Ифеаний жрет мое манго, он даже умудрился разгрызть косточку. В уголках его рта собрались сок и слюна.
А я возьми и скажи, что у него зубы как мотыга.
Хозяйка разглядывает содержимое коробки.
Надо же, денег нет, говоришь, а ухажеры твоей мамочки такое ей приносят. Или это твои ухажеры? Она окидывает меня взглядом, словно прицениваясь. Ладно, иди. Считай, что коробка с едой теперь моя, как компенсация за долги. Времени тебе даю до понедельника, поняла? Иначе придется вам спать на автобусной остановке. И даже не спорь.
Когда хозяйка злится и хочет показать серьезность своих намерений, то переходит на игбо.
Ифеаний уже добела обсосал косточку манго. Облизав пальцы, он берет следующий плод и прокусывает оранжевую корочку до самой красновато-зеленой мякоти. Такой хруст стоит, словно он жрет грудинку. Сок стекает до самых его локтей. Хозяйка вытирает ему лицо и снова заправляет тряпку за пояс халата. Ифеаний мой ровесник, его мама, хозяйкина дочь, умерла, и старуха носится с ним как курица с яйцом.
Зной обостряет чувство голода. Наша речушка здорово обмелела, да у меня и сил нет идти до нее. Богачи, что живут вдоль больших трасс, бурят для себя скважины, и некоторые устанавливают за заборами колонки, чтобы люди победнее не мотались на реку. Но я боюсь туда идти. Уж лучше б дождь пошел тогда я бы поставила ведро под крышей.
У меня не хватает смелости, чтобы отправиться на Эке Ока и купить что-то из еды. А вдруг я снова натолкнусь там на духа? Мне страшно увидеть его тонкое лицо тонкое и плоское, как на детском рисунке. Как я вообще могла принять его за человека? Ведь каждый знает, что на рынке кроме людей полно всяких духов, ангелов и других существ. Определить духа не трудно. Они не любят, если ты смотришь на их ноги. Столько таких случаев было, когда взрослый или ребенок посмотрел на ноги духа и получал по голове, после чего умирал. Может, потому он и нашел мой дом, что я посмотрела на его ноги? Что ж, мне здорово повезло, что осталась живой, но лучше не рисковать и не ходить на рынок.
Я ложусь, чтобы немного поспать. Днем я замачиваю муку из гарри и бужу маму, ну сколько можно спать. Она съедает всего три ложки каши и снова засыпает, а я доедаю остатки. Муки осталось на дне мешка вперемешку с песком, и когда я жую, он хрустит у меня на зубах. Я так вспотела от жары, что все платье мокрое. Каменный пол дарит прохладу, но занавески плотно не закрываются: я отодвигаюсь в сторону, чтобы солнце не попадало на меня, и снова засыпаю.
Сны мне снятся такие яркие, хотя я понимаю, что сплю. Мне снится отец, будто он ждет меня возле ворот нашего старого дома. На нем рубашка с короткими рукавами и черные брюки со стрелочками, которые хрустят, если провести по ним пальцем. У меня красивый папа, на шее у него золотая цепь, что сверкает как киликили[40]. Я бегу к нему, и он подхватывает меня на руки и крутит, как маленькую. Когда папа опускает меня на землю, у меня аж щеки болят, так сильно я улыбаюсь. В глазах моих пляшет солнце, а от кружения кожа еще ощущает дуновение ветерка. Я крепко беру папу за левую руку, чувствуя прохладу его обручального кольца. Я даже помню его на вкус, потому что маленькой его всегда облизывала. Вкус обручального кольца он соленый, металлический.
Что-то ты припозднилась, говорит папа, но вовсе не сердито. Пойдем скорей, а то еда остынет.
Еда? Странно. В предыдущих снах мы просто сидели и разговаривали, никакой еды не было. При упоминании еды у меня аж слюнки текут. Папа смеется и поторапливает меня, чтобы мы поскорей зашли в дом.
Стол накрыт как положено по воскресеньям. Мама вытащила вазу фирмы Pyrex и уложила в нее фрукты и овощи. Я вижу распаренный белый рис в плошках, кроваво-красную кашу и куриные ножки. Все так заставлено едой, что не особо помахаешь ложкой.
Это индейка, говорит отец. На Рождество мы всегда едим индейку, не забыла?
Я вроде молчу, но понимаю: точно, это не куриные ножки, а индейка. Горловина платья жесткая и натирает шею. Это такое розовое платье из шифона с серебристыми штучками, которые называются пайетками. Нижняя юбка из плотной сетчатой ткани, чтобы фалды платья красиво ниспадали от линии пояса, прямо как у королевы. И еще на мне белые гольфы с бантиками на боках, а в серединки бантиков вшиты перламутровые пуговички. Я начинаю кружиться, и мои белые туфли с пряжками весело скрипят, и папа хлопает в ладоши.
Ах ты, моя маленькая Сакхара, говорит он. Моя прекрасная девочка.
Я сейчас похожа на Анну из фильма «Принц и я». Мы с папой вместе смотрели его, когда я была маленькая. Это мое любимое кино. Там у всех такие красивые платья, и они в них кружатся, кружатся
Нгва, садись уже, говорит папа. Он начинает раскладывает еду по тарелкам. Кушай, пока все горячее. Он кладет мне на белую тарелку рис, два больших куска индейки, кашу, а потом тянется к огромному салатнику. Определенно, это рождественский салат. С зеленым и репчатым луком, помидорами, кукурузой, огурцами, с сардинами и печеными бобами. С сервировочной тарелки я беру пару ложек жареных бананов, а потом говорю:
Погоди, а почему к нам не присоединилась мама? И где Мерси?
У мамы разболелась голова, но она скоро подойдет. Хочешь курицу карри?
Вроде ее не было на столе, но как по мановению волшебной палочки появляется блюдо с курицей карри такая желтая маслянистая вкуснятина с гарниром из картошки с овощами, все как готовит мама. И это единственное блюдо, которое именно так и готовит моя мама. В желудке урчит мол, давай, корми меня скорей, но я не обращаю на него внимания.
Ты не мой папа, вдруг заявляю я.
Да что ты такое говоришь, моя милая Сакхара? Папа смотрит на меня, разговаривает со мной, но руки его вроде как двигаются сами по себе, словно он их не контролирует: одна рука держит тарелку, а другая накладывает в нее еду. Ты, наверное, хочешь пить, давай я принесу тебе сок Tree Top. Ты сиди, сиди, а то Мерси рассердится, если ты ничего не поешь. И тут появляется бутылка с концентрированным соком Tree Top, сама переливается в кувшин, потом в него сама добавляется вода, и получается осветленный апельсиновый сок.
Хватит уже притворяться, говорю я.
Отец смеется.
Какая ж ты у меня упрямая, золотце мое. Я очень горжусь тобой. Кстати, ты не устала? Давай папочка поухаживает за тобой.
Ты не мой папа! Я даже не повышаю голоса, но вся комната сотрясается, словно и она, и мы вместе с нею находимся в картонной коробке, которую кто-то куда-то несет.
Не надо кричать, солнышко, ведь у твоей мамы голова болит, хоть ее пожалей.
Мой папа не скажет «у твоей мамы». Он просто называет ее «мамой», как и я.
Псевдопапа замирает на секунду, вдруг меняется в лице и берет стакан с налитым для меня соком.
Ведь все это для тебя, а ты отказываешься. Неудивительно, что ты ходишь по рынку и попрошайничаешь, чтобы тебе дали хотя бы десять найр. Он отпивает немного моего сока, и цвет у него стал какой-то странный такой нормальные люди не пьют.
И тут я открываю рот и кричу. Платье само собой слетает с меня и рвется на куски. У стола, что ломился от множества блюд, подламываются ножки, и вся еда разлетается по комнате жареные бананы, салат, минеральная вода, сок. Потолок весь забрызган кашей, словно кровью. Рис вываливается на пол, часть рисинок попадают мне на кожу, в волосы, и мне становится щекотно. Но это оказывается не рис, а личинки. Я опять кричу, пытаясь стряхнуть с себя эту гадость. Некоторые лопаются, измазав мои руки слизью. А псевдопапа все подбрасывает и подбрасывает рис в воздух, и этот рис расползается по комнате.
Я просыпаюсь, уткнувшись носом в бетонный пол. Слюна во рту липкая и тягучая, как суп из окры, который растягивали на много дней, несколько раз подогревая на огне. Я прислушиваюсь к звукам улицы. Из-под двери пробивается тусклая полоска света. Должно быть, сейчас вечер. И как я могла так долго проспать? В комнате жарко, тут надышали два человека я и мама. Моя нижняя губа разбита. И я вся чувствую себя разбитой.
Глава 6
Озомена: день сегодняшний
Ножницы царапают затылок, Озомена морщится, но сидит смирно. Она привыкла, что поход к парикмахеру дело болезненное. Ведь твои волосы скручивают, заплетают в тугие косички, после чего на коже могут даже остаться болячки. Иные парикмахеры, не выпуская расчески из рук, могут даже стукнуть ребенка, чтобы он не ерзал, но ее бог миловал от такого. Некоторые родители даже подкупают своих чад сладким, только бы они пошли к парикмахеру, но Приска никогда не потакала дочерям.
И вот она смирно сидит на стуле, пока братец Али промокает порез на ее шее обрывком бумажного полотенца и бормочет:
Прости, ох, прости, у тебя такая нежная кожа.
Ничего себе объяснение.
Приска видит через зеркало, как братец Али озабоченно хмурится, беспокоясь, что ему влетит от Приски. Озомене хочется сказать, что не стоит так волноваться, она его не выдаст.
Наконец падает последняя густая прядь, плечи и пол усеяны ее волосами. Озомена чувствует головой приятный холодок и радостно поеживается. Наконец-то она, ученица средней школы, избавилась от последнего пережитка детства. Ей ужасно хочется провести рукой по волосам, остриженным до длины в семь сантиметров.
Ну что, тебе нравится, аби?[41] Сейчас я придам прическе стиль, выбрею тебе узор. Парикмахер изображает в воздухе замысловатую вязь, стараясь загладить свою вину.
Нет, моя мама будет против, я ведь пойду учиться в среднюю школу.
В самом деле? И где же?
Это школа-пансион в штате Имо.
Неужто федеральное учреждение? Прекрасно, прекрасно, говорит братец Али, размахивая ножницами, словно волшебной палочкой. Озомена решила не уточнять насчет школы. Умные мальчики и девочки обычно и попадают в государственные колледжи пусть братец Али думает, что так оно и есть. Он делает еще несколько пассов ножницами, затем озадаченно смотрит на полученный результат. Давай-ка немного выстригу тебе затылок.
Хорошо, только не делайте из меня панка, просит Озомена, от волнения совсем забыв, что для панковского стиля нужны более длинные волосы. Братец Али откидывает прядь волос с ее шеи и берется за дело, постоянно поворачивая ее голову то в одну, то в другую сторону. Его большой палец больно надавливает на мочку уха, словно он забыл, что имеет дело с живым человеком, а не тренировочной болванкой.
Заведение «Братец Али» расположено на главной улице города, рядом с крупным супермаркетом Jordinco. Конкуренты Али Thompsons находятся буквально в нескольких метрах отсюда. Улица эта называется Ахалла Роуд: в одном ее конце древний рынок Эке Ока, а в другом современные банки, и все это взаимосвязано и поддерживает друг друга на плаву, когда займы и прибыль совершают свой магический круг. По тротуару плывут толпы пешеходов через тусклое в пятнах зеркало Озомена видит движение на проезжей части: грузовики с апельсинами, пикапы, городские автобусы и желтые такси с полоской из черных шашечек от капота до багажника, что очень похоже на летящий пчелиный рой. Владельцы тачек мешают пешеходам, стараясь втиснуться хотя бы на край тротуара, под которым проходит водосток. В субботу санитарные службы отвалили несколько бордюрных камней в сторону, и под ними проглядывают сухие водоросли, покрытые коричневой коркой. В сезон дождей не дай бог наступить в такое место: именно сюда стекает вонючий и гнилой мусор, в котором происходит своя микроскопическая жизнь из бактерий, и на липкой поверхности всей этой гадостной жижи всплывают пузырьки. А во время наводнений любого неосторожного прохожего, решившего, что он идет по ровной твердой поверхности, может засосать с головой, а затем поток утянет его вместе с этой грязью на самое дно реки.
Все, готово, говорит наконец братец Али. Озомена поднимает голову и вдруг видит в зеркале подобие собственного отца. С довольной улыбкой братец Али подносит к затылку девочки ручное зеркало, демонстрируя результат сзади.
Здорово же, правда?
Озомена издает булькающий звук, ей хочется разрыдаться. Братец Али сделал ей стрижку как у папы, это стиль ее папы.
Я стала похожа на панка, расстроенно говорит Озомена. Она крутит головой, стараясь разглядеть себя под всеми возможными углами. Стрижка вышла мальчишеской и совершенно не сочетается ни с лицом, ни с формой головы.
Никакой ты не панк, говорит братец Али и гладит девочку по голове. Ты выглядишь как примерная ученица. Он любовно поправляет отдельные прядки.
Губы у девочки горят от обиды, она вот-вот разревется. Озомена вскакивает со стула, пытаясь сорвать с себя накидку и полотенце.
Эй, эй! кричит братец Али. Он сердито хмурится, ноздри его толстого, как картошка, носа раздуваются. Поосторожней с моим инвентарем.
Любовно и несколько подобострастно он снимает и накидку, и полотенце, потом обмахивает толстой кисточкой шею и одежду Озомены.
Спасибо, выдавливает из себя та, стараясь не смотреть на парикмахера. Разве можно благодарить человека за этот ужас? Было договорено, что Приска заедет за дочерью, но Озомена больше не может находиться в этом заведении, что сродни огороженному загону. Она ненавидит эти неудобные стулья с низкими спинками, этот обсыпанный волосами диванчик, плакаты с мужскими прическами афро от коротких до длинных со стилизованными бакенбардами и усами. Эта парикмахерская застряла в далеких восьмидесятых, да и сама Озомена, заполучив стрижку «а-ля папа», чувствует себя артефактом.
Когда придет Нваный Дибиа, передайте ей, пожалуйста, что я отправилась домой пешком, просит она, намеренно употребив мамино прозвище, по которому ее все знают в городе «женщина-фармацевт». Братец Али молча кивает и, насвистывая какую-то песенку, начинает отряхивать стулья полотенцем, поднимая в воздух облако мелких волосков. Он только рад избавиться от Озомены Приска заплатит ему за его вольное творчество, не имея перед глазами результата.
Озомена выходит на улицу: ее оголенную шею овевает легкий теплый ветерок, но она не может им насладиться. Ей кажется, будто все глядят на ее выпуклый лоб и толстые губы, которые эта прическа только подчеркнула. Будучи совсем ребенком, она даже гордилась темным пушком над верхней губой, потому что у ее папы были усы, а она хотела быть как он. А вот теперь
Да, а что теперь?
Слезы и так подступают к горлу, а тут еще какая-то женщина заругалась, что нельзя так ходить загребая пыль ногами. И комок в горле превратился в камень. Озомене хочется все делать назло, но ее ноги уже все покрылись пылью.
Добравшись до площади Огбугба Нква, девочка свернула в сторону квартала Амикво, и природное любопытство взяло верх над самоедством. Квартал этот место сосредоточенного проживания северян, народностей хауса[42] и фулани[43]. Тут был совершенно другой мир. Из радиоприемников гремит индусская музыка, прерываемая новостями на языке хауса. Малламы (северяне) сидят перед своими домами и магазинчиками (иногда одно совмещено с другим) и громко беседуют, смеются, жестикулируют, попивают фура да ноно[44] и едят орехи кола. По левую сторону от Озомены здание медресе, откуда слышатся распевные гимны. Вокруг этого здания царит тенистая прохлада, но некоторые ученики, наоборот, выдвинули свои коврики на солнышко: они сидят на траве и пишут что-то на своих дощечках. И уже в который раз Озомена жалеет, что не знает языка хауса и не может пообщаться с этими людьми. Единственное влияние северян на их семью состояло в поедании по субботам бобового пирога акара и каши из кукурузы акаму. Все вместе это и было их маленькой дава, данью исламу[45].