Валерий Золотухин
Голос и воск. Звучащая художественная речь в России в 19001930-е годы: поэзия, звукозапись, перформанс
Валерий Золотухин
Голос и воск
Звучащая художественная речь в России в 19001930-е годы: поэзия, звукозапись, перформанс
Новое литературное обозрение
Москва
2024
УДК [821.161.1-1:79](091)«190/192»
ББК 83.3(2=411.2)61-45 + 85.364.03(2=411.2)61
З-81
Редактор серии
Евгений Былина
Валерий Золотухин
Голос и воск. Звучащая художественная речь в России в 19001930-е годы: поэзия, звукозапись, перформанс / Валерий Золотухин. М.: Новое литературное обозрение, 2024.
Звукозаписи, как и другие способы документации «живого» исполнения, часто противопоставляются самими событиям как лишенные аутентичности артефакты. Книга Валерия Золотухина стремится опровергнуть эту логику; исследуя традиции и практики поэтической декламации в России начала XX века, автор предлагает новаторский взгляд на историю литературы и перформативных искусств сквозь призму медиатеории. Опираясь на многолетнее изучение аудиальных архивов и уделяя внимание обзору новаторских исследований звучащей литературы, Золотухин анализирует пограничные перформативные жанры (например: агитационный самодеятельный театр и коллективная декламация), а также эволюции техник слушания в один из наиболее интенсивных периодов истории западноевропейской культуры. В результате перед нами оригинальная работа на стыке филологии, исследований перформанса и медиа, которая предлагает не прочесть, а услышать историю русской литературы начала ХX века. Еще одна задача, которую ставит перед собой автор, пролить свет на механизмы культурной памяти. Ведь помехи и треск фонографического валика со временем стали условием для того, чтобы мы поверили в подлинность голосов из прошлого.
ISBN 978-5-4448-2384-2
© В. Золотухин, 2024
© А. Бондаренко, дизайн, 2024
© ООО «Новое литературное обозрение», 2024
БЛАГОДАРНОСТИ
Моя работа над научными сюжетами, которые составили эту книгу, началась в 2009 году. Ее результаты были представлены в виде статей, в разные годы публиковавшихся в коллективных сборниках и журналах «Новое литературное обозрение», «Вопросы театра», «Шаги/Steps», Russian Literature, «Театр» и др., а также в виде докладов на конференциях, публичных лекций и т. д. Я признателен Владимиру Фещенко, Ирине Сироткиной, Константину Дудакову-Кашуро и многим другим коллегам, щедро делившимися со мной своими отзывами, замечаниями, критикой, и особенно моему научному руководителю в годы учебы в университете профессору РГГУ Вадиму Моисеевичу Гаевскому и его помощнице Ольге Андреевне Астаховой. Их участие, внимание, заинтересованность и юмор поддерживали меня все эти годы. С благодарностью посвящаю эту книгу памяти Вадима Моисеевича, скончавшегося в 2021 году.
Исследование звучащей художественной речи сопровождалось множеством встреч, некоторые из которых со временем переросли в дружбу. Я благодарен Виталию Шмидту, Софье Игнатьевне Богатыревой, Антону Рьянову за открытость и щедрость, с которой они делились со мною своими обширными знаниями и идеями. Я также признателен своим бывшим коллегам по Школе актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС Юлии Лидерман, Марии Неклюдовой, Варваре Склез, Александре Дунаевой, Жанне Васильевой и другим за поддержку, содержательные беседы, совместную работу, наполненную смыслом и азартом. Многие идеи, высказанные в этой книге, были сформулированы в ходе подготовки курсов, посвященных звучащей литературе и перформативным искусствам, которые я читал в разные годы в РУДН, РГГУ, РАНХиГС, «Шанинке». Особенно ценным был для меня опыт преподавания на программе «Литературное мастерство» в Школе филологических наук НИУ ВШЭ. Я признателен за эту возможность руководителю программы Майе Кучерской и студентам, чьи вопросы и замечания заставляли по-новому взглянуть на предмет, а энтузиазм и заинтересованность вызывали желание продолжать работу. Огромную помощь в создании этой книги мне оказывали сотрудники библиотек и архивов. Я хочу отдельно поблагодарить коллектив Центральной научной библиотеки СТД РФ, Елену Игоревну Соколову (отдел рукописей Российской государственной библиотеки), Александра Рассанова (отдел аудиовизуальных фондов Государственного музея истории российской литературы им. В. Даля), а также Веру Пильгун за помощь в работе с архивными материалами.
Февраль 2022 года прервал работу над книгой. Я признателен профессору Николаю Плотникову, участие которого создало условия для того, чтобы закончить ее и начать заново строить научные планы.
Звук в связи с художественными практиками на стыке словесных и перформативных искусств центральная тема этой книги, однако исторические сюжеты и дисциплинарные рамки (филология, история и теория перформативных искусств, теория медиа) делают ее отличной от монографий, ранее выходивших в серии «История звука». Я ценю открытость редактора серии Евгения Былины и благодарен ему, а также редактору Марии Нестеренко за участие в подготовке этой книги.
В своей работе я многим обязан поддержке семьи: моей матери, жены и дочери. Книга наполнена отголосками бесед с Натальей Агаповой о партитурах, графическом дизайне, авангардной типографике и т. п. Я благодарен и за любопытство, и за терпение, с которыми она и наша дочь Зоя относятся к старым аудиозаписям подчас весьма странным, которые звучат в нашем доме. В этой книге я постарался объяснить свой интерес к историческому звуку и сделать его более доступным для читателей.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Настоящая книга посвящена различным художественным практикам, в центре которых находится звучащее слово. Период первой трети ХX века, который в основном она охватывает, стал временем расцвета подобных практик как в России, так и в Европе. Это выражалось в повышенном внимании к авторскому чтению стихов в литературном быту, а также в стремительном развитии чтецкого искусства (поэтической декламации и исполнения прозы) как самостоятельного направления, экспериментах в сфере сценической речи в современном театре, появлении специально посвященных авторскому и исполнительскому чтению научных исследований, использовании звукозаписи для фиксации чтения писателями своих текстов.
Каждое из этих явлений, тесно связанных друг с другом, за сравнительно короткий промежуток времени проделало большой путь в своем развитии. Однако чтение поэтами-символистами своих стихов оставалось той точкой притяжения, к которой гораздо позже, в 1920‐е и 1930‐е годы, возвращались в своих размышлениях исследователи и практики звучащей художественной речи и театра. Нередко в центре этих размышлений оказывался Александр Блок. В эволюции «живого слова» в России большую роль сыграли собрания на «башне» Вячеслава Иванова, где Блок выступал со своими стихами (об этом см. главу 1). В первое десятилетие ХX века «башня» стала одной из главных «лабораторий» авторского чтения. И совсем короткий временной промежуток отделяет встречи на «башне» с ее домашними условиями и сравнительно узким кругом слушателей от первых выступлений футуристов, проходивших на эстрадных и театральных площадках (театров-миниатюр, кафе, лекториев и т. д.). Эти выступления тяготели к тому, что сегодня носит название поэтического перформанса, а в те годы поэтом Василием Каменским было названо «поэзией представления»1.
Мало в чем схожие манеры авторского чтения Блока и Маяковского двух поэтов, имена которых особенно часто будут встречаться в этой книге, роднит одна важная особенность: глубокое и всестороннее влияние этих авторов распространялось на самые различные художественные практики, связанные со звучащим словом: от театра до чтецкого искусства.
К перформативным искусствам, о которых пойдет речь далее, относятся не только театр, авторское и исполнительское чтение, но также, например, устный фольклор, чье присутствие в культуре и повседневности усилилось в начале ХX века благодаря гастролям носителей этих традиций, исследовательским экспедициям, звукозаписям, студиям, программы которых включали устную поэзию, и т. д. Характерной в этом смысле фигурой была собирательница и исследовательница устной поэзии Ольга Озаровская (18741933). Ее интерес был не только научным, но и художественным. Химик по первому образованию, помощница Дмитрия Менделеева, она выступала в 1900‐х с художественным чтением, руководила в Москве собственной студией декламации, преподавала в различных институциях, связанных с «живым словом». Озаровская устраивала концерты носителей фольклорной традиции устной поэзии в крупных городах и записывала чтение былин во время своих экспедиций на Русский Север. Именно благодаря ей известность получила жившая под Пинегой сказительница Мария Кривополенова (18431924). Похожее совмещение теоретического и практического подхода характерно для многих героев этой книги. Это и подтолкнуло меня к тому, чтобы рассматривать связанные с «живым словом» художественные и исследовательские практики первой трети ХX века в тесной взаимосвязи друг с другом.
Отношения между художественной практикой и ее исследованием включают в себя ситуации, когда то или иное художественное явление порождало закономерное стремление к его изучению. Так, например, впечатления от чтения Блоком собственных стихов стали импульсом для написания молодым лингвистом и стиховедом Сергеем Бернштейном2 в 1921 году доклада «Голос Блока», позднее положенного в основу одноименной статьи. Это было первое в России исследование, посвященное индивидуальной манере чтения поэтом собственных стихов. Но вопрос о влиянии перформативных практик на гуманитарные науки может быть поставлен более широко. Особое внимание я уделяю ситуациям, когда те или иные концепции и методы, возникшие в связи с изучением поэтического перформанса, применялись в изучении литературы и искусства в целом. Так, например, происходило со взаимосвязанными категориями динамики и движения, которые в первые десятилетия ХX века были выдвинуты в центр внимания теоретиками и практиками современного театра, танца и музыки, с одной стороны, и исследователями поэтики, в первую очередь Юрия Тынянова, Бориса Эйхенбаума и Сергея Бернштейна, с другой. В статье «О камерной декламации» Эйхенбаум вспоминал впечатления, вызванные впервые услышанным им авторским чтением Александра Блока на вечере памяти актрисы Веры Комиссаржевской в 1910 году:
Блок читал глухо, монотонно, как-то отдельными словами, ровно, делая паузы только после концов строк. Но благодаря этому я воспринимал текст стихотворения и переживал его так, как мне хотелось. Я чувствовал, что стихотворение мне подается, а не разыгрывается (здесь и далее в цитатах сохраняется курсив оригинала. В. З.). Чтец мне помогал, а не мешал, как актер со своими «переживаниями», я слышал слова стихотворения и его движения3.
Это воспоминание относится к 1923 году, времени наиболее интенсивной работы Эйхенбаума над изучением звучащего стиха. Замечание о движениях стихотворения не только выпукло и ярко описывает индивидуальную рецепцию Эйхенбаумом поэтического перформанса. Оно отсылает к одному из итогов этой рефлексии разработанным в начале 1920‐х годов методологическим принципам, которыми будет пользоваться сам исследователь, а также его коллеги С. Бернштейн, Софья Вышеславцева и другие (см. главу 4 настоящей книги) в анализе как декламационных произведений, так и стиха в целом. Возник же этот принцип в тесной связи с осмыслением исполнения стихов как перформативной практики. Слова Эйхенбаума о движении стихотворения перекликаются с тем, как в первой половине 1920‐х годов работал над шекспировским «Гамлетом» во МХАТе 2‐м Михаил Чехов:
К тексту мы подошли, например, по-новому: через движение. (Я говорю не о смысле, не о содержании текста, но о способе произнесения слов со сцены.) Мы рассматривали звуковую сторону слова как движение, превращенное в звук. В том, что музыкальный звук вызывает в нас представление о движении, едва ли можно сомневаться. Мы слышим жест, зачарованный в нем. Такой же жест живет и за звуком человеческой речи, но мы не воспринимаем его с такой легкостью, как в музыкальном звуке: нам мешает смысловое, интеллектуальное содержание речи. Мы следим за тем, ЧТО говорит нам человек, и не замечаем того, КАК ЗВУЧИТ его речь. Отрешившись на время от содержания слышимых слов, мы начинаем улавливать их звучание, а вместе с ним и жест, скрытый за этим звучанием. Художественность речи определяется ее звукожестом, а не смыслом4.
Подобные пересечения возникали в связи с мелодикой стихотворного текста, которая интересовала режиссера Всеволода Мейерхольда и композитора Михаила Гнесина в период их совместной работы в петербургских театральных студиях в 19001910‐е годы, а позднее оказалась предметом междисциплинарных исследований сотрудников Института живого слова. Можно также провести параллели между интересом к сказительству в фольклоре, рассказыванию как приему в чтецком искусстве, и интересом Бориса Эйхенбаума к сказу в прозе.
В необыкновенно продуктивном и для науки, и для искусства взаимообмене исследователи и художники занимались поисками ответов на общие вопросы. Но особую роль, если говорить конкретно о сфере «живого слова», этот взаимообмен сыграл в становлении русского формализма, научному наследию представителей которого в настоящей книге уделяется большое внимание. Изучение звучащей художественной речи стало важной вехой в его истории. Фактически именно формалисты, и в первую очередь Борис Эйхенбаум и Сергей Бернштейн, стояли за тем, что новая дисциплина изучение звучащей художественной речи утвердилась в течение 1920‐х годов в качестве одного из направлений поэтики. Но она безусловно выходила за эти границы, захватывала смежные сферы, прежде всего исполнительские искусства. Результаты, достигнутые за десятилетие ее бурного развития, с 1920 по 1930 год, актуальны и сегодня.
Взаимообмен между художниками и исследователями, о котором я говорил выше, не мог бы состояться, если бы не появление новых институций после революции. Ключевую роль в этом процессе сыграл уже упомянутый Институт живого слова (ИЖС), открывшийся в Петрограде в 1918 году и проработавший до 1924‐го (о нем см. главу 2). Это учреждение, интерес к которому заметно вырос в последние десятилетия, было во многих отношениях характерным для своей эпохи. Его междисциплинарные программы и методы работы должны были воплотить синтез научного и практического подходов. Похожие задачи ставили перед собой и другие раннесоветские институции, как, например, ВХУТЕМАС и ГИНХУК. Но науку о «живом слове» только предстояло создать, и петроградский институт был тем самым учреждением, на который была возложена эта ответственность. Современники оценивали деятельность института скорее как неудачу. Вскоре после открытия он столкнулся с кризисом из‐за неразрешимого вопроса о том, каким вышестоящим организациям научным или художественным он должен подчиняться. В самом начале 1920‐х годов часть его сотрудников эмигрировала. Некоторые, как поэт Николай Гумилев, были репрессированы. В последние годы института его руководство столкнулось с протестами студентов, с одной стороны, и финансовыми трудностями с другой. Но парадоксальным образом он поставленную перед ним задачу в значительной мере выполнил. И хотя Институт живого слова не смог обеспечить условия для устойчивой работы в области исследований звучащей литературы, именно здесь был дан старт этим исследованиям.