Виктория опустошила рюмку.
Единая теория поля. Уравнение, описывающее взаимодействие электромагнитных, гравитационных и ядерных сил. Да?
Да, отозвалась Виктория.
Да. Да. Да. Забирают, стало быть, чудака этого в морское ведомство, чтобы каким-то таким электромагнитным способом свернуть свет в кокон и сделать объект внутри него невидимым.
Эсминец догадалась Виктория.
Тут на карте пункт «А», тут «Б», ясно расстояние и необходимое при заданной скорости время. Теперь возьми, согни карту внутрь, соедини пункты: ну, что? Какое теперь расстояние?.. Время?.. Замкнутый гравитационный коллапс. «Сфера Шварцшильда».
Что-что?..
Черная дыра. А в дыре Вселенная не хуже нашей.
Мы тогда тоже?
Что?
В дыре?
И, главное, что интересно Чудиков, кто вблизи ядерного взрыва побывал, сперва попросту хоронили Потом, когда дошло, просто давали отлежаться. Через несколько дней человек мог встать и пойти, как ни в чем не бывало.
Зачем ты сейчас это говоришь?..
Затем, что ты спрашиваешь. Те, с эсминца, так вообще в воздухе растворялись Ты же просила объяснить то, не знаю что, Геннадий налил себе, почти не глядя, не в рюмку, а в фужер, до краев, и так же, не глядя, как воду, выпил. Вот я и объясняю чем генераторы невидимости и ядерные взрывы оборачиваются.
Ты хочешь сказать: можно вот так, туда-сюда из одного измерения в другое, из нашего мира в тот Нет, без шуток
Без шуток, всякий гений, серьезно погружавший свои гениальные мозги в эти дела, приходил примерно к одному и тому же. Я лично читал нашего отечественного классика: «Многолистная модель Вселенной» как-то так Шестьдесят девятый год, кажется А твой интерес, он какого свойства?
Просто подумалось. Есть еще что-то рукой Виктория описала в воздухе круг или
Уму непостижимо. Хоть бы телеграмму или позвонить. Да я понимаю, тебе не до того было. С другой стороны, после двух инфарктов
Ген, ты перебила Виктория
Всё всё Ну, поняла? Есть субстанция, действующая как антигравитация, заставляющая звезды разлетаться быстрее (Виктория, едва-едва начавшая что-то соображать, опять поплыла) Из своего уравнения он выкинул космологический член, темную энергию, на три четверти определяющую мир под досыхавший на столе графин Геннадий выдавал все уже «на автомате» Еще двадцать процентов темная масса, природа природа неизвестна. оставшиеся пять процентов плазма и все объяснение нас с тобой всего, что мы видим и знаем и то, плазма, постоянно ускользающая от стенок через турбулентность высокая, понимаешь, температура, и как с ней со существовать?.. Всё всё отер Геннадий рукой лицо.
А от чего он умер?.. Не самый последний в мире чудак.
Гена не отвечал.
Ну он правда умер?
Очнувшись, физик уставился на спросившую.
Нет, там разрыв аорты выговорил Геннадий Хочешь сказать: не плохо бы
Виктория пожала плечами.
Не плохо, вздохнул Геннадий. Его кремировали поступили с ним так же, как он со своим уравнением в присутствии близких. Прах в тайне от всех Хотя, мы опять Думаешь, кто-то верит в сказки так же, как сказочники?..
3
Тезис «всегда ищи самое простое объяснение» никто не отменял. В последние годы они настолько усвоили мысли друг друга, что одни и те же фразы, вырывавшиеся у них одновременно, были не редкостью. В принципе, предвидеть ее реакцию на ходившую за ним на цыпочках смерть, и даже подобрать слова, в которых эта реакция выразится возможно
Продолжая думать так, Виктория Семеновна видела лежавшее на полу тело: снова она была там, тогда, снова входила снаружи в прихожую, только теперь не с леденеющим сердцем, а увеличив, насколько возможно, резкость взора Дверь отходит, на полу наполовину выдвинувшееся из ванной, в черно-серой полосатой пижаме, его тело. Лицом в прихожую. Все ясно с первой секунды. Прихожая и ванная, объятые светом. Она приближается с какой-то нездешней, потусторонней надеждой вглядываясь в неподвижность: дыхание ведь может быть таким малозаметным. Но нет. Холодность. Безучастность Приподнимает, отрывает от пола его голову: вся левая сторона лица в багровой красноте (удар о пол?) Раздвоение: не может, абсолютно не может этого быть, и все идет уже дальше И как провал стоящая между «не может» и «дальше» пустота не заполненная ничем возможность пародия на чудо: часть Виктории Семеновны по-прежнему пребывает рядом с куда-то потихоньку уходящей уже отошедшей его жизнью, вторая же часть ее здесь, в прихожей, в одиночестве И поверх всего, поверх сердечной боли: ничего не трогать до прихода милиции
Последний вздох не означает, что следующему некуда войти слышит Виктория Семеновна, упуская мысль, снова ловя и опять упуская что пространство заполнено. Долгая жизнь, короткая столовой ложкой зачерпнут больше, чем чайной
Вскакивая с кресла, Виктория Семеновна вытаскивает остановленную кассету: не та!.. Или
Звонок! Телефон!
Алё!..
Виктория, ты?..
Симона Синьоре. Ты ее зритель.
Ты что, к нам сегодня не идешь?..
Мама, не знаю.
Ты одна?
«Мама, не знаю»
Ника уже дома?
Дома. Мы уже и поужинали.
Вот и хорошо. Ложитесь спать, мама. У меня ключ.
А Геннадий он
Всё, мама, всё!
Кассета та. Она что, с ума сходит?.. Да!.. Отмотать!! Конечно!!!
«Поиграй со мной» Умер ты хорошо. Я вошла ты лежал в дверях ванной, ногами туда, головой в коридор. Приехал врач, глянул: скорее всего, обширный инсульт
Пропуская свой собственный монолог, Виктория Семеновна останавливает перемотку уже на этом:
Чем стала бы жизнь, займись талант своим основательным обустройством или же начни посредственность витать в эмпиреях? Слава богу, что нет ни таланта, ни посредственности в химически чистом виде
Стоп.
Стоп. Стоп.
Она не слушает. В ушах по-прежнему то, начало записи, ее монолог в его исполнении. Кого она похоронила?..
Ролик из всплывающих в памяти одна за другой нарезок: отрываемая ею от пола его голова: все и родное, и неузнаваемое, наполовину залитое краснотой тело на спине, растекшееся на диване, издали, сквозь пелену присыпанное толстым слоем пудры совершенно чужое лицо в гробу Викторию Семеновну потянуло к телефону И что она скажет?..
Парень по вызову, после врача и милиции: «Обычно родственники чуть не под руку лезут. Окружат, стоят. А что по сути? Живые, смотрящие на голого, который ни прикрыться, ни отвернуться не может. Ни дать, ни взять Рембрандт: обмывающий тело и семья полукругом» Все это слышала из ванной, куда он погнал ее сменить воду. Больше не подходила. Только разок и глянула, протягивая одежду.
Спектральный анализ пепла?.. Что-то такое?.. «Брось, сказал вдруг кто-то в голове Виктории Семеновны безжалостно и свободно, перестань. Какого пепла? Пепла чего? За плитой, в колумбарии, в урне горстка сожженного мусора».
Выключить холодильник, разморозить! Записать показания счетчика!.. Нет. Нельзя. Не надо
Просто довериться зрительной памяти. Череда мелких подробностей: от выдвинутой на миллиметр кассеты до надорванного уголка туалетной бумаги. И три волоска («Господи боже мой»): на двери холодильника спальни и на входной двери Всё!..
Ты не забыла: завтра выборы?.. под скрип кровати мать подает голос из темноты.
Мама, я не сплю, говори нормально.
Точнее, уже сегодня Вечно я не за того проголосую В прошлый раз, ты знаешь висят два листка на участке слушала Виктория Семеновна сквозь дрему (кончалась грозившая никогда не кончиться суббота) подошла один из прежнего созыва богатый указан доход в листке другой директор школы куда беднее пусть, думаю, его тот нацаревал пускай теперь директор проголосовала и ты знаешь что меня дернуло на выходе опять?.. к листкам этим ну чего я опять подошла?.. шла бы себе и шла мимо читаю: директор школы доход трудовой путь в низу самом в самом низу: член коммунистической партии.
Под утро у Виктории Семеновны стало плохо с сердцем.
Ну, как ты?.. мама проводив врачей, Ника уселась на свою постель в дальней, теперь занятую матерью.
Ника, мы с папой у нас есть какие-то сбережения
Перестань.
И квартира. Если что, бабушку не бросай
Мама!..
Это я так. Я понимаю. Инфарктника сразу видно У меня всего лишь на нервной почве Помнишь, у папы в первый раз, два года назад: по всему миру фейерверки в телевизоре помнишь, в вестибюле, в больнице. Все с ума посходили, как же: год с тремя нулями
Второй раз тоже в больнице
Да-да через год дежавю. На том же месте.
Бабушка называет это «День торговли». Говорит: скоро в каждом месяце будет день какого-нибудь святого Раньше и слыхом не слыхивали А теперь: День Валентина, День артиллерии Пасха, 7-го Ноября два Рождества, два Новых года и два Третьих тысячелетия Торговля счастлива Вот такая у нас бабушка
Оживая под лаской дочери, Виктория Семеновна пошарила по постели рукой, натолкнувшись на книжицу.
Постарайся обходиться без подобного прочтя, указала дочери на это «жрет», тут же припомнив: что-то такое она уже говорила Знаешь, у нас в пионерском лагере, в детстве, был пеник так мы его звали, с аккордеоном. Что-то вдруг вспомнилось Ну вот, он нас, пионеров, построит, меха растянет и обязательно скажет: «Со счастливым выражением лица, и-и-и!..»
Ника, прыснув, спохватилась:
Тебе, наверное, нельзя смеяться
Ничего ничего улыбаясь, сказала Виктория Семеновна, снова глянув на разворот, прежде чем отложить книжицу на эти, в розовом пуху, морды:
Фламингу съели звери,
Но розовые перья
Остались от нее.
Зверье не жрет перьё.
Виктория Семеновна прикрыла глаза. Ника выскользнула из комнаты.
Эта жизнь не могла уйти. Не в каком-то переносном смысле в прямом, физическом не могла. Этого не понимаешь. Пока не увидишь. Смотришь на неподвижное тело и чувствуешь все прожитое этим телом как отдельное живое в его каком-то новом, вневременном пребывании. Временное было. А тут не «было», не «будет». Тут время как пространство. Какое-то большое ощущение возникло в сознании Виктории Семеновны (она так и запомнила: «большое ощущение»), связанное с той водой, что не уходит в песок.
«Как делают писателями? вспомнила Виктория Семеновна. Например, посвящают, затем демонстрируют свою (посвятившего) казнь, потом сообщают, что предатель уже наказан» Это о Левии Матвее.
Первое, что он показал ей, от чего, как потом говорил, все и пошло:
« Я могла умереть
Надеюсь, вы этого не сделали, через паузу.
На том конце грохнули трубку».
Три предложения. Заглянув в его глаза, можно было разглядеть остальные.
«Книга что-то вроде картины, написанной нотами, снова его голос, не исчезающий. Представляешь: встать в четыре утра, пойти выйти из жизни, из регламента, из непрерывной череды повседневных усилий ничто не трудно, встать в четыре, пойти туда-то, сделать то-то, без признака сонной жалобы в теле, без намека на мышечный скрип, без шлака в голове, встать и пойти Куда? спросила она тогда. Не важно, я о состоянии. Все трудно, всегда. А тут легко. Тяжесть и легкость. Понимаешь? Тяготение не обязательно тяжесть. Что, что бы это могло быть, из-за чего не трудно встать и пойти?..»
Видения какой-то пустыни возникали у нее в голове от этих его слов. От этого его «ветерка»: «Почему не ограничиться жизнью червя? Потому что происхождение иное. По происхождению. Чувствуешь ветерок?..»
Стараясь не скрипнуть и оттого скрипнув вместо одного раза трижды, баба Вера приоткрыла дверь:
Виктория, теперь, вроде бы, так нельзя, но, если хочешь, я возьму твой паспорт, проголосую.
Мама, я сейчас встану, сквозь сон ответила Виктория Семеновна. Иди. И я за тобой.
4
Она проспала до обеда. Снилась какая-то старуха на зеленых сотках огорода, намекавшая на то, что отгорнет траву, и жизнь другое но этого почему-то не происходило
Стряхнув сон, подумала-ощутила: хорошо, как после бани! И вправду: легко. Как будто ничего того утреннего не было. Все же избегая резких движений, прошла в ванную, вдохнув по пути что-то божественное, плывшее из кухни по воскресеньям баба Вера баловала семью чем-нибудь из сталинской кулинарной книги.
Мама, скоро? заглянув в кухню, кивнула Виктория Семеновна на плиту.
Иди, иди погуляй отмахнулась мать, улыбаясь чему-то вероятно, воскрешению дочери
Волосок снаружи исчез. Оба внутри на месте. Кассета и бумага не тронуты.
Ее монолог в его исполнении, сменяющийся повествованием о том, что сейчас и происходит: героиня вот так же приходит в пустую с уходом мужа квартиру, включает магнитофон, садится в кресло перед телевизором, слушает. Думает.
Смерть не связана с насыщением жизнью. Последний вздох не означает, что следующему некуда войти, что пространство заполнено. Долгая жизнь, короткая столовой ложкой зачерпнут больше, чем чайной. Вопрос: зачем? Что черпают?.. Подобные мысли рано или поздно приводили к одному и тому же к этому вокруг непоправимого, окончательного Всегда всего боимся. Обычное состояние паника Больше всего боимся быть в тягость, мучиться в старости, мучить других А вышло хорошо. До последнего дня на ногах, в сознании. И конец в одну минуту Вышло хорошо. В этом весь ужас. В двух этих словах, в их правде. В том, что именно так все это называется, это, последнее. «Хорошо» именно это ужасно. Удавшееся. Удачный порядок вещей Задыхаешься
Слушавшая сама себя Валерия Францевна потеряла телевизор из виду (Виктория Семеновна почувствовала себя Валерией Францевной), вдруг показалось: не она принимает в себя этот голос и изображение, лившиеся с экрана параллельно ее мыслям, а изображение с голосом все глубже проникают куда-то, чем оказывается она. На что-то очень похоже Ну, да, конечно: так он описывал это свое когда, поднося ручку к бумаге (тогда еще ручку), чувствовал, что с той стороны (бумага-призрак) напрямую, минуя его голову, приближается к листу, чтобы улечься в слова, требующее воплощения. Не задуманное, а другое, чего в реальности бесконечно больше, чем в любой голове, что в сознании существует лишь отражением в речной сумрачной толще неоглядного, с этим его облаком, летнего неба, пропеченного солнцем. От этого чувство сознательной жизни, стоящей вокруг и над, истинной, огромной и ощущение своего собственного сознания как какого-то дуракаваляния рядом с этим окружившим со всех сторон, пронизанным тою доступностью, от какой мозги отворачиваются, как от источника своего разоблачения
Валерия Францевна тряхнула головой, отгоняя воспоминания, и, подняв глаза к экрану, обратилась в слух
Переведя дух, как перелистнув страницу, говоривший продолжил:
Как писателя Роман Васильевич всерьез себя не воспринимал. Но и со счетов не сбрасывал. Бывали минуты накатывало страниц по десять-двенадцать, приступом, неотрывно, головы не поднять. На свет являлось то что нужно: кружево завораживающее волшебство Когда же все прекращалось так же, как и началось, внезапно, это даже успокаивало: жизнь опять становилась тем, чем и была. Должна была быть. Оно, именно то, что через Романа Васильевича стремилось стать текстом, не сливаясь с обычной жизнью, мало-помалу начинало походить на что-то вроде В общем, то было то, а это это.
То, что порой доставалось с барского стола самому Роману Васильевичу, что подобные минуты (часы) могли оставить не на бумаге, а в сознании понимание. Никакой горячки! Холодный, доставлявший особенное удовольствие, отстраненный взгляд на вещи. Именно так, как само собой, словно посреди рассеивающегося тумана, в последние дни стало видно, что движет людьми. Оказалось, человек везде и во все времена действует двояко: напрямую развивая свои природные способности и обходом с тыла пытаясь компенсировать несправедливость неба, более щедро одарившего соседа. Несправедливость? Несомненно. Талант и зависть не белое и черное, скорее явное и тайное, очевидность и интим. Чем стала бы жизнь, займись талант своим основательным обустройством или же начни посредственность витать в эмпиреях? Слава богу, что нет ни таланта, ни посредственности в химически чистом виде, а талант делать деньги в планетарных масштабах несравним с силой ветра, занимающегося тем же финансовым вопросом.