На присланные из дома деньги я купил «Командирские» часы и щеголял перед сокурсниками высочайшей точностью их хода. Да вот счастье это оказалось недолгим: вскоре после начала моей службы в дивизионе один боец, матерый «урка» из Одессы по фамилии Щукин, вероломно «приватизировал» часики, беспечно оставленные мною в комнате офицерского общежития. Я твердо знал, что это его рук дело, но доказать не мог.
В свободное время мы занимались спортом, ходили в кинотеатр, купались в Клязьме. В обязательном порядке несли караульную службу со всеми присущими ей трудностями и нарушениями нормального биоритма наших молодых организмов. Иногда по выходным руководство устраивало спортивные соревнования с непременным нашим участием. По очереди ходили в увольнение, знакомились с девушками (два таких знакомства закончились свадьбами). Одну из этих свадеб мы весело отгуляли в городке, на квартире нашего комбата Плужника, поскольку невестой была его родственница, а женихом курсант Хакимов Ханафия Ханифович, наш сокурсник, татарин по национальности.
Справедливости ради, должен отметить, что мы не были такими уж рафинированными, безгрешными паиньками. Кое-кто похаживал в самоволки. Не возбранялись (нами, конечно, а не начальством) и поддерживались дружественные отношения с «зеленым змием». Однажды зимой мы втроём пропахали на лыжах по снежной целине километров пять в деревню Болдино (не пушкинское) лишь затем, чтобы «пивса пососать», как озаглавили эту вылазку наши пересмешники, когда узнали о ней.
Увольнения мы могли проводить не только в Костерево, но и с выездом в другие ближние населенные пункты. Один раз я, будучи в увольнении, съездил даже во Владимир. Надо признать, что не всегда увольнения завершались благопристойно и безмятежно.
Однажды наш общепризнанный ловелас Коля Остапчук возвращался вечерней электричкой с очередного свидания из поселка Лакинка, «очарованный» немалой дозой принятого спиртного. По этой причине Николай свою остановку проспал. А когда, очнувшись, взгрустнул по данному поводу, предпринял решительные действия с целью избежать кары за наметившееся слишком большое опоздание из увольнения. Ударом ноги высадил стекло в тамбуре и смело сиганул в темноту на полном ходу поезда. Слегка придя в себя от удара о земь, поковылял по шпалам в обратную сторону, в Костерёво. В часть наш Коля вернулся под утро, хромающий, со ссадинами на лице и, вероятно, не только на нем. От руководства он получил заслуженное, а от нас, курсантов долгий период насмешек и похвал за такой «подвиг». Юмора в курсантской среде было хоть отбавляй.
Довелось и мне быть участником одного происшествия, связанного с увольнением. 7-го ноября, уже 1968 года, я и еще двое курсантов были назначены в состав военного патруля, возглавляемого капитаном из числа офицеров так называемого переменного состава, проходивших краткосрочное обучение на курсах повышения квалификации. Основным местом патрулирования был Костеревский дом культуры и прилегающие к нему окрестности. Задача пресекать любые нарушения порядка военнослужащими. Здесь было с десяток солдат из подразделения обслуживания учебного процесса. Вечером, когда истек срок увольнения, начальник патруля попросил меня собрать их в патрульную машину и сопроводить в часть. Указание было выполнено, и мы поехали. Накануне выпал обильный мокрый снег, дорога очень скользкая. При выезде из поселка дорога делала крутой поворот вправо и далее тянулась в сторону части. Заметив, что солдат-водитель подъезжает к повороту, не сбавляя скорости, я попросил его «умерить прыть», так как сам имел определенный опыт вождения и реально оценивал ситуацию на дороге. Однако самоуверенный молодой лихач моему совету не внял, и тяжелый в управлении ЗиЛ-157 с будкой со всей дури ухнул в глубокую придорожную канаву, резко прилепив всех сидевших в нем бойцов к передней стенке будки. Все наши попытки общими усилиями вытолкать машину из канавы были безуспешны. И тут водитель вспомнил, что машина оборудована лебёдкой для самовытаскивания. Размотав трос, закрепил его на бетонном пасынке ближайшего столба линии электропередач и включил лебедку. Пасынок лопнул, вверху раздался треск, и посыпались искры, так как провода легли на другую линию, проходившую перпендикулярно. Погасли уличные фонари, к нам подбежала полупьяная бабка-сторожиха из стоявшей через дорогу сторожки с бранными словами и угрозой немедленно позвонить куда надо. Тут уж «командовать парадом» взялся я сам, более не слушая никого. Увидев впереди толстый деревянный столб без пасынка, и проникшись уверенностью в его прочности, приказал водителю зацепиться за него и повторить попытку самовытаскивания. Машина вылезла из канавы, а красавец-столб даже не колыхнулся. Незваную свидетельницу мы нейтрализовали, вручив ей бутылочку винца и заручившись клятвенным обещанием «никому ни слова, не видела, не знаю». И она его выполнила.
Мы доставили увольняемых в часть, договорившись с ними молчать под любыми пытками (а солдаты в подобных случаях своих не сдают), и вернулись к месту патрулирования. Капитану, естественно, я ничего не сказал. Водитель за ночь выправил погнутые детали машины.
Конечно же, местные власти на следующий день начали поиск виновников повреждения линии электропередач, однако благодаря принятым с нашей стороны мерам по сокрытию данного злодеяния дело было прекращено за отсутствием улик.
Ранним утром 16 июня 1968 года мы были подняты по тревоге, быстро экипировались по полной выкладке, получили сухие пайки и погрузились на бортовые машины. Лишь перед самым отъездом узнали, что едем тушить торфяной пожар в Шатурский район Московской области. Пункт назначения деревня Соколья Грива. По прибытии на место узнали, что накануне по краю этой деревни пронесся огненный смерч, превратив в пепел пять домов, в одном из них сгорела пожилая женщина. Вблизи деревни и вообще везде, в пределах видимости, лежали серые очаги золы, во многих местах из-под земли выбивались струйки дыма. Наскоро обустроившись в каком-то административном доме, мы разделились на две группы: одна группа осталась тушить очаги горения вокруг деревни, другая погрузилась на открытые ж/д платформы, прицепленные к мотовозу. Туда же были погружены мотопомпы и ёмкости с водой. Этой группе поручалась ликвидация очагов горения на торфянике, в нескольких километрах от деревни. Прибыв туда по узкоколейке, мы были просто ошеломлены увиденным: до самого горизонта простиралась безжизненная серо-бурая пустыня, без единого обгоревшего кустика. Воздух сильно задымлен, трудно дышать, вокруг дымятся и пышут жаром оставшиеся очаги горящего торфа. Мы поочередно заливали их водой из брандспойтов, а мотовозик беспрестанно курсировал, подвозя воду из деревни.
Дней через пять, ликвидировав все опасные очаги на закрепленной территории, мы возвратились в часть, чумазые, насквозь пропахшие торфяной гарью, но с чувством успешно выполненного важного задания.
Подняли нас по тревоге и в день ввода советских войск в Чехословакию, была объявлена повышенная боевая готовность. Однако вскоре, когда ситуация с этой «заварухой» прояснилась, нам дали «отбой».
Не одними лишь военными науками пополнились копилки моих знаний и ощущений в ту благословенную курсантскую пору. Навечно врезались в память залихватские соловьиные концерты в кустах за Клязьмой; мощное, волнующее молодую мою душу, цветение вишни в садах и палисадниках; терпкий аромат опавших листьев в дубовой роще, куда я зашел во время очередного увольнения и просто лежал, наслаждаясь этим ароматом и легким шумом осеннего ветра в кронах дубов. В такие моменты всегда возникал передо мной образ Наташи, той, молоденькой, горячо любимой. И так хотелось, чтобы она была сейчас здесь, рядом, и мы бы вместе радовались этим красотам. Ведь ни этих соловьев, ни вишни, ни дубов не было в наших родных сибирских местах.
Помню, как поразила меня громада Успенского собора во Владимире; как великолепен был вид сверху на долину Клязьмы.
Однако, пора вернуться к главному. В конце декабря 1968 года первый этап обучения был завершен. 7 ребят из нашей батареи, не будучи уверенными преодолеть неизбежные трудности второго этапа, покинули ЦОКК, удовлетворившись званиями младших лейтенантов и справками о прохождении обучения на курсах. Все остальные воспользовались возможностью добиться существенно больших результатов, и, в итоге, успешно сдали повторные экзамены, получили дипломы Ярославского училища ПВО и воинское звание «лейтенант».
Пара дней потребовалась на получение офицерского обмундирования, пришивание погон и петлиц, прикалывание звездочек, эмблем. Нам были вручены отпускные листы и проездные документы.
10 февраля 1969 года состоялся выпускной вечер, и уже следующим утром военные автобусы доставили на станцию Петушки многочисленную группу молодых лейтенантов. Отсюда наши пути широко разошлись по всей географической карте великой страны от Дальнего Востока до Карпат, от Мурманска до Крыма и Средней Азии.
Прощай, Костерёво, сказали мы тогда. Однако, в дальнейшем, это «прощай» трансформировалось для меня в многочисленные «здравствуй» и «до свидания».
Первый отпуск. Павел
В тот же день ближайшей электричкой мы вдвоем с моим сокурсником Бато-очир Митаповичем Васильевым, чьё имечко никак не прижилось в курсантской семье, и все называли его просто Валерой, прибыли в Москву. По телефону договорились о встрече с бывшим однокашником, москвичом Сашей Байшевым, ранее изгнанным с курсов за неподобающее поведение. Затем купили билеты на самолет до Улан-Удэ. Ну, не совсем купили просто доплатили разницу за скоростное перемещение из точки А в точку Б по воздуху, не желая колыхаться в вагоне суток этак пять. К сведению тех, кто не знаком с особенностями военной службы, добавлю, что проезд офицеров к месту отпуска и обратно по железной дороге был бесплатным. Деньгами, по тем временам приличными мы теперь располагали, получив отпускные в размере месячной нормы.
Вечер и ночь провели в компании Александра на его квартире, а поутру вылетели на Ту-104 в Улан-Удэ.
Первый и единственный до этого полет я совершил на Ан-2, когда, будучи еще школьником, пролетел из своей Копыловки в Батурино. Полет длился всего 15 минут, но этот «кукурузник» своими нырками в воздушные ямы, поднимающими твой желудок вместе с его содержимым к самому горлу, так истерзал мой организм, что я зарекся когда-либо сесть в него вновь.
И теперь я садился в самолет, предвкушая повторение неприятностей, испытанных в том первом полете. Однако огромный пассажирский самолет летел ровно, не замечая пресловутых ям, и лишь иногда резко дрожал, влетая в восходящие воздушные потоки. Полет с промежуточной посадкой в Иркутске прошел благополучно, за исключением сильного давления в ушах во время снижения. Летать мне довелось много, но упомянутая неприятность мне гарантирована в любом полете.
В Улан-Удэ жили родители «Валеры». Как прошла их встреча с сыном после длительной разлуки, догадайтесь сами, без моих подсказок. Мать нарезала круги вокруг сына со словами «очир, очир» с ударением на «о» (я понял, что это означает: сын, сынок). Гордый папаша откровенно любовался возмужавшим очиром и его новенькой военной формой.
Торжественный ужин прошел по типовому сценарию «выпили, закусили, поговорили». Номеров оригинального жанра, как то: скандал, мордобой, танцы в трусах из канцелярских скрепок (из репертуара «Уральских пельменей»), в этот раз не было.
Предвижу уместный вопрос: «А тебя-то каким ветерком задуло сюда, в Забайкалье, в то время, когда вся родня с нетерпением ожидала твоего явления в родные пенаты в Копыловку?». Дело в том, что в этих краях, близ советско-монгольской границы, тянул срочную службу мой брат, Павел, средний из нас троих. Зная характер Павла, его какую-то скрытность и обособленность в поведении, затруднения в общении со сверстниками, склонность к совершению непредсказуемых поступков (В возрасте 15 или 16 лет он однажды исчез из дома, переполошив всю семью, был объявлен в розыск, и, примерно через неделю задержан милицией где-то на Урале. Ездил туда за ним наш отец), я понимал, что тяжело ему придется в армии. Вот поэтому и решил навестить его, надеясь, что наша встреча станет светлым пятном в нелегкой солдатской жизни, поднимет настроение и укрепит моральное состояние парня на весь оставшийся срок службы.
Пробыв в Улан-Удэ один день, 15 февраля мы вместе с моим приятелем выехали на автобусе в Кяхту. Долгая эта поездка, с остановкой на перекус возле придорожной кафешки, запомнилась изрядным морозом, мёрзнущими ногами в холодном автобусе и удивительным видом на огромное Гусиное озеро. Переночевали в Кяхте, в гостинице. На следующий день местным автобусом доехали до пограничной ж/д станции Наушки, затем на поезде добрались до конечной цели посёлка с названием Джида.
В ответ на наш вопрос: «Как пройти в воинскую часть?» местный житель вытянул руку и произнес: «Туда». В указанном направлении мы видели лишь заснеженное ровное поле, но всё же пошли туда и через некоторое время вдруг оказались на взлетно-посадочной полосе аэродрома, а в отдалении заметили военные самолеты в капонирах. Ни людей, ни каких-либо строений в поле зрения не было, только небольшие холмики торчали кое-где. Наконец, словно гном из-под земли, неподалёку возник солдатик. Я окликнул его и спросил, где находится зенитная батарея. Услышав его ответ «Здесь», мы с Валерой недоуменно посмотрели друг на друга. Задав бойцу дополнительные вопросы, мы выяснили, что личный состав батареи, включая офицеров, квартирует как раз под теми самыми холмиками, в землянках.
Тот же боец проводил нас в землянку командира батареи, от которого мы узнали, что батарея переброшена сюда недавно с задачей охраны аэродрома, что брат мой служит в целом неплохо, но отличается от других какой-то замкнутостью. Кроме того, этот капитан живо интересовался высокими боевыми возможностями зенитных ракетных комплексов, многократно превышающих возможности его родных пушек. Заключая беседу, он распорядился привести сюда рядового Хахунова, и тут же выписал ему увольнительную на сутки.
Вошедший в землянку Павел конкретно оторопел, не веря глазам своим: перед ним стоял лейтенант с лицом родного брата. Что это сон или явь? Шёл сюда по вызову комбата, чтобы получить какую-либо задачу по службе, а вместо этого очевидное, невероятное! Тихой радостью осветилось лицо парня, глаза заблестели от напрашивающихся, но пока сдерживаемых слёз, когда он осознал, что все происходящее реальность.
Попрощавшись с комбатом, мы втроём двинулись в Джиду, устроились в гостинице, прикупили продуктов и, потихоньку подбадривая себя «чем положено», до глубокой ночи вели разговоры, разговоры.
На следующий день Павел возвратился в часть, а мы с Бато-очир Митаповичем уехали на поезде в Улан-Удэ.
И тогда, в Джиде, и в дальнейшем, во время наших нечастых встреч, Павел неизменно вспоминал тот мой неожиданный визит и благодарил за поддержку, такую необходимую, придавшую ему сил для дальнейшей службы в тех невероятно сложных условиях. Представьте себе, каково это жить в землянках при жестоких сибирских морозах.
Нефартовая «дорожная карта» из колоды человеческих судеб выпала на долю Павла.
Возвратившись из армии, отгуляв обычный в таких случаях некоторый срок в безделье, он устроился работать трактористом в леспромхозе, однако проработал недолго. Искусный соблазнитель и «враг человеческий» (тот самый из бутылки) все настойчивее подчинял себе разум и волю моего брата. Однажды в затуманенной его голове возникла шальная затея переехать речку Юксу вброд, рядом с мостом. Результат был предсказуем: трактор безнадежно увяз в речном иле, а Павел остался без работы. Спустя некоторое время, устроился на должность охотника в потребсоюз и здесь-то, будучи предоставленным самому себе, при отсутствии контроля со стороны руководства «конторы», находящейся в райцентре, в сотне километров от нашего поселка, он прижился надолго. От него требовалось лишь добывать дары сибирской природы и регулярно сдавать добытое в упомянутую организацию. В разные периоды года (всему своё время) отлавливал пушных зверьков: норок, ондатр; ловил рыбу, собирал грибы, ягоды, сосновые шишки; по весне драл лечебную кору с деревьев, высушивал её и одной-двумя машинами отправлял в райцентр. Такая деятельность лучше всего соответствовала его характеру. Иногда совершал труднообъяснимые для обычного человека поступки. Без всякой на то необходимости построил не то землянку, не то шалаш в лесу, километрах в шести от посёлка, и долгое время жил там отшельником.