Но в этом было и кое-что новенькое. При хорошем раскладе эта школа может предложить мне целый мир потрясающий и изумительный.
Среди всех этих легкомысленных и полубезумных тем, которые мы обсуждали с моими подружками в тот первый семестр, в школе Св. Павла нашелся один затронутый мной сюжет, который заставил их прислушаться. Я как бы невзначай сказала, что один мужчина хочет прилететь на собственном самолете, чтобы увидеться со мной.
«Ну-ка, ну-ка, а кто это?» спросила нью-йоркская. Она обрабатывала свои ногти пилкой, и тут «вжик-вжик» прекратился. Она подняла голову и воззрилась прямо на меня.
Врожденный инстинкт подсказал мне не называть его фамилию. «Работает с моим папой», сказала я. Это была неправда. На самом деле он был одним из отпрысков легендарной семьи финансистов, а папа работал в Чикаго в принадлежавшей им инвестиционной фирме. Я не была уверена, что этот мужчина вообще работает. «Он водит меня обедать в город».
А это была правда. Прошлым летом мы с папой приехали в город на электричке, и он отправился к себе в офис. Мистер Лэйн выбрал модный и шумный итальянский ресторан в музейном районе. Я пила холодный чай и изо всех сил старалась не пролить его на свое платье. Я сделала все как положено: здороваясь, не забыла расцеловать его в щеки, как ему нравилось; не забыла поблагодарить за все; не забыла рассказать ему про книги, которые читала. (В качестве летнего чтения школа дала нам «Невыносимую легкость бытия» (роман чешского писателя Милана Кундеры. Прим. пер.). Сейчас мне кажется невероятным, что этот роман с его темами секса без любви и безответственных связей могли сделать обязательным чтением для школьниц. Но мистер Лэйн не удивился. Он кивнул, сделал глоток и широко улыбнулся. Я развеселила его.
«Очень важно иметь таких взрослых в своем окружении. Это большая честь, что он захотел провести с тобой время», сказала моя мать.
Нью-йоркская спокойно кивнула обед с мужчиной явно не произвел на нее особого впечатления. Стало быть, мама была права нужно иметь таких взрослых в своем окружении.
Моя вашингтонская подруга была католичкой, ее мать была родом из Европы. «Он вроде крестного?» спросила она.
Лэйны ворвались в наш мир, когда отец начал работать в фирме, носящей их имя. Мы переехали в более просторный дом ближе к городу и начали общаться с немного другими людьми семьями папиных коллег. Папа говорил, что сделал карьеру относительно поздно, и рассказ о начале его взрослой жизни стал для нас с братом одним из основополагающих нарративов, поскольку это была история о порядочности, удаче и значении образования. На четвертом курсе колледжа папа получил стипендию Родса для продолжения образования в Оксфордском университете, но весной 1968 года, за пару месяцев до его отъезда в Англию президент Джонсон отменил отсрочки от призыва для студентов магистратуры и аспирантов. Власти Сент-Луиса, родного города папы, и до этого подвергались критике из-за непропорционально большого количества предоставляемых студенческих отсрочек. Ему объявили, что он подлежит немедленному призыву.
Папа отказался от своей стипендии и явился на призывной пункт. Первые годы их с мамой супружеской жизни прошли на базе ВМФ в Фэйрфаксе, штат Вирджиния. Там папа сумел воспользоваться преимуществами спецпрограммы для призывников с востребованными специальными навыками: он увлекался большими вычислительными системами и благодаря этому стал программистом корабельных компьютеров. Он совершенно не собирался становиться профессиональным военным моряком, но и с его мечтами о жизни после получения оксфордского диплома было покончено. В детстве я то и дело слышала о таких же, как папа, почетных стипендиатах, которые добились для себя исключений из новых правил призыва. В их числе был юный Билл Клинтон. С тех пор меня не оставляло ощущение необходимости достичь положения, которого, по мнению родителей, мы заслуживали.
Мистер и миссис Лэйн стали признаком того, что все в порядке. Они приняли моих родителей точно так же, как мои первые подруги в школе Св. Павла сразу же, с той же убежденностью в своей способности помочь и с той же надеждой на благодарность. Впрочем, не важно. Это было приглашение на бал. Его фамилия была памятником истории, а его жена была еще лучше миниатюрная обожаемая дочка богатых родителей, выросшая среди холмов Северной Каролины.
В известной мере Лэйны были инициаторами моего отъезда в частную школу. Если у них это получилось, значит, так и было нужно.
«Да, он типа как крестный, сказала я вашингтонской. Не крестил меня, но сейчас реально вовлечен».
«Женат?» спросила нью-йоркская.
«Конечно».
«А жена тебе нравится?»
«Обожаю ее», сказала я подругам.
Я считала, что мистер Лэйн едва достоин такой жены. Они жили в пятиэтажном каменном особняке на самой чудесной улице самого фешенебельного района Чикаго, но двери она всегда открывала сама босиком и без макияжа. Брала тебя за руку и вела внутрь. Не заставляя детей почувствовать себя детьми, а женщин нежеланными гостьями. Она дарила изумительные подарки серебряные шкатулки и вазы дутого стекла, запакованные в полосатые коробки. К ее неизменному расположению время от времени примешивалась какая-то заговорщическая таинственность. В ее окружение входили умные и талантливые люди. Ее везунчики-дети были на несколько лет младше нас с братом.
Меня напрягали усы мистера Лэйна. Меня не впечатляли его рассказы о гонках на спорткарах по проселкам Мичигана. (Меня больше заинтересовала мамина история о том, как на званом ужине он откусил кусочек шоколадного торта и, обнаружив в нем половинку фисташки, был вынужден извиниться и выйти в туалет, чтобы вколоть себе адреналин во избежание верной смерти. Столь же пугающие примеры уязвимости взрослой жизни встречаются нечасто. И, разумеется, эта была история о том, что значат манеры, то есть о том, что можно скрытно сделать, не нарушив ход званого ужина.) Однако отец общался с ним с огромным удовольствием. И разве я могла винить родителей в том, что они сочли своего рода триумфом, когда папе было предложено войти в узкий круг мужчин, ежегодно в августе ходивших на яхте мистера Лэйна в круиз по Эолийским островам?
Его приглашение на ланч стало для меня реальным событием. И этот ланч прошел так удачно, что он сказал, что прилетит на своем самолете в Нью-Гэмпшир и сводит меня поужинать, когда я начну учиться в школе Св. Павла. До сих пор я как-то не воспринимала эту идею всерьез. И почему это я не замечала такие козыри у себя на руках?
«А что у него за самолет?» спросила нью-йоркская.
«Не знаю. Он сам его пилотирует».
Немного подумав, она сказала: «Ты должна это сделать. Когда он прилетает?»
Такая вот грамматика избранных: от повелительного «должна» к настоящему длительному, от условного к определенному, не моргнув глазом.
А ты сможешь так же, и чтобы все вокруг все поняли?
«На Рождество», сказала я. Рождество вроде подходило.
«О, здорово. А он сможет нас на Вайнъярд доставить?» спросила вашингтонская.
«Не дури», сказала нью-йоркская. Он же к Лэйси. Это клево».
После моего рассказа о мистере Лэйне девочки смотрели на меня как-то иначе. Знай я раньше, упомянула бы об этом в первый же день нашего знакомства. Прицепила бы к своему бейджику новенькой. Написала бы в записке Шепу.
Мистер Лэйн так и не прилетел ко мне. Но на рождественской вечеринке он подарил мне дамскую шляпу-котелок в перевязанной лентами коробке, а его жена открыла свой атласный клатч и разрешила мне взглянуть на ее короткоствольный пистолет с перламутровой рукояткой, который носила с собой по вечерам. Это был первый пистолет, который я увидела в жизни. Больше этот пистолет не выстрелит. В отличие от этого мужчины.
Звоня той осенью домой, я никогда не спрашивала, когда мистер Лэйн прилетит и поведет меня ужинать. Вместо этого я рыдала и умоляла родителей позволить мне вернуться. Приходилось звонить из телефона-автомата за спортзалом, потому что я не хотела, чтобы это слышали другие ребята. Я переходила через дорогу и плакала в телефонную трубку до трех минут десятого. Заканчивала разговор, вытирала слезы и возвращалась к вечерней проверке.
Мать воспринимала мои рыдания в телефон очень спокойно. Трубку брал отец: «Ты должна постараться. Нужно потерпеть».
Что я могла сказать, чтобы прозвучал сигнал тревоги? Как матери, мне приходит в голову немало всего. Лифчик Шайлы, мои одинокие изыскания по теме холокоста, уроки очищения желудка в туалете. Полные бутылки водки в моих руках в комнате моих урбанизированных подружек. В те годы ребятишки любили именно эту марку с золотистыми буквами на этикетке (и недаром сын Александра Солженицына, живший в корпусе напротив плаца, получил прозвище Столи). А если бы я рассказала про книгу новичков, в которой девочки оценивались по десятибалльной шкале? В том семестре даже мои подруги из больших городов вытаращили глаза, узнав о том, что их новую соседку по общаге, миниатюрную лыжницу добрейшей души, избил ее бойфренд, учившийся двумя классами старше. Я пытаюсь припомнить, не тогда ли я узнала, что преподаватель предпрофессиональной балетной подготовки сказал своим ученицам, что секс улучшает выворот стоп. Пытаюсь вспомнить, не той ли осенью мальчики из выпускного класса заменили пергидролем шампунь во флаконе чернокожего ученика, и его шевелюра стала оранжевой, как кленовая листва. Не тогда ли был случай, когда они навалились на ученика-сикха и сорвали с него тюрбан.
Личные беды, о которых я сообщала, не слишком трогали моих родителей. Я рассказала, что в один из дней услыхала, что этажом ниже девочка на класс старше меня крутит мою любимую песню Кейт Буш. Я сбежала вниз в ее холл сказать, как мне нравится эта песня, но она просто уставилась на меня реально тяжелым взглядом. До меня дошло, что мне, как новенькой, вообще не положено заходить в этот холл, и уж тем более заговаривать с ней. Она продолжала пялиться, а я ретировалась через запасной выход и пошла обратно к себе на кровать новенькой в комнате новенькой и со своими чувствами новенькой. Туда, где мне полагалось быть.
«Что ж, очень жаль», сказал на это отец.
«Может быть, она такая застенчивая, сказала мама. Может быть, не расслышала тебя. Ты сказала, что музыка громко играла. Хочешь, я позвоню вашему психологу и поговорю с ним об этом?»
Мама не возражала против моего возвращения домой, но папа был тверд. «Ровно один год. Тебе нужно продержаться этот год, потом решим, как быть дальше».
Я выбросила козыри: у меня злая соседка по комнате. Вчера, когда я одевалась, она смотрела на меня из другого конца комнаты, а потом сказала, что ей хочется иметь мою грудь и живот, а бедра и попу оставить свои.
«Может быть, она хотела сделать тебе комплимент».
«Да, она тебе завидует».
«У меня нет бойфренда».
«Ну а что, разве у всех есть бойфренды? Надо бы тебе сосредоточиться на учебе».
«У меня не получается обзавестись подругами».
«А что эти милые девочки, с которыми мы познакомились на родительских выходных?»
«Каждые выходные они ездят на Мартас Винъярд со своими бойфрендами».
«Это выглядит неприлично».
«Да уж, оставайся-ка ты лучше в школе. Используй это время для знакомства с народом!»
«Мне тут не место».
«А вот и нет. Учителя столько всего сказали, когда тебя принимали в школу. Говорили, какая ты умная и способная».
Стоять у телефона-автомата становилось холодно. Я топталась по заледеневшему гравию.
«Кстати, а ты слышала про Сесиль? спросила мама. Это была моя одноклассница по начальной школе, которая той осенью тоже уехала учиться в частную школу. Ее отправили в Сент-Джордж на Род-Айленде. Она только что вернулась домой. Сдалась. Не потянула».
Когда в преддверии Дня благодарения нам наконец-то разрешили съездить домой, я поехала в аэропорт в одной машине с Габи. Мы с ней были из одного города и когда-то вместе ходили в детский сад, а теперь она училась в нашей школе классом старше. Рыжеволосая Габи носила длинную челку и даже не выглянула из-под нее, когда я залезла в наемный лимузин и устроилась на противоположном конце заднего сиденья. Не говоря уже о том, чтобы улыбнуться мне. Я слишком устала, чтобы придавать этому значение. Впрочем, ее неразговорчивость в какой-то мере импонировала мне: она выглядела циничной, а это свидетельствовало об индивидуальности. А еще я знала о ней кое-что любопытное по вечерам она любила мыть ноги в раковине. Я узнала об этом годом раньше от своего одноклассника Коннора, который безнадежно влюбился в Габи. Максимум, чего он добился в своих попытках ухаживать за ней были ежевечерние бессвязные и путаные телефонные разговоры, которыми мы в то время увлекались. Во время этих бесед Габи, по словам Коннора, мыла ноги в раковине. Он слышал плеск воды и мягкие шлепки ее намыленных ладоней. Закончив разговор с Габи, Коннор иногда звонил мне только для того, чтобы поговорить о ней.
Я не возражала. Коннор меня ни разу не интересовал, но в любом случае меня завораживал образ Габи, балансирующей перед раковиной с телефонной трубкой, зажатой между плечом и подбородком. Сама я пользовалась исключительно душем. Я была заядлой теннисисткой, что означало, что летом меня украшали засохшие потеки пота и крема от загара. Я никогда не мыла только ноги. Мне такое и в голову не приходило. Для меня это выглядело роскошью на грани неприличия. А заниматься этим ежевечерне и в полном одиночестве? Да это прямо-таки священнодействие какое-то. Мне нравилось представлять себе это.
Иногда во время телефонного разговора с Коннором я пыталась подставить свои ступни под кран. Но ванная была маленькой, а стойка умывальника высокой, поэтому я падала. Мама шла на второй этаж и спрашивала с лестничной площадки: «Надеюсь, ты не на унитазе с телефоном?»
Перед отъездом на учебу она организовала мне ланч с Габи и еще одной ученицей нашей школы из Чикаго. Хелена была дочкой влиятельной благотворительницы, заседавшей в попечительских советах больниц, учебных заведений и музеев. Ей, как и Габи, предстояло учиться классом старше меня. Предполагалось, что, будучи старше, уже отучившись год в частной школе и принадлежа к семье, известной своей готовностью помочь, она проявит ко мне максимум доброжелательности. Я встречусь с Габи и Хеленой в центре города, где живет Хелена, и где-нибудь там же мы и перекусим. Потом мы с Габи сядем на пригородный поезд и через час приедем в наш городок. Таким образом, даже не ступив на территорию школы, я уже обзаведусь двумя подругами.
Так не получилось. В гостиной дома известной благотворительницы Хелена спросила, кто моя «старшая» то есть ученица выпускного класса, которой поручено быть моей заступницей и подружкой на первом году учебы. Действительно, я получила очень милое письмо от девочки, которую выбрали на эту роль для меня. Она поздравила меня со вступлением в школьное сообщество и, зная, что я играю в теннис, обещала познакомить со своей соседкой, звездой местной команды. Еще она пообещала найти меня сразу же по приезду в кампус, чтобы помочь мне освоиться. Когда я назвала ее имя, Хелена с Габи покраснели, переглянулись и расхохотались.
Мне было невдомек, что вызвало такую реакцию. Может быть, там никого не было с таким именем? Или я произнесла его неправильно Сьюзи?
«Да ладно, ничего, наконец-то сказала Хелена. Она просто типа отстой».