Господин Мережковский, обратился к мужчине коллега редактора. В чем, по-вашему, заключалась главная ошибка предводителей белых армий?
В их контрреволюционности, убежденно ответил писатель. В их стремлении возродить бывшее государство, с которым русские массы распростились навсегда. А также в их отношении к новым государственным образованиям. Юденич не желал признать независимости Финляндии. Деникин не высказался определенно по польскому вопросу.
Несмотря на польское происхождение, посетовал седовласый редактор на поведение сына польской матери.
Высоцкий счел необходимым уточнить.
Польскую независимость Антон Иванович под сомнение не ставил.
Но определенно не высказался, повторил товарищ редактора вслед за русским автором. Какую границу ваш Деникин был готов нам гарантировать?
Видите ли, господин Крукович, улыбнулся Высоцкий одними глазами, если требовать границу семьсот семьдесят второго года, то вам ее не гарантирует никто. С тем же основанием можно предложить на русский трон королевича Владислава. Жаль, у господина Пилсудского нет сына.
Господин Высоцкий! не выдержал редактор.
Прошу прощения, господин Сумóрок. Будучи историком, я позволяю себе порой исторические параллели. Не спорю, данная была неуместна.
Немного придя в себя, редактор продолжил беседу с русскими.
Господа, позвольте спросить. Каково ваше отношение к Польше?
Ответить вызвался спутник писателя. Сам писатель уже устал.
Мы с господином Мережковским стоим на почве безусловных прав Польши на границы 1772 года. Такое решение является единственно справедливым, и только после признания данных прав могут выстраиваться русско-польские отношения. Это исходный пункт.
Высоцкий, ошарашенный щедростью русской души, краем глаза взглянул на редактора. Тот, признаться, тоже выглядел изумленным, равно как и его коллега, однако изумленным приятно. Тем не менее господин Суморок спросил, во избежание будущих территориальных недоразумений:
По польскую сторону должны остаться Он представил себе географическую карту. Минск, Витебск, Гомель, Могилев, Луцк, Ровно, Житомир, Винница, Черкассы?
Именно так, безразлично ответил господин Мережковский. Умань, Бердичев, Бобруйск, Мозырь, Барановичи, Пинск. Мы с господином Философовым выступаем за полный отказ от царских захватов. В нем путь к моральному очищению русского народа и возрождению порабощенной большевизмом России.
Именно так, повторил вслед за другом господин Философов. Пока что нам трудно судить о деталях, но необходимость совместной борьбы с большевизмом неизбежно сделает отношения Польши и возрожденной России дружественными.
Стало быть, вы за дружбу? поинтересовался от окна Высоцкий.
Господин Философов улыбнулся.
Вы сомневались?
* * *
Выпив чаю, оба русских откланялись. Следом собрался и Высоцкий. Вечерним поездом он отбывал в Варшаву с репортажем для газеты. Легко догадаться не самой правой и не самой пропилсудовской. Прощаясь, редактор не удержался от шпильки.
Господин Высоцкий, позвольте вопрос. Почему вы не в армии? Вы опытный офицер. Я правильно запомнил: пятый Сибирский корпус?
Ответ варшавянина прозвучал довольно странно.
Дело в том, господа, что я штабс-капитан.
И что? не понял коллега редактора.
Улыбнувшись полячку Достоевского, ни в одной армии не служившему, Высоцкий пояснил:
В нашем польском войске такого звания нет. Капитана мне, понятно, не присвоят. Добровольно же возвращаться в поручики увольте.
Полячок Достоевского непонятно для чего заметил:
Вы, я слышал, сражались с красными на Дону.
На Кубани. К сожалению. Признаюсь честно, последние пять лет люто ненавижу войну. Тем более с бывшими товарищами и подчиненными. Довольно гадостно бить по своим из пулемета.
По своим? спросили виленские журналисты.
По своим, ответил, надевая пальто, варшавский.
Когда он вышел, коллега редактора дал волю накопившемуся гневу.
Напрасно я его привел. Вы уж простите, пан Юлиуш. Сомнительный тип. Такому место в штрафном подразделении.
Господин Суморок развел руками.
Увы, вы правы, пан Ксаверий. Наш, с позволения сказать, соотечественник показал себя не лучшим образом. Сегодня мне больше понравились русские.
Мне тоже, согласился пан Ксаверий. Особенно господин Мережковский. Не знаю, какой он писатель, но человек исключительно приятный.
О да, согласился редактор. Если бы Россия состояла из Мережковских Представляете, вместо медвежьей России Суворовых, Кутузовых, Пушкиных, Гоголей Россия Дмитрия Мережковского?
С трудом, признался пан Ксаверий. Но такую Россию я бы, возможно, признал. Интервью дадим в завтрашний номер?
Разумеется. Как вы думаете, господин Высоцкий в курсе, что мы сотрудничаем со вторым отделом?
Похоже, нет. Уж больно он наглый.
1914
МЕНЕ ТЕКЕЛ ФАРЕС
В день убийства террористами эрцгерцога Басе исполнилось девятнадцать. Праздник отметили в узком кругу, отгородившись от внешнего мира. Бася только что вернулась из Москвы, выдержав на курсах годовые испытания. «Москва-а-а, ворчал сибирский дедушка. Хотя бы Киев. Захваченная, но Польша». Киевлянин Старовольский делал вид, что дедушки не слышит.
А утром двадцать девятого, за завтраком, заглянув во вчерашний «Варшавский курьер», вернее в экстренное приложение, пани Малгожата всплеснула руками и испуганно посмотрела на мужа.
Господи! За что их, Кароль?
За аннексию Боснии, безрадостно пробурчал экстраординарный профессор, прогоняя «Русским словом» лезущего на колени кота. В отличие от нашего, боснийским кордианам гамлетизм не очень свойствен.
В тот черный для Европы понедельник семья Котвицких пробудилась поздно. Накануне основательно повеселились, и сегодня профессор был бы мрачен даже в том случае, если бы микадо извинился за Цусиму. Узнав, однако, о сараевской драме, пан Кароль сделался много мрачнее. Это заметил даже кот Свидригайлов и более попыток взобраться на него не повторял.
На полминуты воцарилось молчание. Бася, успевшая одеться для выхода, нервно листала кадетскую «Речь», Марыся с Франеком жевали бутерброды. Пани Малгожата взялась за новый, уже сегодняшний «Курьер». Свидригайлов вытянулся на диване, голова на «Киевской мысли», задние лапы на «Berliner Tageblatt». Шестьдесят восемь страниц вчерашнего берлинского выпуска, не содержавшие ни слова о сараевском убийстве, автоматически устарели подобно вчерашней «Речи» и обеим «Мыслям», киевской и всероссийской. (Тучи над Европой ничуть не волновали невиданного прежде в Царстве Польском зверя, рысьей статью пошедшего в мать, уроженку американской Новой Англии. Сибирского происхождения отец лишь немного подправил породу по выражению профессора, подверг ее умеренной русификации.)
И что теперь? дожевала канапку Марыня.
Папа с мамой не ответили. Умная Бася авторитетно насупилась.
Gar nichts Gutes, meine Kleine17. Представляешь, что творится в Берлине? А в Петербурге?
Мама добралась до третьей страницы «Курьера». Глаза запрыгали по белому листу, от заголовка к заголовку.
Император Вильгельм потрясен известием Кровь эрцгерцога супруги свидетельствует о политических настроениях возбуждающих далеко идущие опасения, с одной стороны, надежды с другой Сараевское покушение мене текел фарес Австрии. Was schreiben diese Idioten!18
Будет война? оживился соименник убитого Франек. Со швабами?
Franz! в отчаянье воскликнула мать.
Не переживай, Малгося, обойдется, неуверенно пообещал экстраординарный профессор. Современные средства уничтожения сделали войну в Европе невозможной. Самураев еще можно гнать на пулеметы но немцев, французов, бриттов? Сознательных рабочих, интеллигенцию? Социалистов, буржуа?
Франек, прежде к балканским делам интереса не проявлявший что за дело просвещенным европейцам до сербской и болгарской дичи? притащил гимназический атлас и, прогнав с канапе Свидригайлова, отыскал на карте Воеводину, Боснию и Сербию. Экстраординарный профессор задумчиво глядел в окно, на полупустынную в этот час Мокотовскую. Мама, отложив газеты, позвала из кухни Зосю и занялась домашними делами.
А вот и Константин Ерошенко, проговорил ни с того ни с сего пан Кароль. Чрезвычайно медленно подвигается от Ротонды19 по направлению к Вильчьей.
Позабыв про злополучного Габсбурга, Бася старательно зевнула.
Какой еще Константин, папá?
Лучший мой студент. Я тебе его представлял. Вижу его здесь третий день подряд. С чего бы это, Гося?
В самом деле, Бася уткнулась в газетную статью о сараевском аттентате. Маня переглянулась украдкою с мамой. Франек на секунду оторвался от Балкан.
Москалик втрескался в Баху?
Was für ein Wörtchen, Франтишек! возмутилась пани Малгожата, не уточнив, какое именно словечко имеется в виду: «москалик», «втрескался», «Баха»?
Версия Мани была прозаичнее.
Быть может, русек надеется увидеть папá и подлизаться к пану профессору?
Пан Кароль покинул позицию у подоконника куда немедленно, с невыразимой грацией перескочил со спинки кресла Свидригайлов. Возвратившись за стол, объяснил младшей дочери:
В этом Костя Ерошенко не нуждается. Карский одобрил мое предложение оставить его при университете для подготовки к профессорскому званию. У Ефима Федоровича на таланты нюх. Перед нами будущее светило.
Марыня ухмыльнулась.
Мокотовской улицы? Будет здесь светиться вместо фонаря?
Русской классической филологии, серьезно ответил профессор. Я привлек его к составлению древнегреческого пособия. На мой взгляд
Вот и учился бы в своей России, если шибко умный, внезапно разозлился Франек. В императорский Варшавский едут сплошные посредственности.
Или нищие, добавила Маня. На казенный кошт в дешевую провинцию.
Врожденное чувство справедливости не позволило Барбаре промолчать.
И еще неблагонадежные. «Строжайше б запретил я этим господам на выстрел подъезжать к столицам».
Экстраординарный профессор одобрительно взглянул на старшую, даром что не предполагал в студенте Ерошенко народнических, социал-демократических и даже либеральных наклонностей. Между тем шовинизм и чванство младших вызвали негодование матери.
Вам не стыдно, Kinder?
Мамочка, поверь, это не чувство классового превосходства, но обычный социальный анализ, попыталась оправдаться Маня.
Вкупе с национальным, добавил Франек, измеряя пальцами расстояния между Веной, Будапештом и Белградом. Между прочим, Маня в Баськину Москву не хочет. Только в Сорбонну, как Мария Склодовская.
Пани Малгожата погладила кота.
Манечка с пробирками? Увы, не представляю. Шведской премии ей точно не дадут.
Маня хмыкнула.
Так бы и сказали: на Париж не хватит франков. Режим не слишком поощряет верных слуг.
Но-но, дитя! сдвинул брови экстраординарный профессор. Шутки шутками, но меру Марье следовало знать. Тринадцать лет весьма почтенный возраст.
Бася поднялась со стула и вздохнула. Тихо и неприметно, как подобает столичной жительнице, уставшей от провинциальных склок.
So ein schönes Wetter heute20. Я погуляю, мама?
В сторону Вильчьей? не удержалась Маня.
Нет, Манечка, в сторону Маршалковской.
Басе показалось, что даже Свидригайлов посмотрел на нее скептически. Но вероятно, только показалось. Франек вновь оторвался от атласа.
Папа, если что, лучше куда в артиллерию или пехоту?
* * *
На залитую предполуденным солнцем Мокотовскую Бася выскочила в самом решительном настроении. Давно пришла пора положить предел безграничному нахальству Ерошенко. Сегодня дошло до явного компрометажа, и что обидно, совершенно незаслуженного. Бася ни разу не перекинулась с житомирским нахалом ни словом, максимум два или три, которые, понятно, не в счет. (Что студентик родом из Житомира выведала Ася Высоцкая; зная Басиного дедушку, со значением подчеркнула: «Захваченная, но Польша».)
Долго идти не пришлось. Субъект в студенческой тужурке, покинув пространство, просматриваемое из квартиры Котвицких, застрял перед витриной магазина дамских шляп. Странный для студента интерес к парижским модам привлек внимание городового Пепшика, застывшего неподалеку, саженях в десяти, от Ерошенко и теребившего задумчиво красный шнурок револьвера. Пепшика, знала Бася, крепко помяли то ли в пятом, то ли в шестом неподалеку от Политехникума, и с тех пор в каждом третьем студенте он охотно видел возможного бомбиста. Служебное рвение в сочетании с природной нелюбовью к москалям под белым царским мундиром билось сердце истинного Пепшика могло иметь опасные последствия.
Бася твердым шагом направилась к витрине. Положить предел она еще успеет, тогда как сейчас следует светило спасать. В конце концов, они друг другу братья. Студент курсистке non lupus est, а курсистка студенту тем более.
Здравствуйте, Константин Михайлович!
При виде Баси Ерошенко учтиво поклонился, сняв старенькую, вылинявшую фуражку. И при этом, с присущим ему нахальством, даже не попытался изобразить удивления. Можно было вообразить, будто по Мокотовской сновали десятки очаровательнейших девушек, в элегантнейших платьях из «Revue de la mode», соломенных шляпках с Петровки, зонтиками с Кузнецкого и каждая говорила: «Здравствуйте, Константин Михайлович!» Между тем в данный момент поблизости не было никого, кроме Баси, Пепшика и еще одной, далеко не юной девы, профессионально оценивавшей потенциал «пана студэнта». Немногочисленных прохожих в расчет принимать не стоило, равно как и шарманщика, «катарына» которого тягуче выводила грустный вальс про маньчжурские сопки.
Здравствуйте, Барбара Карловна. To znaczy dzień dobry pannie Kotwickiej. Bardzo się cieszę, że znowu pannę widzę21.
Польскую фразу Константин Михайлович произнес чуть медленнее, чем русскую, но с носовыми и среднеязычными у нахала всё было в порядке. Не «джэнь» и не «ще чешен». Впрочем, его ведь сам Карский заметил. И папочка благословил. Ну а что москалик переборщил немного с «панной» Кстати, с артикуляцией огубленных «о» и «у» Бася бы могла ему помочь.
С появлением хорошенькой паненки, столичной курсистки и дочери профессора, владельца знаменитого кота, Пепшик утратил к студентику интерес и, придерживая шашку, чинно направился в направлении Кошикóвой. Вещи в его мире встали на места, витринам и порядку ничто не угрожало. Профессионалка, удостоверившись, что этот клиент не ее, продолжила путь к Аллеям, в более оживленные и перспективные места.
Вы уже в курсе? озабоченно спросил Барбару Костя.
Юные боснийцы подарили европейцам великолепнейшую тему для бесед. Неделю, если не более, можно будет обходиться без погоды.
Сущий кошмар. Бася честно попыталась сосредоточиться на сербах и несчастной австрийской чете. Мой младший брат готовится к войне. Намерен устроить тевтонам Грюнвальд, если немцы на нас полезут. А вы?
Я пока нет. Думаю, обойдется. При чем тут, в конце концов, Россия?
Папа тоже так думает. Константин Михайлович, вы тут, верно, дожидаетесь кого? Не буду мешать. Я вышла прогуляться. По Уяздовским и в Лазенки.
Ерошенко расплылся в бесхитростнейшей улыбке.
Если честно, я надеялся случайно встретить вас. Узнал, что вы вернулись из Москвы и вот
«Наглец!» пропело у Баси внутри.
Но вовсе не думал, что вы непременно появитесь. Тем не менее
И все-таки смутился. Замялся, замолчал. Что бы подумал, увидев его, декан истфила Карский? У игрушки кончился завод?