Девушка все еще колебалась.
Там, в ящике, вымолвила она наконец. В ящике справа.
Вот эта записка?
Да.
Хорошо. На днях схожу туда. Ничего не бойтесь. Равич надел пальто. Что такое? Зачем вы встаете?
Бобо. Вы его не знаете.
Он улыбнулся:
Я и не таких знавал. Лежите ради бога. Судя по тому, что я видел, опасаться особо нечего. До свидания, Люсьена. Я на днях еще зайду.
Повернув ключ и одновременно нажав ручку, Равич стремительно распахнул дверь. Но в коридоре никого не оказалось. Он так и думал. Знает он таких смельчаков.
В мясной лавке теперь остался приказчик, пресный малый с желтушным лицом без тени азарта, присущего хозяйке. Он тоскливо что-то тяпал тесаком. После похорон он совсем вялый стал. А все равно жениться на хозяйке у него шансов ноль. Пустые хлопоты! Скорее она и его тоже на погост снесет. Все это громогласно разъяснял вязальщик метел, устроившийся в бистро напротив. Парень и так уже заметно сдал. А вдова, напротив, расцветает на глазах. Равич выпил рюмку черносмородиновой наливки и расплатился. Он-то рассчитывал повстречать в бистро Бобо, да не вышло.
Жоан Маду вышла из дверей «Шехерезады» и распахнула дверцу такси, в котором ее ждал Равич.
Давай скорее, выдохнула она. Скорее отсюда. Поехали к тебе.
Стряслось что-нибудь?
Нет. Ничего. Просто довольно с меня этой ночной жизни.
Секунду. Равич подозвал цветочницу, что торговала у входа. Матушка, сказал он ей, отдай мне все розы. Сколько с меня будет? Только по совести.
Шестьдесят франков. Только для вас. За то, что вы мне рецепт от ревматизма выписали.
Помогло?
Нет. Да и как оно поможет, ежели я ночь напролет в сырости стою?
Из всех моих пациентов вы самая благоразумная.
Он взял розы.
Это вместо извинения за то, что сегодня утром тебе пришлось проснуться одной да еще и остаться без завтрака, сказал он Жоан, кладя розы на пол между сиденьями. Хочешь чего-нибудь выпить?
Нет. Поедем к тебе. Только цветы с пола подними. Положи сюда.
Прекрасно и там полежат. Цветы, конечно, надо любить, но не стоит с ними церемониться.
Она резко к нему повернулась.
Ты хочешь сказать: не надо баловать, кого любишь?
Нет. Я имел в виду другое: даже прекрасное не стоит превращать в мелодраму. К тому же сейчас просто удобнее, что цветы не лежат между нами.
Жоан глядела на него испытующе. Потом лицо ее вдруг прояснилось.
Знаешь, что я сегодня делала? Я жила. Снова жила. Дышала. Снова дышала. Была наяву. Снова наяву. Впервые. Почувствовала, что у меня снова есть руки. И глаза, и губы.
На узкой улице таксист лавировал между другими машинами. Потом вывернул вправо и резко рванул вперед. От толчка Жоан бросило на Равича. На секунду она оказалась в его объятиях, и он ощутил ее всю. И пока она вот так сидела рядом с ним и что-то рассказывала, все еще захваченная своими чувствами, его словно обдавало теплым ветром, который растапливал ледовую броню, намерзшую в нем за день, эту дурацкую кольчугу холода, которую приходится таскать в себе ради самообороны.
Целый день все струилось вокруг меня, как будто повсюду родники, ручьи, они журчали, кружили мне голову, бились в грудь, словно я вот-вот пущу почки, бутоны, зазеленею, расцвету, и меня все влекло, влекло куда-то и не отпускало и вот я тут, и ты
Равич смотрел на нее. Вся подавшись вперед, она словно готова была вспорхнуть с замызганного кожаного сиденья, и ее мерцающие плечи тоже рвались из черного вечернего платья. Настолько вся она была сейчас открыта, и безрассудна, и даже бесстыдна, и так свободно говорила о своих чувствах, что он рядом с ней казался себе жалким сухарем.
«А я сегодня оперировал, думал он. И забыл про тебя. Я был у Люсьены. Потом вообще где-то в прошлом. Без тебя. И лишь позже, к вечеру, постепенно подступило тепло. Но я все еще был не с тобой. Я думал о Кэте Хэгстрем».
Жоан, сказал он, мягко накрывая ладонями ее руки на сиденье. Мы не можем сразу ко мне поехать. Мне обязательно надо еще раз заглянуть в клинику. Только на несколько минут.
Это к той женщине, которую ты оперировал?
Не к сегодняшней. К другой. Подождешь меня где-нибудь?
Тебе обязательно сейчас туда надо?
Лучше так. Не хочу, чтобы меня потом вызывали.
Я могу подождать у тебя. У нас есть время к тебе в гостиницу заехать?
Да.
Тогда лучше к тебе. А ты потом приедешь. Я буду ждать.
Хорошо. Равич назвал водителю адрес. Откинувшись назад, ощутил затылком ребристый кант спинки сиденья. Его ладони все еще накрывали руки Жоан. Он чувствовал: она ждет, чтобы он сказал что-то. Что-то о себе и о ней, о них обоих. Но он не мог. Она и так сказала слишком много. Да нет, не так уж и много, подумал он.
Такси остановилось.
Поезжай, сказала Жоан. Я тут сама разберусь. Не страшно. Только ключ мне отдай.
Ключ у портье.
Значит, у него возьму. Пора научиться. Она подняла с полу букет. С мужчиной, который смывается, пока ты спишь, а возвращается, когда его не ждешь, приходится многому учиться. Сейчас прямо и начну.
Я поднимусь с тобой вместе. Не стоит сразу так усердствовать. Достаточно того, что я опять тебя одну оставлю.
Она рассмеялась. Какое же молодое у нее лицо.
Подождите, пожалуйста, минутку, бросил он таксисту.
Тот как-то по-особому, медленно подмигнул:
Могу и дольше.
Давай ключ! выпалила Жоан, когда они уже поднимались по лестнице.
Зачем?
Давай, говорю.
Она сама отперла дверь. На пороге замерла.
Замечательно, сказала она в темноту комнаты, куда с другой стороны сквозь пелену облаков заглядывала в окно полная луна.
Замечательно? В этой-то конуре?
Да, замечательно. Здесь все замечательно.
Ну, может, сейчас. Пока темно. Но Равич потянулся к выключателю.
Не надо. Я сама. А теперь иди. Только не вздумай опять возвращаться завтра, да еще к полудню.
Она так и осталась стоять в темном дверном проеме. Серебристый свет от окна смутным сиянием омывал ее голову и плечи. И было что-то таинственное, волнующее в этом неясном силуэте. Манто соскользнуло с ее плеч и черными волнами легло у ног. Она стояла, прислонясь к двери, и полоска света из коридора выхватывала из темноты лишь одну ее руку.
Иди и возвращайся, вымолвила она, затворяя дверь.
Температура у Кэте Хэгстрем спала.
Она проснулась? спросил Равич у заспанной медсестры.
Да. В одиннадцать. Сразу спросила вас. Я сказала ей все, как вы велели.
Про перевязки что-нибудь спрашивала?
Да. Я сказала, что вам пришлось оперировать. Операция простая. Вы, мол, сами ей все объясните.
И все?
Да. Она сказала, раз это вы так решили, значит, все в порядке. Просила передать вам привет, если вы ночью еще раз заглянете, и сказать, что она вам доверяет.
Вот как
Равич постоял немного, не сводя глаз с ровного, как по линеечке, пробора в черных волосах девушки.
Сколько вам лет? спросил он вдруг.
Та удивленно вскинула головку.
Двадцать три.
Двадцать три. И давно вы имеете дело с пациентами?
Два с половиной года уже. В январе два с половиной исполнится.
Работу свою любите?
Круглое яблочко ее лица расплылось в улыбке.
А что, мне нравится, затараторила она. Конечно, некоторые больные сложные, но большинство очень даже милые люди. Мадам Бриссо вчера мне шелковое платье подарила, почти новое. А на прошлой неделе от мадам Лернер мне туфли перепали, лаковые. Ну, это та, которая потом дома умерла. Она снова улыбнулась. Я вещи почти не покупаю. Тут все время что-то дарят. И даже если мне что не годится, я у подружки обменять могу, она свой магазинчик держит. Так что грех жаловаться. Мадам Хэгстрем тоже все время очень щедра. Она просто деньги дает. Последний раз вообще целых сто франков. Всего за двенадцать суток. А сейчас сколько она у нас пролежит, доктор?
Подольше. Несколько недель.
Сестра просияла от счастья. Он прямо видел, как под ее ясным, без малейших складок лобиком уже крутится арифмометр, подсчитывая будущий заработок. Равич снова склонился над Кэте Хэгстрем. Дыхание ровное. Слабый запах йода и карболки вперемешку с терпким ароматом духов. Ему вдруг стало совсем невмоготу. Она ему доверяет. Доверяет. Этот вспоротый худенький, почти девичий животик, который пожирает изнутри ненасытная тварь. Зашили, ибо все равно ничего не поделаешь. Доверяет
Спокойной ночи, сестра, попрощался он.
Спокойной ночи, доктор.
Пухленькая медсестра уселась в кресло в углу. Она завесила лампу, чтобы свет не падал на кровать, укутала ноги пледом и потянулась за журнальчиком. Журнал был из дешевых, с детективами и фотографиями кинозвезд. Устроившись поудобнее, медсестра углубилась в чтение. Рядом на столике лежал пакетик с шоколадным печеньем. Равич еще успел увидеть, как она не глядя достала одно и сунула в рот. Иные вещи просто не укладываются в голове, подумалось ему, ведь вот же, в одной комнате, совсем рядом один человек обречен на смерть, а другому на это начхать. Он прикрыл за собой дверь. «Но разве со мной не то же самое? Разве не ухожу я из этой же комнаты, чтобы поскорее попасть в другую, где»
* * *
В комнате было темно. Дверь в ванную слегка приоткрыта. Там горел свет. Равич замер в нерешительности. Не мог понять, там ли Жоан. Но тут до него донеслось ее дыхание. Тогда он через всю комнату прошел прямиком в ванную. Ни слова не сказав. Он знал, она здесь, она не спит, но и она не сказала ни слова. Вся комната вдруг наполнилась молчанием и напряженным ожиданием, как воронка водоворота, беззвучно влекущая куда-то вглубь, как неведомая головокружительная бездна по ту сторону всякой мысли, над которой стелется багряный маковый дурман.
Он прикрыл дверь ванной. В ясном свете белых ламп все стало снова знакомым и близким. Он отвернул краны душа. Это был единственный душ на всю гостиницу. Равич сам его купил, сам оплатил установку. Он знал: в его отсутствие хозяйка тайком до сих пор демонстрирует эту достопримечательность друзьям и родственникам.
Горячая вода струилась по телу. Совсем рядом, за стеной, лежит Жоан и ждет его. Ее волосы волной захлестнули подушку, нежная кожа светится, а глаза сияют даже во тьме, словно вбирая в себя скудное мерцание зимних звезд за окном. Она лежит рядом, гибкая, страстная, переменчивая, ибо способна уже через час быть совсем иной, чем прежде, одаряя всеми соблазнами и страстями, каких ждешь от женщины помимо любви, и тем не менее он вдруг ощутил к ней нечто вроде неприязни, какой-то отпор, вдвойне странный оттого, что ему сопутствовал внезапный порыв острой нежности. Он непроизвольно оглянулся, и окажись сейчас в ванной вторая дверь, он, вполне возможно, потихоньку бы оделся и пошел куда-нибудь выпить.
Он уже вытерся, но все еще медлил. Даже чудно, накатит же вот такое, ни с того ни с сего. Невесть что, невесть откуда. Может, это оттого, что он у Кэте Хэгстрем побывал? Или из-за того, о чем Жоан сегодня в такси говорила? Слишком уж рано, а может, слишком легко? А может, просто оттого, что это его ждут, ведь он-то привык ждать сам. Он скривил губы и открыл дверь.
Равич, донесся голос Жоан из темноты. Кальвадос на столе у окна.
Он даже остановился. Только теперь он понял, в каком он был напряжении. Она могла бы сказать тысячу вещей, которых он просто бы не вынес. Но она все сказала правильно. Напряжение разом спало, уступив место мягкой, спокойной уверенности.
Разыскала бутылку? то ли спросил, то ли заметил он.
Это было несложно. Стояла на виду. Но я ее откупорила. Я даже штопор откопала сама не знаю как. Налей-ка мне еще.
Он наполнил две рюмки, одну подал ей.
Прошу.
Как же хорошо снова ощутить этот пряный, пьянящий яблочный дух. И как же хорошо, что Жоан все сказала правильно.
Запрокинув голову, она допивала свою рюмку. Волосы ниспадали на плечи, и в эту секунду она вся отдавалась этим последним каплям. Равич и прежде за ней это замечал. Что бы она ни делала это поглощало ее всецело. Он лишь смутно, краем сознания для себя отметил, что в этом не только особая прелесть, но и опасность тоже. Она само упоение, когда пьет, сама любовь, когда любит, само отчаяние, когда отчаивается, и само забвение, когда станет забывать.
Жоан поставила рюмку и вдруг рассмеялась.
Равич, сказала она, я ведь знаю, о чем ты думал.
Правда?
Правда. Ты почувствовал себя уже почти что в браке. Да и я себя тоже. Сам посуди: что за радость, когда тебя вот этак бросают в дверях? Да еще и с охапкой роз в придачу. Счастье еще, хоть кальвадос нашелся. Ты, кстати, с бутылкой-то не жмись.
Равич подлил.
Ты все-таки невероятная особа, признался он. Твоя правда. Только что в ванной я не слишком тебя жаловал. Но сейчас ты просто замечательная. Будем!
Будем!
Он допил свою рюмку.
Это вторая ночь, заметил он. Самая опасная. Прелесть новизны уже миновала, прелесть близости еще не возникла. Но мы выстоим.
Жоан поставила свою рюмку.
Похоже, ты ужас сколько всего об этом знаешь.
Ничего я не знаю. Болтаю просто. И никто ничего не знает. Тут всегда и все по-другому. И сейчас тоже. Никакой второй ночи не бывает. Всякая ночь первая. А когда вторая это уже был бы конец.
Ну и слава богу. Иначе куда бы это нас завело? Это уже была бы арифметика. А теперь иди сюда. Я еще совсем не хочу спать. Хочу пить с тобой. Смотри, вон звезды в небе, там стужа, а они совсем голые. Когда ты один, ничего не стоит замерзнуть. Даже если вокруг жара. А вдвоем никогда.
Вдвоем и замерзнуть не страшно.
Но мы не замерзнем.
Конечно, нет, сказал Равич, и в темноте она не увидела, как дрогнуло его лицо. Мы нет.
10
Что со мной было, Равич? спросила Кэте Хэгстрем.
Она лежала почти полусидя, под головой две подушки. В палате стойкий аромат туалетной воды и духов. Форточка слегка приоткрыта. Свежий, подмороженный воздух с улицы, смешиваясь с жилым теплом, дышал весной, словно на дворе не январь, а уже апрель.
У вас был жар, Кэте. Несколько дней. Потом вы спали. Почти сутки. Теперь температуры нет, все в порядке. Как вы себя чувствуете?
Слабость. Все еще слабость. Но не так, как раньше. Без этой судороги внутри. И болей почти нет.
Боли еще будут. Не очень сильные, и мы вам поможем их перенести. Но, разумеется, перемены наступят. Да вы и сами знаете.
Она кивнула.
Вы меня разрезали, Равич
Да, Кэте.
Иначе было нельзя?
Нет. Равич выжидал. Лучше пусть сама спросит.
Сколько мне еще лежать?
Недели три, может, месяц.
Она помолчала.
Может, оно и к лучшему. Покой мне не помешает. Я ведь совсем измучилась. Только сейчас понимаю. И слабость была. Но я не хотела ее замечать. Это как-то было связано одно с другим?
Конечно. Безусловно.
И то, что иногда были кровотечения? Не только месячные?
И это тоже, Кэте.
Тогда хорошо. Хорошо, что у меня будет время. Может, так было нужно. Сейчас вот так сразу встать и опять выносить все это По-моему, я бы не смогла.
Вам и не нужно. Забудьте об этом. Думайте о сиюминутном. Допустим, что вам сегодня подадут на завтрак.
Хорошо. Она слабо улыбнулась. Тогда подайте-ка мне зеркало.
Он взял с ночного столика зеркальце и передал ей. Она принялась внимательно себя разглядывать.
Равич, вон те цветы от вас?
Нет. От клиники.
Она положила зеркальце рядом с собой на постель.
Клиники не заказывают пациентам сирень в январе. В клиниках ставят астры или что-то в этом роде. В клиниках к тому же понятия не имеют, что сирень мои любимые цветы.
Только не у нас, Кэте. Как-никак вы у нас ветеран. Равич поднялся. Мне пора. Часов в шесть я еще раз к вам загляну.
Равич
Да
Он обернулся. Вот оно, мелькнуло у него. Сейчас спросит. Она протянула ему руку.
Спасибо, сказала она. За цветы спасибо. И спасибо, что вы за мной приглядели. Мне с вами всегда так покойно.
Ладно вам, Кэте. Там и приглядывать-то было нечего. Поспите еще, если сможете. А будут боли, вызовите сестру. У нее для вас лекарство, я прописал. Ближе к вечеру я снова зайду.
* * *
Есть что-нибудь выпить, Вебер?
Что, было так худо? Вон коньяк. Эжени, выдайте доктору емкость.
Эжени с явным неудовольствием принесла рюмку.
Да не этот наперсток! возмутился Вебер. Нормальный стакан! Да ладно, а то у вас, чего доброго, еще руки отвалятся. Я сам.
Я не понимаю, господин доктор Вебер! вспылила Эжени. Всякий раз, стоит господину Равичу прийти, вы сразу