Расскажу самый запомнившийся мне случай:
Промозглым декабрьским утром я иду в школу, по обыкновению спрятав нос в варежку. На дороге трое рабочих возятся с канализационным люком. Один из них сразу привлекает мое внимание он очень молод и просто сказочно красив. Я продолжаю свой путь, слегка замедлив шаг, не в силах оторвать от него глаз. Паренек вдруг поднимает голову и перехватывает мой взгляд. Он, видно, привык пользоваться успехом у женщин, поэтому не отводит глаз в сторону, а весело подмигивает мне, и с сияющей, прямо-таки неотразимой, улыбкой произносит:
Что, носик замерз?
От неожиданности я отрываю руку от лица и утвердительно киваю.
Нич-ч-чего себе носик! В варежку не помещается! и все рабочие дружно смеются.
Это была травма, несовместимая с жизнью! Умереть, исчезнуть, провалиться на месте, хотя бы в тот самый люк, вокруг которого стоят заливающиеся весёлым смехом рабочие! Но они наверняка вытащат меня оттуда, живую или бездыханную, но в любом случае все с тем же длинным красным носом! Нет уж, дудки! Я ускоряю шаг, стараясь не перейти на бег, потому что бег это бегство, а мне, несмотря на огромное желание перестать существовать, всё-таки очень не хочется, чтобы они поняли, как этот красавец ранил меня в самое сердце своей жестокой шуткой.
К четырнадцати годам мало что изменилось, разве что за лето я вытянулась на пятнадцать сантиметров и на уроках физкультуры при построении переместилась со второго места с конца на четвертое с начала. Да еще грудь, наконец, начала подавать признаки жизни, но чего стоили мои чуть заметные прыщики по сравнению с роскошными сиськами большинства девочек, которые гордо покоились в неказистых сатиновых бюстгалтерах. А ещё у всех девочек были настоящие «взрослые» пояса для чулок, а у меня для поддержания этого изделия сшитый из байки детский лифчик с длинными резинками. Я прекрасно понимала, что на бюстгальтер мне претендовать бессмысленно, а вот попросить маму сшить мне пояс для чулок я всё-таки решилась. Мама выслушала молча и стала опять кроить лифчик из байки оранжевого цвета.
Мама, я же тебя просила пояс сшить!
На твоих бёдрах пояс держаться не будет.
Ну, мама, ну, почему не будет!
Да на чём тут держаться?
Лифчик мне давит!
На что он тебе давит?
На самом деле ни на что лифчик мне не давил, но я почему-то не могла прямо заявить маме, что я уже не ребёнок, что каждый раз в раздевалке мне стыдно пристегивать чулки к детскому лифчику, что девчонки на меня смотрят, и что, наконец, я хочу быть как все. Мне очень хотелось, чтобы мама догадалась сама. Не знаю, догадалась ли она или просто ей надоело со мной спорить, только она уступила и сшила мне мой первый «взрослый» пояс из той же оранжевой байки.
Мама вообще была очень неуступчивой в вопросах того, что, по её мнению, мне было к лицу, а что «ни в какие ворота». Поэтому, когда в моду вошли нижние юбки, Жанне она сшила без возражений, а мне заявила:
Ну, куда тебе нижняя юбка? Тебя в ней не найдут!
Как Жанке, так сшила, а как мне, так не хочешь!
Жанночка старше, и ей юбка идёт.
Мне тоже пойдёт! Ну, мама, ну, сшей!
После длительной осады мама всё-таки сдалась и юбку сшила, а потом признала, что, «в общем-то, и тебе неплохо, по крайней мере, в ней ты выглядишь не такой худобой». Когда до нас докатилась мини-мода, мне пришлось отвоёвывать каждый сантиметр, на который она соглашалась сделать юбку короче. В результате этих баталий между нами, наконец, был заключен мир, основой которого служила длина юбки, равная ширине мужского носового платка. Этот мир вполне можно было назвать её полной и безоговорочной капитуляцией. Когда же в моду стали входить «миди» и «макси», мама заявила, что мини мне идёт гораздо больше. Пришлось начать изнурительный процесс согласования нового стандарта длины. Несмотря на все эти дискуссии, маминой работой я всегда была довольна, потому что она могла воплотить в жизнь любую мою самую сложную задумку.
Если в вопросах моды мне ещё удавалось сломить мамино сопротивление, то в случаях наших споров и разногласий по другим вопросам убедить её было практически невозможно.
9. Хохлятское упрямство
Моя классификация видов упрямства далека от научной, но поскольку научной классификации мне обнаружить не удалось, воспользуюсь доморощенной.
Так вот: упрямство бывает детским (подростковым), тупым и хохлятским.
Первый вид является временным, так сказать, преходящим, и исчезает по мере взросления упрямца. Ломая хронологию повествования, забегу вперёд, и в качестве яркого примера детского упрямства расскажу случай, произошедший с моим трёхлетним сыном, Антоном. Первого мая мой муж принёс с работы шарик, надутый гелием. Шарик просто очаровал Антошку тем, что, будучи выпущенным из рук, поднимался к потолку и зависал там, не падая на пол. Вероятно, ещё небогатый жизненный опыт сына подсказывал ему, что этого не может быть. Антошка выбежал с шариком во двор, а я поспешила за ним, на ходу предупреждая:
Только ты на улице шарик не отпускай, а то он в небо улетит.
Антон, конечно, решил проверить, и выпустил верёвочку из рук. Шарик взмыл в воздух.
Мама, достань шарик!
Как же я его достану, он уже высоко. Я же тебе говорила, что он в небо улетит.
Сын мой разревелся, и горько всхлипывая и заикаясь, произнёс:
Отвин отвинтите не-е-е-бо!
Все мои попытки успокоить сына ни к чему не привели. Плакать и требовать отвинтить небо он прекратил только тогда, когда у него иссякли последние силы, и он уснул, продолжая судорожно всхлипывать во сне.
Тупое упрямство, является продолжением детского, когда уже взрослый человек требует, чтобы ему отвинтили небо, и никак не может понять, что небо привинчено намертво.
Третий вид упрямства, хохлятский, коренным образом отличается как от детского, так и от тупого тем, что упрямец требует отвинтить небо, прекрасно зная, что этого сделать нельзя. Но самое главное отличие заключается в том, что даже когда "упрямцу по-киевски" уже не нужно, чтобы небо отвинтили, он всё равно будет настаивать на этой операции.
* * *
«Поспорили чоловик с жинкой (муж с женой), как правильно надо говорить: «стрижено» или «голено». Муж настаивает на «голено», жена на «стрижено». Весь день спорили, разругались вдрызг. «Стрижено, нет голено, стрижено, нет голено». Наконец, муж не выдержал, сгрёб жену в охапку и выбросил в реку. Жена тонет, уже с головой под воду ушла, и тут над водой появляется рука и двумя пальцами двигает, как будто это ножницы, которыми она стрижёт». (Украинская байка)
* * *
Упрямство мамы, умной и зрелой женщины, было, несомненно, хохлятским.
Никогда не забуду один случай, произошедший уже на нашей новой квартире в ведомственном доме, построенном на том самом пустыре, который мне снился засыпанным солью. Дом строил техникум, все будущие жильцы должны были отработать определённое количество часов на стройке в качестве чернорабочих. Несмотря на всеобщий энтузиазм будущих жильцов и их ударный труд, дом строился пять лет, и был сдан в эксплуатацию в 1961 году.
Настал торжественный момент вселения. Мы получили двухкомнатную малогабаритку на последнем, четвёртом, этаже. Пятнадцатиметровую гостиную заняли родители, а девятиметровую спальню отвели нам с Жанкой и бабушке. В спальню поместились всего две кровати и мамина ножная швейная машинка, купленная её отцом ещё в двадцатых годах. Как и в старой квартире, нам с Жанкой пришлось спать вместе, но мы всё равно были счастливы квартира со всеми удобствами! Так вот, мама заметила, что окно спальни плохо прокрашено, и велела отцу исправить недостаток. На следующий день папа принёс кисти и краску и собрался устранять недоделки. Окно было двойным, таким как сейчас стеклопакеты делают. Свинчено оно было намертво большими грубыми шурупами. Папа решил окно не развинчивать, тем более что внутри оно было прокрашено вполне прилично. Решить-то решил, но как всегда, не рискнул приступить к работе без получения официального одобрения.
Катерина, иди сюда!
Ну, что ещё?
Я думаю покрасить только снаружи.
Как это только снаружи?!
Я вижу, что папа уже слегка заводится, но старается отвечать спокойно:
Потому что внутри нормально покрашено.
Да какой, нормально! Крась и внутри и снаружи.
Папа в сердцах бросает кисть на швейную машинку. Мне, как всегда, папу жалко, я на его стороне:
Мама, ты, наверное, не поняла. Папа имел в виду не красить внутри между створками. Там и так хорошо прокрашено!
Вижу, что мама поняла свою ошибку она, действительно, подумала, что он хочет покрасить окно только со стороны улицы. Казалось бы согласись, что не так поняла, и инцидент будет исчерпан. Но не тут-то было! Чтобы мама признала свою неправоту! Да ни за что!
Всё я прекрасно поняла! Пусть красит везде!
Я чувствую, что сейчас взорвусь:
Мама, ну, зачем внутри красить! Ты же сама видишь, что неправа! кричу я, негодуя и заливаясь слезами.
Мне будет неприятно, если он внутри не покрасит! изрекает мама.
Ну, это уж слишком.
Ты просто упрямая хохлушка! воплю я и выбегаю из комнаты.
За «хохлушку» мама меня не ругала это и было её признанием своей неправоты.
А однажды, это было в том году, когда в космос полетели два космонавта, Беляев и Леонов, мы с мамой поспорили, доведя друг друга до белого каления:
Я обратила внимание на то, что в газете «Правда» на одной фотографии Леонов сидит слева, а Беляев справа, подписана же фотография была наоборот Беляев и Леонов:
Смотри, мам, это Леонов, а это Беляев, а подписано наоборот.
Почему наоборот? Правильно подписано.
Да нет, посмотри же на отдельные портреты. Вот Леонов, а вот Беляев, а на этой фотографии Леонов слева, а не справа!
Ничего подобного! Если написано сначала Беляев, значит слева Беляев!
Мама, неужели ты не видишь! Посмотри у Леонова ухо такое, а у Беляева такое. Теперь посмотри здесь! Носы сравни! Неужели ты не видишь, что это Леонов, а не Беляев?!
Ничего подобного, это Беляев!
Я продолжала проводить сравнительную экспертизу, привлекая в качестве доказательства фотографии космонавтов из «Комсомолки» и «Известий», но мама упорно отказывалась признать очевидное. Спор наш так и остался неразрешённым ко взаимному неудовлетворению. Я, конечно, могла и не спорить по такому ничтожному поводу мудрый человек на моём месте так бы и поступил, но, такой уж у меня характер: не терплю, когда чёрное называют белым. Бывает, конечно, что и я эти цвета путаю, но сказать оппоненту «ты прав» мне всё-таки легче, чем маме. Недаром я хохлушка только наполовину.
Кстати, много позже в книге про Есенина я увидела фотографию, на которой слева сидел Мандельштам, а справа стоял Есенин, а под фотографией была подпись: «Сергей Есенин и Осип Мандельштам». Я показала фото маме, и спросила:
Мама, где здесь Есенин?
Что я Есенина не знаю? Вот он! ответила мама.
Неправильно. Читай подпись. Это должен быть Мандельштам.
Мама всё поняла и со смехом сказала:
Да я тогда сразу же поняла, что ошиблась, но признаться в этом не могла.
Папа, который слышал наш разговор, выразительно посмотрел на маму и промолчал, а я сразу же вспомнила «оконную» эпопею, но тоже промолчала, хотя мне очень хотелось вставить ей это лыко в строку. А промолчала я вот почему.
За неделю до этого наша семья чуть не распалась. Был субботний вечер. Папы дома не было он консультировал заочников. Мы с Жанкой уговорили маму пойти в кино. Новый кинотеатр «Целинный» находился совсем рядом, напротив нашей школы, то есть в пяти минутах ходьбы через скверик. В кино мы сходили, а когда вернулись домой, мама молча стала собирать папины вещи и складывать их в чемодан. Бабушка засуетилась, заволновалась:
Чого ты робишь, Катерина?
Мама почему-то на украинском ответила:
Отчепитесь, мамо.
Сказала она это таким тоном, что мы с Жанкой оцепенели и молча наблюдали за упаковкой папиных брюк, трусов, носков и рубашек. Как выяснилось позже, мама по пути в кинотеатр, в скверике, увидела папу, который шёл куда-то, обнимая за талию молоденькую дамочку, вероятно заочницу. Когда папа вернулся домой, путь к входной двери ему преградил туго набитый чемодан.
Выяснение отношений длилось довольно долго. Мы при этом не присутствовали. Бабушка сидела в маленькой комнате на своей кровати, и что-то шептала про себя, а мы с сестрой пережидали бурю на балконе. Меня била мелкая дрожь, и думала я только об одном: «Хоть бы не выгнала!». Мне было тринадцать лет, и я, конечно, знала, что такое супружеская измена. Минут через тридцать-сорок мама позвала нас в «залу». Папа сидел за столом, и было видно, что досталось ему по полной программе. Он, не поднимая головы, сиплым от волнения голосом сказал:
Садитесь, дочки.
Мы сели тоже за стол. Пауза длилась минуты две-три, потом мама ледяным тоном «подбодрила» папу:
Говори, говори.
Папа откашлялся и путано начал:
Вот я впервые в жизни, в общем, хотел и попался как кур в ощип
Он говорил ещё что-то, толком не помню. Вроде бы смысл был такой, что изменить маме он не успел, и что больше таких поползновений с его стороны никогда не будет.
На протяжении всего этого сбивчивого монолога я испытывала дикую неловкость за отца, и вовсе не из-за его неудачной попытки оборвать поводья и поскакать по полям. Тут я ему всей душой сочувствовала: надо же раз в жизни попробовал и сразу же попался! Просто я чувствовала себя так, словно меня заставили наблюдать интимную сцену.
Конечно же, для мамы это был удар ниже пояса (прошу прощения за некоторую двусмысленность использованной идиомы), и её можно понять, но уж лучше бы она не устраивала публичную экзекуцию, честное слово! Как бы то ни было, с тех пор отец на сторону не смотрел, а если и смотрел, то об этом только ему и ведомо.
Напряжение между родителями ещё какое-то время сгущало воздух в тесной хрущёвке, но потом всё потихоньку улеглось. Правда, бабушка после этого случая решила стать более бдительной и за поведением потерявшего доверие зятя последить.
10. Дочки матери
Как-то к нам заглянула соседка одинокая медсестра тётя Маруся, жившая в однокомнатной квартире напротив. Это была средних лет пышущая здоровьем и смешливая брюнетка в теле. Она и раньше к нам по-соседски заглядывала: поболтать о том, о сём, попросить соли, или занять десятку до получки, и никогда никого её визиты не смущали. Но на этот раз Варвара Петровна обратила внимание на то, что зять проводил соседку до двери:
Катерина, дывись! Андрей перед этой вертихвосткой ходуном ходить! А та на нёго так и зыркает, так и зыркает! Чого это вона к нам зачастила? А?
Мама от негодования аж на стуле подпрыгнула:
Чего вы, мама, выдумываете! У меня у самой глаза есть, а вы не в своё дело не лезьте!
Наверное, ей было крайне неприятно вспоминать папину «измену», а бабушкина бдительность только подлила масла в огонь. Бабушка ещё какое-то время пыталась отстоять свою точку зрения на поведение соседки, предлагая её в «хату не пускать», но мама сказала, как отрезала:
Я буду решать, кого в дом пускать, а кого нет!
На такое категорическое заявление у бабушки ответа не нашлось. По-моему, она действительно напрасно беспокоилась: может быть, тётя Маруся и кокетничала с отцом, но делала она это, скорей всего, по инерции, как всякая одинокая женщина, находящаяся в поиске.
Через неделю бабушка уехала в Ленинград к Гале, и бдить стало некому. Дело в том, что Галя через десять лет после замужества родила сына. Жили они с мужем, офицером-связистом в подвальной коммуналке на улице Чехова. Комната была не маленькая, но одна её стена соседствовала с прачечной, поэтому и зимой и летом «плакала» от сырости. Удобства были частичными облупленный и сырой туалет на три семьи, да холодная вода в кухонном кране. Вот Галя и попросила бабушку приехать, помочь на первое время.