положительная сторона патриархизма заключается в принципе рассудочности, закона, науки, цивилизации, духовного развития; отрицательная в иерархии, угнетении, неравенстве, бесчеловечности. Достоинства матриархизма и недостатки патриархизма как нельзя более ярко воплощены в эсхиловской[7] Антигоне: она представительница человечности и любви, Креонт же, тоталитарный правитель, воплощает покорность и поклонение государству.
В дополнение к раскрытию сущности материнской и отцовской любви, а также роли обоих этих принципов в истории, Бахофен поистине является отцом концепции толкования символов и мифов так же, как Фрейд стал отцом толкования сновидений. Безусловно, интерес Бахофена к мифу отчасти разделяли и романтики, такие как Карл Отфрид Мюллер, Йозеф фон Гёррес или Георг Фридрих Крейцер[8]. Однако бахофеновскому методу раскрытия бессознательного под латентным содержанием мифа присуща подлинно гениальная самобытность. Кропотливо изучая каждую деталь, Бахофен с успехом проникает под поверхность и добирается до глубочайших бессознательных корней и мотиваций мифа.
Он обладал той способностью предугадывать, а после доказывать значение символов, какую редко можно обнаружить у других ученых. Тому, кто желает овладеть пониманием богатства и изощренности символизма, едва ли удастся отыскать лучшего наставника, чем Бахофен с его толкованием мифов. К примеру, читая главу о символах яйца, вы не только осознаете, какие глубина и кропотливость интерпретации необходимы для толкования символа, но также ощутите необычайные терпение и любовь к предмету, которыми характеризуются все до единого шаги Бахофена в расшифровке значения символа или мифа. Сам Бахофен в полной мере осознавал богатство и глубину мифа, допускающего не одно-единственное, а несколько «верных» толкований в соответствии с глубиной понимания, достигнутой толкователем. Миф, экзегеза символа, является «продуктом того культурного периода, когда народная жизнь еще не уклонилась от гармонии с природой» (там же, стр. 76). У мифа есть свои законы, и если они вам известны, то понимание мифа становится не менее объективно и рационально правомерным, чем понимание любого другого исторического явления.
Это приводит нас к обсуждению бахофеновского метода и подхода к интерпретации мифов и символов. Первое и, пожалуй, главное, что нужно здесь отметить, Бахофена не трогают и не заботят существующие мнения. Очевидно, что он осознает, какую критику спровоцируют его теории:
«Не произвольно проведены, а объективно заданы те границы, перед которыми останавливается наше исследование. Столь же мало зависит от свободного выбора и мой метод исследования и изложения Всякое историческое исследование, которому предстоит впервые собрать, проверить и связать воедино весь материал, поневоле должно везде выдвигать на передний план частное, лишь постепенно поднимаясь до более общей перспективы. От предельно возможной полноты сбора материала и от непредвзятой, строго объективной оценки последнего зависит весь его успех» (там же, стр. 241242).
Такой подход во многом опирается на одно условие.
«Необходимо, чтобы исследователь был способен полностью отречься от идей своего времени, от воззрений, которыми они наполняют его дух, и переместиться в самую сердцевину мира решительно иных идей. Истинный успех в исследовании Древнего мира немыслим без такого самоотвержения. Тот, кто принимает за отправной пункт представления позднейших поколений, будет под их влиянием все более уклоняться от понимания древних воззрений. Разрыв будет расширяться, противоречия нарастать; а затем, когда все средства понимания будут исчерпаны, вернейшим способом развязать гордиев узел представится подозрение, сомнение, и наконец, решительное отрицание. Здесь кроется причина того, почему все исследования, вся критика наших дней смогли достичь столь мало весомых и непреходящих результатов. Истинная критика опирается лишь на сам предмет, она не знает иной меры, чем объективный закон, иной цели, чем понимание чужеродного, иного критерия, кроме числа феноменов, объясняемых на основе ее фундаментального воззрения. Там, где возникает нужда в передержках, сомнениях, отрицаниях, фальсификацию всегда следует искать на стороне исследователя, а не в источниках и преданиях, на которые неразумие, легкомыслие и тщеславное самообожествление будет всегда готово переложить свою вину. Каждый серьезный исследователь должен постоянно сознавать, что мир, которым он занимается, бесконечно отличен от того, в духе которого он живет и творит, что познания его как бы пространны они ни были всегда ограниченны, а к тому же его собственный жизненный опыт обычно незрел и всегда основан на наблюдениях над незначительным промежутком времени. Материал же, находящийся в его распоряжении, представляет собой груду обломков и фрагментов, которые при одностороннем рассмотрении нередко могут даже показаться поддельными, однако стоит лишь надлежащим образом собрать их воедино, и они посрамят такое опрометчивое суждение» (там же, стр. 8182).
В этом отрывке Бахофен не только изложил одно из самых лаконичных и прекрасных описаний проблемы объективности и внутренней свободы в исторических исследованиях, но также правдиво обрисовал собственный подход. Читатель, открывший его труды, будет поражен с каждой страницей все более и более объективностью Бахофена. Его не восхищает как и его великого соотечественника Карла Якоба Буркхардта[9] гвалт современной власти и успеха, и даже собственные склонности и ценности не способны вынудить его исказить картину прошлого. Бахофен называл свой метод eine naturforschende Methode[10] (там же, стр. 242), под чем подразумевал «строго объективную оценку» (там же), и чтобы получить полное представление об уникальных качествах Бахофена как наблюдателя и ученого, необходимо прочесть его собственный отчет о разнообразных применениях этого метода.
«Материнское право» опубликовали приблизительно в то же самое время, что и основополагающий труд Дарвина. Несмотря на множество очевидных различий между работами Дарвина и Бахофена, нельзя не заметить, что Бахофен применил принцип эволюции к развитию человека и истории. Он тоже видит истоки человеческой эволюции скромными и даже унизительными для нашей гордости.
«Даже если картина, которая раскроется тогда перед нашим взором, покажется вовсе не утешительной и мало даст оснований гордиться благородством нашего происхождения, то все же вид постепенного, пошагового преодоления животных начал нашей природы сможет укрепить нашу твердую уверенность в том, что, невзирая на все взлеты и падения своей истории, человеческий род способен победоносно завершить свой путь, ведущий снизу вверх: от глубокой ночи материальности к свету небесного духовного начала» (там же, стр. 185).
А также:
«Кто не был бы рад присоединиться к этому мнению, оберегая нынешние поколения от болезненных воспоминаний о столь недостойном детстве? Но свидетельства истории не позволяют, поддавшись нашептываниям гордыни и самолюбия, подвергнуть сомнениям крайне медленное продвижение человечества к цивилизованным брачным отношениям» (там же, стр. 93).
Нельзя закончить это краткое описание метода Бахофена, не удостоив хотя бы упоминанием его диалектический подход. Как и Гегель, Бахофен считал конфликт и противоречие катализаторами прогресса. Каждый исторический феномен следует понимать как реакцию на предшествовавшую противоположную ситуацию: «Движение, причем движение двустороннее, исходящее из противоположных направлений, в том числе и движение права, есть принцип всего феноменального творения» (там же, стр. 227). Такое понимание диалектической природы исторического процесса позволило Бахофену увидеть, что каждое крайнее проявление некой установки является результатом преодоления предшествовавшей противоположной ситуации, и, если копнуть достаточно глубоко, в новой крайности всегда можно будет обнаружить следы более ранней противоположности. (Ср. у Фрейда «возврат вытесненного» в концепции формирования реакции.)
Неудивительно, что такого человека, как Бахофен, истинного ученого по духу, не прельщало использование количественного метода в общественных науках. Тщательный и исчерпывающий анализ одного явления имеет большую ценность, чем демонстрация множества параллелей, ни одна из которых не является до конца убедительной. По мнению Бахофена, сотня полудоказательств ни в коем случае не может сравниться с доказательством, полученным в ходе скрупулезного анализа. Он продемонстрировал, что нельзя отделять друг от друга понимание общественного устройства, законов, религии, семейной констелляции[11] и структуры характера. Идею, которая лишь в недавние годы начала набирать популярность, Бахофен полностью осознавал и применял еще столетие назад. По этой самой причине его нельзя назвать ни антропологом, ни археологом, ни философом, ни психологом, ни социологом, ни историком. Бахофен исследователь науки о людях, для которого ни один из аспектов этой науки не существует отдельно от всех остальных.
Я отметил здесь любопытное противоречие между судьбой трудов Бахофена и Фрейда. Кроме того, в работе и личностях двух этих людей существуют и другие важные различия однако они также помогают подчеркнуть удивительное сходство.
Внимание обоих сосредоточено на одной и той же проблеме изучении развития человека через понимание развития его отношений с матерью и отцом. Как для Бахофена, так и для Фрейда развитие людей начинается с привязанности к матери, которая затем растворяется и заменяется отношениями с отцом как центральным объектом привязанности. Но сколь разнится значение этой привязанности! Для Фрейда она имеет по большей части сексуальную природу; этим своим предположением Фрейд отвлек внимание от факта, на который Бахофен, наоборот, пролил свет, отношения с матерью являются первыми и самыми глубокими эмоциональными отношениями маленького ребенка. Самое сильное томление младенца, томление, которое не покидает человека до тех пор, пока он не возвращается к матери-земле, это жажда материнской любви; мать для него это жизнь, тепло, пища, счастье, безопасность. Это безусловная любовь, возможность быть любимым не потому, что я послушный, хороший, полезный, а потому, что я ребенок своей матери, потому что я нуждаюсь в любви и защите. Так вышло, что Фрейд вероятно, по причинам, коренящимся в его собственном характере, рационализировал это сильнейшее из всех аффективных влечений как сексуальную привязанность, опираясь на тот факт, что у маленького мальчика сексуальный инстинкт уже активен и что мать единственная женщина, с которой он интимно близок и которая в процессе ухода за ним физически даже стимулирует его сексуальные желания. Фрейд выказал странное пренебрежение эмоциональной значимостью матери, выразившись так: «Я не мог бы отметить иной потребности в детстве, столь же сильной, как потребность в защите отца» (Freud 1953, стр. 21), или, после того, как скончался его отец, во введении ко второму изданию «Толкования сновидений», 1908 г., заявив, что смерть отца является «крупнейшим событием и тягчайшей утратой в жизни человека» (Jones 1953, т. I, стр. 324). Очевидно, что в личном опыте Фрейда мать утратила главенствующую роль, была свергнута с престола и заменена отцом. Богиню изгнали и превратили в проститутку.
Бахофен своей интерпретацией объясняет, сколь прав был позднее Фрейд, предположивший, что неспособность преодолеть фиксацию на матери (хотя здесь и не имеется в виду любое томление по ней) составляет ядро любого невроза и демонстрирует, как Фрейд ошибался, сужая роль матери до чисто сексуальной. Фундаментальным открытием Бахофена является то, что самая ранняя и глубокая привязанность в жизни человека это привязанность к матери, что достижение народом и индивидуумом зрелости опирается на способность человека преодолеть эту фиксацию и пройти этап, на котором центральное место занимают отношения с отцом; в конце концов, на еще более высоком уровне развития, связь с матерью возобновляется, но уже не как фиксация на матери конкретного индивидуума, а как возвращение к принципам любви и равенства на более высоком духовном уровне.
В то время как Фрейд со своей крайне патриархальной точки зрения рассматривал женщину как кастрированного мужчину (типичная компенсация непроработанного страха зависимости от женщин), Бахофен видел в ней как в матери представительницу первородной силы, природы, реальности и в то же время олицетворение любви и утверждения жизни. Именно этим, а не ее сексуальной притягательностью, объясняется привязанность, которую столь затруднительно преодолеть. С другой стороны, демонстрируя положительную функцию отца, Бахофен поясняет, что поворот от матери к отцу обусловлен не боязнью кастрации, а нуждой мальчика в руководстве и помощи отцовского принципа, воплощаемого отцом.