Рэйчел Хэн
Великое расширение
THE GREAT RECLAMATION by RACHEL HENG
Copyright © 2023 by Rachel Heng
Все права защищены. Любое воспроизведение, полное или частичное, в том числе на интернет-ресурсах, а также запись в электронной форме для частного или публичного использования возможны только с разрешения владельца авторских прав.
Книга издана при содействии Jenny Meyer Literary Agency
Перевод Анастасии Наумовой
Оформление обложки и макет Андрея Бондаренко
© Анастасия Наумова, перевод, 2023
© Андрей Бондаренко, оформление, 2024
© Фантом Пресс, издание, 2024
* * *
Моей матери
Я размышляю о том, как мало мы в состоянии удержать в нашей памяти, как много всего постоянно предается забвению с каждой угасшей жизнью, как мир самоопустошается, оттого что бесчисленное множество историй, связанных с разными местами и предметами, никогда никем не будут услышаны, записаны, рассказаны
В. Г. Зебальд, Аустерлиц
Часть первая
Островок
Глава
1
Спустя десятилетия в кампонге[1] будут вспоминать час, положивший начало тем событиям, час, когда волны вымывали свет из отощавшей, голодной луны. Спустя десятилетия задумаются о том, как все пошло бы, реши в то утро Ли повернуть назад вдруг отцу, который как раз копался в моторе, сделалось бы худо или малыш разревелся бы, и они махнули бы рукой на работу и развернули свое деревянное суденышко к дому. Могло ли все пойти иначе? Пролетят десятилетия а ответ на этот вопрос так и не появится.
А может ли вообще прошлое срастись с настоящим? Смерть Дяди, такая, какой она пришла: оборванец сгорел, превратился в обугленную головешку в доме, который вроде как даже не принадлежал ему. И весь кампонг уничтожен. Нет, как того ни боялись обитатели, не волны, повинуясь воле какого-нибудь сердитого бога, смыли деревню кампонг растащили на кусочки и распродали сами же местные. Если бы только мальчик, самый славный и ранимый в кампонге, несмотря ни на что, стал мужчиной, способным подчинить будущее своей воле
Возможно, он так и поступил бы, но, может, не время всему причина, не лодка и не море, а сам мальчик. Впрочем, такие вопросы следует задавать по окончании всех войн, после рождения нации, когда море, некогда считавшееся надежным и неизменным, остановили лишь тонны песка. Этими вопросами стали задаваться, когда все уже произошло, когда любые действия сделались уже бессмысленны, случившееся изжило себя, обернулось ископаемым.
Однако сейчас на дворе был по-прежнему 1941 год, Сингапуром, как и столетие до этого, правили ан мо[2], а мальчик, крохотный, перепуганный, съежился на корме отцовской лодки.
Ли А Бооню было семь, и он, как любил напоминать ему старший брат Хиа, запоздал почти на год. Сам Хиа, которому исполнилось девять, впервые вышел в море в шестилетнем возрасте. Но если у Хиа в шесть лет руки были мускулистыми и загорелыми, а икры сильными и пружинистыми, так что он легко перескакивал через деревянную ограду кампонга, то семилетний А Боонь оставался хиляком с впалой грудью, тощими ногами и по-девчачьи тонкими ручонками. Он проводил на солнце не меньше времени, чем брат, но кожа его так и не утратила молочной бледности, какая бывает у приготовленной на пару дорогой рыбы. Отсюда и его прозвище.
Лещ!
Услышав оклик брата, А Боонь отпрянул от борта лодки. В тусклом свете луны море вокруг походило на вязкое черное масло, мягко колышущееся на ветру. При мысли о том, что таится под складками воды, он вздрогнул.
Чего, Лещ, страшно тебе?
Переступая через канаты и сети, которыми было завалено дно лодчонки, Хиа двинулся к А Бооню. Двигался он с бесстрашной, пугающей легкостью и напоминал мелкого варана из тех, что снуют в высокой траве вокруг кампонга. Хиа обхватил А Бооня за плечи и развернул к морю:
Гляди, храбрец!
И неожиданно толкнул брата, будто хотел выбросить за борт. Лодка накренилась, вода оказалась прямо перед глазами А Бооня, он ухватился за борт и тихонько ойкнул.
А чего, сказал Хиа, Па ведь не все рассказывает про первый выход. Он же не говорил тебе про то, как положено посреди ночи окунаться, да?
Хиа пустился в рассказ о традиции, через которую проходит каждый сын рыбака, впервые выйдя на большую воду. О том, что совсем скоро Па выведет лодку подальше в море, заглушит мотор и прикажет А Бооню прыгнуть за борт.
Вокруг пульсировал океан. А наверху, слепое и беззвездное, раскинулось во все стороны небо. Худосочную луну накрыло облаком, и темнота сгустилась.
А Боонь подумал о рыбах. Созданиях с сияющими глазами и серебряными телами, похожими на единую налитую мышцу. Весь последний год он промучился, помогая отцу разбирать улов. Живые рыбины в сетях отчаянно разевали рты, а их блестящие глаза смотрели с такой безысходностью, что мальчик, рыдая, в ужасе убегал, и лишь насмешки брата и резкие отцовские окрики заставляли его вернуться к работе.
А Боонь научился сохранять внешнее хладнокровие, даже если случайно наступал на берегу на скользкую нежгучую медузу, давя живую мокрую плоть. Он отточил способность скрывать неприязнь к строптивому морю, от которого зависела жизнь на берегу, его отвращение превратилось в холодный стеклянный шарик в глубине желудка. Но слова Хиа о том, что ему придется окунуться всем крохотным телом в широкое темное море, этого мальчик не вынес.
Не хочу, только и проговорил он.
Не хочешь? завопил Хиа. Да кто тебя спросит? Придется плыть, далеко-далеко, пока не услышишь, как мы тебя зовем. Это традиция. Что такое традиция, ты понимаешь?
Традиция это клей, на котором естественным образом держались все люди, и только А Боонь никак не приклеивался. Подметать и пропалывать бабушкину могилу на Цинмин[3], когда в кустах, словно черти, орут цикады, на Новый год ходить по соседям, где все подтрунивают над его тщедушным тельцем и толкуют о том, что когда-нибудь он пойдет по стопам отца и станет рыбаком. Традиция это мерка, которой его постоянно пытались мерить и перед которой он вновь и вновь пасовал.
Традиция это значит Па так делал, и я тоже, так что у тебя выбора нету. Хиа усмехнулся, блеснув в темноте белыми зубами.
А Бооню свело подошвы ног так бывало, когда его что-то тревожило. Он закусил губу. Не станет он плакать!
Лодка сбавила ход.
О, наконец-то, обрадовался Хиа. Ну чего, Боонь? Готов окунуться в холодную воду и поплавать в темноте?
Двигатель стих, теперь до А Бооня доносились лишь мерные удары волн. Они сделались громче, словно вода разбивалась о твердь. И как же темно! Он почти ощущал, как холодная вода смыкается над ним, как от соли щиплет глаза, как где-то глубоко в носу полыхает пламя. В воде вокруг него что-то двигалось, нечто невидимое и крупное, а может, и маленькое, неважно. Важно, что оно притронется к нему. В тот самый момент, когда он меньше всего этого ожидает, оно прижмется своим скользким телом к его коже, к ступне, к щеке, к затылку. Заранее не угадаешь.
Лодка остановилась. А Боонь чувствовал, что отец, прежде сидевший у него за спиной, возле двигателя, поднялся. Того и гляди Па скажет, чтобы он прекратил реветь и лез в воду. А Боонь зажмурился. Он почувствовал, как отец коснулся его макушки, но вместо того, чтобы, по обыкновению, ласково потрепать по волосам, просто положил руку ему на голову.
Никто ничего не говорил. Лодка мягко покачивалась, однако где-то неподалеку, ближе, чем следовало бы, разбивались о камень волны.
Как же это? спросил Па. Говорил он тихо, точно боялся растревожить воздух.
Не знаю, ответил Хиа, мы что, ушли куда-то в другую сторону?
Не могли. Курс-то у нас всегда одинаковый.
А Боонь открыл глаза. Ни Па, ни Хиа на него не смотрели. Их взгляды были обращены на нечто впереди, нечто огромное.
Остров. Береговая линия его напоминала берег их родного острова: местами камень, а местами песок. Поэтому и волны так шумели их лодка приближалась к бухте. Однако их остров был плоским, а эта суша гигантским горбатым чудищем громоздилась над морем. Никогда еще не видел А Боонь таких высоких утесов.
Прилив нес лодку, бережно подталкивая ее к берегу. А Боонь обернулся и посмотрел на Па и Хиа. Хиа стоял, разинув рот, его толстая нижняя губа блестела от слюны. Ноздри трепетали, словно плавники рыбы, когда ее вытащишь на сушу. Лицо Па, наоборот, оставалось непроницаемым. Губы поджаты, брови нахмурены.
По их лицам А Боонь понял: что-то неладно. Оба они молчали, точно боялись пробудить размытую громаду впереди.
Впрочем, сам А Боонь не испугался. Его лишь покалывало любопытство, да еще тело непривычно заныло. Он пожалел, что не видит в темноте контуров выросшей перед ним суши. Не видит, какие здесь склоны каменистые или поросшие деревьями, гнездятся ли на берегу чайки, глинистая почва или песчаная. Прячутся ли за утесами джунгли и есть ли там протоптанные зверем или человеком тропинки. Легкий ветер погладил пушок на руках А Бооня. Остров будто бы издавал жужжание, и от этого воздух непривычно дрожал.
Па рыбачил здесь больше двадцати лет, добрую половину жизни. Он изучил каждый километр побережья, на котором стоит его кампонг, знал каждый водоворот, где поблескивают водоросли и мусор, каждый скальный выступ некоторые облюбовали морские птицы и упрямо распевают на них песни, а других скал они по какой-то непонятной причине сторонятся. Разумеется, будь тут остров, отец знал бы это, а он точно знал, что никаких островов здесь нет.
Как же тогда объяснить вот это? Мираж? Однако волны говорили об обратном. Движения лодки позволяли Па определить расстояние до берега, и звук прибоя подтверждал то, что видели глаза. На миг ему даже пришла в голову сумасшедшая идея направить лодку к берегу и проверить, не пройдет ли она насквозь.
Нам туда можно? спросил, будто прочитав отцовские мысли, А Боонь.
Па вздрогнул.
Не глупи, Боонь. Мы же про это место ничего не знаем.
Он хотел сказать, что не знает, мелко в бухте или глубоко, что под водой могут торчать острые камни и много чего еще, хотел перечислить разумные доводы, останавливающие его, но слова застряли в горле. Им медленно овладевал благоговейный страх. Па не был суеверным, и тем не менее
Па, почему мы раньше такого тут не видели? спросил Хиа.
Па молчал. Наконец он оторвал взгляд от острова.
Поворачиваем домой.
Да мы ж даже сети не поставили, возразил Хиа.
На обратном пути поставим, сказал Па.
На обратном пути и рыбы-то нету. Почему их тут не поставить? Рядом с нашим обычным местом.
Голос старшего сына звучал настойчиво, но уважительно. Хиа умел говорить так, чтобы не ставить под сомнение отцовский авторитет. И все же Па нахмурился еще сильнее. Необходимость объясняться его не прельщала.
А вдруг мы тут не рыбу выловим, а еще чего-нибудь? спросил А Боонь.
Рука Па стремительно взлетела в воздух и с силой врезалась в правое ухо А Бооня. Голова мальчика дернулась, и он поспешно прикрыл ее. Но затрещин больше не последовало едва подняв руку, Па уже стал раскаиваться.
Не говори глупостей, бросил Па.
Однако втайне он боялся именно того, о чем сказал вслух А Боонь. Кто знает, что там прячется в воде возле этого несуществующего острова?
Все, поворачиваем домой, твердо произнес он.
Ухо А Бооня по-прежнему ныло от отцовской затрещины. Внезапно ветер с яростным воем пронесся по волнам, и воздух вновь словно наполнился жужжанием. Мальчику почудилось, будто из темноты за ними наблюдают. Не люди и даже не звери. В душе зрела необъяснимая уверенность, что наблюдает за ними сам остров.
Па дернул шнур, и тишину разорвал механический рев двигателя. А Бооню показалось, будто от шума остров отступил, а берег отпрянул. Но на этот раз мальчик предпочел промолчать.
Па развернул лодку. А Боонь и Хиа вскарабкались на корму, провожая глазами остров. Хотя двигались они на самых больших оборотах, неясная темная громада, похоже, не уменьшалась, а, напротив, росла. Точно пустилась за ними в погоню. Желая убедиться, что Хиа видит то же самое, А Боонь повернулся к брату.
Однако Хиа не смотрел на остров. Под руководством отца он спускал за борт сети.
Давай-ка, Лещ, помогай. Хиа протянул А Бооню угол сети и показал, где на борту полагается его закрепить.
А Боонь тоже забыл об острове. Задания были незамысловатыми: тут веревка, там два узла, следить, чтобы сеть не зацепилась за руль. Это он усвоил мгновенно, и впервые жизнь рыбака не внушала ему прежнего ужаса знай себе приглядывай за сетью, а ветер в это время треплет тебя по щекам. Больше А Боонь не отвлекался.
Лишь когда Хиа спросил Па, кому тот собирается рассказать об увиденном, А Боонь оглянулся назад. Остров уменьшился, его было видно, только если точно знать, куда смотреть. Прищурившись, мальчик вглядывался в холмик в отдалении, наблюдая, как тот все сжимается и сжимается, пока наконец совсем не исчез. Остался один горизонт.
Глава
2
Когда они вернулись, на берегу уже ждал Дядя. Он стоял на мелководье, на песке за ним виднелись тачки. Майка на Дяде посерела, а короткие штаны из грубой холстины он подтянул повыше.
Дядя приходился братом Ма, а не Па, однако эти двое мужчин почему-то и впрямь походили на братьев. Оба низкорослые и худые, но жилистые, словно потрепанные ветром деревья с тонкими и гибкими ветвями. У обоих были любопытные, напоминающие клювы носы с широкими ноздрями, растрескавшиеся, всегда неодобрительно поджатые губы и одинаково задубевшая, покрытая пятнами кожа.
Различались они дыханием: Па дышал ровно и уверенно, а Дядя медленно, со свистом давала о себе знать затяжная болезнь, от которой он с трудом оправился шесть месяцев назад. А Боонь поежился, вспомнив о кисловатом металлическим запахе и о ночах, когда ужасный кашель Дяди не давал никому уснуть. При особенно мучительных приступах у того изо рта вылетали капельки крови, и когда на следующее утро Ма замачивала в тазах его простыни, вода окрашивалась в розовый цвет.
Па остановил лодку там, где взрослым было по колено, то есть по грудь А Бооню. Хиа выпрыгнул из лодки и плеснул в лицо брату морской водой.
Пошли, ты чего, вечно тут сидеть решил?
Отвяжись от него, строго сказал отец.
Когда Па занялся сетями, Хиа состроил брату рожу, но промолчал, заплыл за лодку и присоединился к отцу.
Пошли, Боонь.
Это произнес Дядя. А Боонь обхватил Дядю за шею, стараясь не дотрагиваться до бугристых наростов на Дядиной спине. Они появились по время болезни крупные, уродливые и вызывали у А Бооня гадливость. И тем не менее проще всего А Бооню было именно со спокойным, терпеливым Дядей. Одной рукой подхватив А Бооня под тощую задницу, он поднял его и донес до берега.
Спасибо, поблагодарил А Боонь, спрыгивая на мокрый песок.
Мальчик хоть и испытывал благодарность, но все же был слегка раздосадован. Если бы Дядя помедлил еще с минуту, то А Боонь наверняка набрался бы храбрости и спрыгнул за борт в воду. Как тут изменишься, когда никто в тебя не верит?
Па осмотрел сети, потом повернулся к Хиа и что-то спросил. Что именно, А Боонь не расслышал. Хиа покачал головой и замахал руками. А Боонь наблюдал за ними с берега, ему хотелось, чтобы Па и с ним разговаривал так же, как с Хиа. Чтобы распекал его, одергивал и отдавал приказания. Проходя мимо, Па трепал А Бооня по волосам, но выходило так, будто он гладил домашнее животное, от которого особо многого не ждешь.
Дядя и Хиа вернулись. Каждый тянул за собой сеть с рыбой. Их лиц было не разглядеть, однако спины ссутулились от напряжения. А Боонь подкатил к берегу тачки и увидел, что в сетях полным-полно рыбы. Рыбины были крупные и мелкие, некоторые с серебряным отливом, другие поблескивали розовым. Было среди них множество круглых и плоских, за таких на рынке хорошо платят. Тут же подергивали длинными усами толстые, лоснящиеся креветки. Глаза А Бооня изумленно распахнулись.