Ему удалось узнать, что сам Григорий родился в одном из лучших роддомов Ленинграда. У его матери была какая-то серьезная патология беременности, именно поэтому она оказалась в хорошей клинике, а не в затрапезной районной больнице. Ребенок появился на свет хиленький, и то благодаря «кесареву сечению». Мать тоже была крайне слаба и долго витала между жизнью и смертью. Никаких сведений о близнецах, родных братьях или двойниках Григория обнаружено в роддоме не было.
Иннокентий поинтересовался, можно ли найти врача, который принимал у нее роды? Дядя Леша доложил, что уже поинтересовались, но и тут прокол. Этот человек Воревода Муза Пафнутьевна скончалась десять дней назад. Других свидетелей рождения Григория, спустя столько лет, пока найти не удалось. Но ищут.
Что ж, будем ждать, невесело смирился Иннокентий, закончив пересказ своего разговора с дядей Лешей.
«Воревода Воревода навязчиво крутилось у меня в голове, что-то знакомое Муза Пафнутьевна»
И тут меня осенило. Я стукнул себя по лбу и даже подскочил на стуле от избытка чувств.
Черт! Я же знаю ее! Это же тетя Муся! вскрикнул я. Иннокентий, срочно звоним ее дочке. А вдруг она что-нибудь нам подкинет?
Но Иннокентий вяло отреагировал на мой энтузиазм. Он безнадежно махнул рукой:
Толку-то: человек умер. Хотя попробуй, чем черт не шутит
Я набрал номер, и на другом конце провода услышал знакомый Женин голос. Был он заплаканный, хрипловатый; по-видимому, она еще не отошла от свалившегося на нее горя. Мы с Женей тепло поговорили. Причиной смерти тети Муси было ее больное сердце
Я находился в некотором замешательстве: в разговоре с Женей сейчас мне было неловко переходить на «деловую» тему, но сделать это было необходимо. Неожиданно Женя сама помогла мне:
Спасибо, что позвонил. Может у тебя какое-то дело?
Я заволновался.
Честно говоря, да. Слушай, тетя Муся ничего после себя не оставила? задал я довольно нелепый вопрос.
Женя помолчала немного и уточнила:
Ты имеешь в виду деньги? и продолжила: Как ни странно, денег у нее оказалось больше, чем можно было предположить
Нет, Женя, торопливо, словно извиняясь за свою бестактность, перебил ее я, меня интересует, не остались ли у нее какие-нибудь записки, воспоминания или что-то в этом роде.
Есть одно письмо без адреса. Она оставила его человеку со странной фамилией Ачамахес. Но где же я найду этого Ачамахеса?
«Вот оно! Везение, удача, судьба не знаю, как это назвать один шанс из тысячи» Я мгновенно вспотел, но, сдерживая радость, сказал как можно спокойнее:
Я его хорошо знаю!
Теперь пришла очередь удивиться и обрадоваться Жене она охнула:
Господи! Ведь это последняя воля мамы. Ты поможешь мне переслать это письмо?
Конечно, как завороженный отвечал я. Только я сейчас нахожусь в Америке. Может, ты передашь его через моих знакомых, а уж они доставят его мне?
Женщина замялась:
Честно говоря, я бы не хотела передавать его так через третьи руки.
Женя, этот Ачамахес находится сейчас тоже в Америке, рядом со мной. И мы еще долго здесь пробудем. Я думаю, что способ передачи письма, который я тебе предложил самый быстрый и надежный, постарался убедить ее я.
И проинструктировал:
Слушай внимательно. К тебе придет мой друг, скажет, что «от Фаворского». Ты отдашь ему письмо. Если вдруг появятся какие-то сомнения звони мне. Хорошо?
Я дал ей номер своего телефона и заверил:
И не беспокойся скоро письмо будет у Ачамахеса.
Ладно. Я жду твоего человека, согласилась Женя.
Глава вторая. Григорий.
После ухода моего надзирателя я еще долго сидел в оцепенении. Из этого состояния меня вывело чье-то легкое прикосновение от неожиданности я вздрогнул. Высунувшись из-под кровати, на меня с робкой улыбкой смотрело девичье лицо. Я улыбнулся в ответ и приложил палец к губам.
Тихо, прошептал я, вылезай.
Девушка выбралась из своего убежища.
Привет, сказал я ей очень тихо, опасаясь, чтобы нас никто не услышал. Как тебя зовут?
Девушка пододвинулась поближе и представилась:
Сьюзен. Меня зовут Сьюзен Хоуп.
Она пытливо разглядывала меня.
А вы не американец, с неожиданной проницательностью заметила она.
Угадала. Я из России, опять улыбнулся я.
О, Россия! ее глаза оживленно округлились. Нам говорили в школе Это очень далеко. Там холодно, много снега и медведи на улицах, вывалила она на меня весь ворох своих «глубоких» знаний о России.
От такой нелепости я даже поперхнулся.
«Как же так получается, что в наше время, в такой цивилизованной стране, как Америка, дети в школах получают такие дикие знания? Ладно еще, если бы она была из племени мумба-юмба с дебрей Амазонки Впрочем, скорей всего, это привычный высокомерный взгляд американцев на весь остальной мир с высоты их небоскребов»
А еще там любят играть на таком маленьком банджо, которое называется она запнулась и проговорила по слогам: ба-ба-лай-ка.
Балалайка, поправил я, еле сдерживая смех. Но заниматься просветительской деятельностью сейчас было не время.
Сьюзен, сказал я шепотом, если мы выберемся отсюда, я тебя обязательно приглашу к себе на родину, и ты сама увидишь пушистых мишек на наших улицах, и мы будем кормить их с рук.
Сьюзен идея понравилась.
Здорово! А они не кусаются? спросила она опасливо.
Нет У меня прямо дома живет один старый толстый медведь. Обычно он приносит мне тапочки для отдыха после работы, а когда смотрю телевизор кладет голову мне на колени, я будто рассказывал ей и себе сказку, стараясь хоть на минуту отвлечься от гнетущей реальности.
Я тоже хотела бы завести доброго, воспитанного такого медведя, а то у нас все собаки, кошки никакой оригинальности, вздохнула Сьюзен.
Я тебе подарю одного, сказал я, но для этого надо попытаться выбраться отсюда.
Сьюзен осторожно, на цыпочках подошла к окну.
Нет, отсюда нам не выпрыгнуть, она грустно покачала головой, высоко.
Я не мог с ней не согласиться. С высоты двенадцатого или тринадцатого этажа, где мы находились, можно было спрыгнуть только на тот свет. Возможность сбежать через дверь оставалась единственной, но казалась мне еще менее реальной.
Я стал успокаивать девушку, а, скорее, самого себя:
Сьюзен, не бойся. Я обязательно что-нибудь придумаю.
Но Сьюзен как бы и не проявляла особого беспокойства по этому поводу. Я подумал с грустью, что эта девчушка так хорошо держится, потому что не догадывается, для чего ее привезли в это учреждение. Вот уж поистине психология юности жизнь кажется бесконечной, и все беды, несчастья случаются только в романах, кино, у кого-то, но только не у меня А впрочем, может это и хорошо.
Ты давно здесь? спросил я ее.
Не-а, меня вчера приволокли сюда какие-то гады.
А как ты к ним попала?
Я сама не поняла. Короче, один мой знакомый-режиссер посоветовал мне обязательно сняться в кино, потому что у меня талант и внешность, и все такое Правда, я красивая? обратилась она ко мне с вопросом, предполагающим только положительный ответ.
Ну, ничего выдавил из себя я.
Вот-вот. Я тоже думаю, что я совсем даже ничего, удовлетворенно подтвердила она мой скупой комплимент, и продолжила уже сердито:
Мы с ним встретились, чтобы договориться о кинопробах. Но в его машине меня скрутили, завязали глаза, и больше я ничего не помню. Очнулась уже здесь.
Она хитро сузила глазки:
Но я обманула охранников не показала виду, что пришла в сознание, и эти гады думали, что я сплю. Когда они вышли, я тихонько выбралась в коридор и юркнула в первую же открытую дверь, и очутилась у тебя. А как тебя зовут? наконец-то задала она вопрос, с которого я начал наше знакомство.
Грег, представился я.
Интересно В России имена такие же, как в Америке, удивилась она.
Не совсем. Вообще-то меня зовут Григорий. Это «Грег» по-английски.
Интересно А как будет по-русски Сьюзен?
Черт его знает задумался я. Нюся, наверное, неуверенно предположил я, припомнив какое-то созвучное имя маминой приятельницы.
Но девушке понравилось.
Нюся! она вся засветилась радостью.
«По-моему, девочка совершенно утратила чувство опасности, подумал я. Но, может, это и к лучшему. По крайней мере, если нам придется погибнуть, последние часы она проведет в относительном спокойствии».
В это время в коридоре послышались чьи-то неторопливые шаги. Сердце мое неприятно сжалось, я уже знал, что идут по мою душу
Сьюзен, под кровать! скомандовал я, а сам прыгнул на одеяло и уселся в невинной «позе лотоса», делая вид, что медитирую.
Я был прав. Дверь распахнулась, и на пороге появился мой так называемый «учитель», на его губах змеилась уже такая знакомая мне зловещая улыбка.
Он зорко взглянул на меня и спросил почти по-приятельски:
Как дела, Грег?
Дела как сажа бела. Размышляю, ответил я, напряженно следя за ним.
Размышлять в твоем положении это полезно.
Голос этого субъекта был каким-то липким, ласково-проникновенным и, казалось, влезал в самую душу и парализовал ее.
Ты умный человек. Чем больше ты будешь размышлять, тем быстрее поймешь, что ты один из нас.
Каждая клеточка моего существа запротестовала против этих слов, но я попытался скрыть свои подлинные чувства, и подыграл ему:
Я размышляю и об этом тоже.
Приглашаю поразмышлять вместе. Только уговор быть честным и искренним перед собой. Тогда тебе откроются многие скрытые истины, и, может быть, ты изменишь свой взгляд на мир. Ты думаешь, что я дьявол?
Он вонзил в меня свой острый взгляд.
Я не дьявол, успокоил он меня.
Он неторопливо мерил комнату уверенными шагами, из угла в угол.
Но хочу попытаться защитить его. Не возражаешь? остановился он передо мной.
Я не возражал. Надо было как-нибудь тянуть время.
Итак, давай-ка начнем с примера. С твоей жизни, обратился ко мне мой тюремщик.
Ты о чем? не понял я.
Подумай, сколько ты в жизни сделал добра и сколько зла?
Вопросик был не из легких. Похоже, он приглашал меня к себе на исповедь. Я мысленно разозлился: «Тоже мне святой отец проповедник чертов!»
А ты не сердись, предупредил он, оказавшись хорошим психологом, я предлагаю заново пролистать твой жизненный путь, как книгу, и поразмышлять над ней для твоей же пользы. Начнем?
Да, процедил я, не зная, как иначе, кроме согласия, от него отделаться.
Вот, например, о твоей матери? Любил ли ты ее, заботился ли о ней?
Я задумался, и честно признался:
Скорее, я был плохим сыном.
Мои слова порадовали собеседника. Но я тут же попытался немного оправдаться, радостно припомнив некоторые положительные детали своего поведения.
Но я всегда ходил в магазин за картошкой, когда она просила И старался делать все, что она просила как-то неубедительно обобщил я.
А если не просила? подковырнул меня мой мучитель. Что ты еще можешь вспомнить хорошего, что сделал для матери?
К своему ужасу, больше ничего хорошего за собой я припомнить не смог.
А как здоровье твоей матери?
Вроде бы ничего опять неуверенно протянул я.
Вроде бы ничего эхом отозвался его голос, и звучал он издевательски. А ты знаешь, что у нее больное сердце и что ей предстоит операция?
Нет, испугался я. А ты откуда знаешь?
Я знаю очень и очень многое, но сейчас мы говорим о тебе, а не обо мне. Итак, подводим первый итог сыном ты был неважным, а ведь одна из заповедей твоего Бога гласит: «Почитай отца и мать»
Он притворно вздохнул, «жалея» меня, грешного.
А теперь поговорим о твоей бывшей жене. Как у нее дела?
А черт ее знает, равнодушно бросил я.
Черт-то знает! засмеялся мой собеседник. А вот ты нет. А она мыкается сейчас одна, без работы, без средств к существованию
Я возмущенно прервал его:
Нет, уж это меня никак не касается!
Касается, касается, уверенно возразил он. Ибо если ты считаешь себя христианином, то женившись, ты поклялся перед Богом, что отвечаешь за дальнейшую судьбу своей второй половины. А ты просто вышвырнул ее, как надоевший предмет.
Но с ней невозможно было жить! С ее-то характером
Дело не в ее характере, а в твоей безответственности. В вашем христианском учении сказано, что муж является воспитателем жены своей. Ты пытался ли что-то сделать в этом духе? Нет!
Я молчал. Если вспомнить историю моего развода, то первое, чем я тогда руководствовался, было острое чувство антипатии к моей бывшей жене и жгучее желание поскорее расстаться с ней.
Итак, итог номер два ты стремился только к своей свободе, думал только о себе, а не о судьбе этой женщины. А как насчет вашего христианского правила «Возлюби ближнего своего, как самого себя»? А?
Он, похоже, читал мои мысли, как в открытой книге.
Идем дальше
Я устал, угрюмо буркнул я.
Устал? он пронзил меня испытующим взглядом. Я думаю, дело не в усталости, а в страхе взглянуть на себя трезво. Ты боишься правды. Ты боишься того, что чем больше ты разглядываешь и анализируешь свои прожитые годы, тем больше понимаешь, насколько ты близок к тому, что так упорно пытаешься отвергать.
Он помолчал, готовясь, по-видимому, к новой атаке.
Давай-ка поговорим еще о Милочке, кажется, так ты называешь свою подружку?
Про Милочку я все понял сам, не надо! взмолился я.
И это тебе неприятно. Но мы договорились объясняться начистоту. Будь любезен, ответь, почему ты, не любя эту девушку, так охотно пользовался ею? Ты нарушил еще одну божественную заповедь «не прелюбодействуй», что означает не будь близок с нелюбимым человеком. Ты же мучил ее и, самое главное, знал это! он победно поднял вверх указательный палец. Но ты предпочитал не думать о неприятном, не так ли?
Никакого возражения с моей стороны не последовало, и этот иезуит продолжал терзать меня:
Потому что у тебя на первом месте всегда только одна мысль, одна цель, одна забота
Я изобразил немой вопрос.
Ты сам любимый и обожаемый, собственной персоной. Твое «я», твой махровый эгоизм, он безжалостно хлестал меня этими словами, и это было больно, потому что было правдой.
Так что скинь свои ложные белые одежды, больше они никого не введут в заблуждение. Ты наш человек с головы до ног, уверенно подвел он все под общий знаменатель.
Усевшись в кресло и закинув ногу на ногу, он, не без оснований, чувствовал себя победителем. И снисходительно посматривал на меня, напоминая доброго дядюшку перед своим несмышленым племянником, которому он подарил приличную сумму денег.
Он не только не проявлял ко мне никакой враждебности, а наоборот, был даже благосклонен. По-видимому, я, поверженный, доставлял ему огромное удовлетворение. И чем больше я понимал причину его благодушия, тем омерзительнее становился самому себе.
А боишься ли ты смерти? вдруг полюбопытствовал он, играя со мной, как кошка с мышью. И сам же ответил: Боишься. И совершенно напрасно, ведь смерть это извечное возвращение человека к своему началу.
Он опять внимательно посмотрел на меня:
Однако пред тем, как вернуться к этому началу, приходится преодолевать страшную огненную реку, текущую между двух миров. И вот там-то и творится Страшный суд. Каждая попавшая туда душа взвешивается на Весах Правды и после этого попадает либо в чистилище, либо в вечный рай.
Он помолчал, ожидая моих ответных реплик. Но я уже практически не мог сопротивляться. Я был морально уничтожен им и не ощущал ничего, кроме усталости и огромного желания поскорее избавится от этого вампира. Я лишь покорно смотрел на него и ждал, когда это все закончится.
Представь, садистски слащавым голосом продолжал мой палач, на одной чаше весов твои добрые дела, он развернул руки ладонями вверх, изображая ими воображаемые чаши весов, на другой он сделал паузу и понимающе посмотрел на меня. Как ты думаешь, что перевесит? он сладострастно улыбался.