Грех! скривился Василий. А Березовским, Гусинским, Голдовским, Козленкам и Чубайсам не грех нас грабить? Им не стыдно, что заставляют нас жить впроголодь?
Погоди, погоди, что ты лепишь? Я не Березовский и не Гусинский, и даже не владелец ларька. Я тебя не грабил, всё наоборот произошло, поднял брови Денисов. Мы люди и жить должны по человеческим понятиям, а не по воровским. Ума не приложу, как ты на это вообще решился? Шестеро детей! Один мальчик уже почти мужчина, кормилец твой подрастает.
Да уж, кормилец, хмыкнул Василий.
«Никому не верит. Даже детям своим. Отравлен неверием, выползень», с тоской подумал Денисов, но вида не подал, будто и не слышал этого саркастического «Да уж».
Ничего не проходит в этой жизни бесследно, всё взаимосвязано. За всё придётся однажды заплатить, не бывает случайных мелочей, Василий. В пятимиллионном городе встретились Василий и Игорь. Ночью Василий «попросил взаймы» у незнакомого ему водителя, в другую ночь этот водитель находит его сына, замерзающего ночью на автобусной остановке. А ещё через день Вася и Игорь встречаются, курят и беседуют на лестничной площадке. Такие, понимаешь, знаки, Вася, тебе, вообще, о чём-нибудь говорят?
Сердце Денисова неожиданно резко и болезненно торкнулось в груди, а вслед за толчком подступили неприятные покалывания под левой лопаткой, застучали горячие молоточки в висках. Он сморщился и непроизвольно, положив левую руку под сердце, сделал несколько давящих движений. «Планируем, загадываем, а всё может кончиться в один миг, с неожиданно подступившим страхом», подумал он и замолчал.
Боль в груди усилилась. Василий с непроницаемо-каменным лицом смотрел на него, а он замедленно возвращался к действительности, неожиданно осознавая: «Василёк не прошибаемо тупой, или это маска? У меня ощущение, что ему плевать на всё, что я ему тут говорю. Он скорей всего меня за идиота считает, новоявленным Макаренко и лохом, и ждёт не дождётся, когда я уйду. Ах, Егорушка, Егорушка, Егорушка-воробушек, запал ты мне в сердце. Но мне нужно закрепиться для пригляда за тобой, за брошенным бесприютным воробушком. Ну, не полный же он уродец этот Вася-Василёк-Василёчик, чудный цветочек на заплёванном питерском асфальте? Неужели и живого кусочка в его бычьем сердце, с двадцатью ударами крови в минуту, не осталось? Егор-то кровинушка ему родная, не чужой ребёнок».
Василий
Василий, в самом деле, успокоился, прикинув, что вреда ему от нежданного гостя не будет. Он даже стал подумывать, что пора бы уже и распрощаться с неожиданным гостем (есть очень хотелось), сославшись на срочные дела, но с тоской, представив себе, какая сейчас начнётся тягостная и долгая разборка в квартире, остался, чтобы потянуть время. Слушая Денисова, он с тоской думал сейчас о том, как Наталья всех соберёт в гостиной, и, рассадив на диване, прикажет Егору стать в центре комнаты. Она будет вершить суд, в котором сама будет и прокурором, и судьёй, девочки немыми заседателями, мать Натальи тихим адвокатом Егора, ну, а он палачом.
Суд, по обыкновению, продлится долго, с криками и стенаниями Натальи, обвинениями Егора в бессердечности, тупости, дебилизме, обжорстве, жадности, хитрости, лицемерии, с примерами из жизни, где проявлялись эти его отрицательные черты, а после прикажет ему привести приговор в исполнение. Орудие возмездия широкий кожаный ремень, ещё отцовский, хорошо знаковый со спиной и ягодицами самого Василия.
К самому акту наказания Василий относился равнодушно, рассуждая так: отец меня драл, отца его отец тоже драл никто от этого не умер. Ему бы вспомнить о боли и чувстве унижения, которое он испытывал в детстве, когда его самого порол отец, да успел он очерстветь, устать от жизни, обросло его сердце корой хладности, накопил сора душевного и дурного опыта, злобы и зависти к удачливым, «ослеп» для жизни честной и «обмёрз» душой. «Невозможно не прийти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят», говорит Писание, а святитель Феофан Затворник, раздумывая над этими словами, заключил: «Какое, в самом деле, ослепление постигло нас, и как беспечно мы ходим посреди смерти».
Когда в детстве Василий получал очередную порку, он не издавал ни звука, пощады не никогда не просил, только про себя крыл отца страшными ругательствами, которые освоил ещё в младших классов. Отец удивлялся его стойкости и иногда восклицал, с недовольством, но не без восхищения в голосе: «Ещё один коммунист растёт». Он имел в виду не членство в партии коммунистов, а главного героя своего любимого фильма «Коммунист», который в финальной сцене фильма, терпя удары набросившихся на него кулаков, раскидывает их и падает только тогда, когда в него выпустят несколько пуль. Окорот от крепкого сыночка отец получил, когда в очередной раз решил поучить уже шестнадцатилетнего сына уму-разуму. Вася этого ему не позволил. Он больно заломил отцу руку, ткнул лицом в пол, раскровенив ему нос, и так придавил коленом спину, что захрустели кости. Отец поплакал, хотел в милицию заявить, но опрокинув водочки остыл, и «воспитывать» больше Васю не пытался.
Василий стал устраивать свою жизнь по своему разумению, впрочем, вариантов было немного. Тяги к серьёзной учёбе он не испытывал. Полёт мысли не поднимался выше планов о приличной зарплате, халтурных приработков, и стандартных развлечений с девицами и выпивкой. Была учёба в автошколе, работа автослесарем, армия, затем работа водителем, неплохие заработки, женитьба.
Жизнь с первой женой у него складывалась хорошо. Это была чистоплотная, работящая и спокойная девушка, работавшая почтальоном. У неё была комната на Якубовича рядом с Почтамтом, Василий поселился у неё. Доброта и сердечность Любы были хорошо видны людям, никто никогда не видел её хмурой. Когда она говорила с людьми, лицо освещалось милой улыбкой, её любили сотрудники почты и соседи. Ласковое Любаша надёжно приклеилось к улыбчивой девушке, но как это часто случается в семейной жизни, не заладились отношения со свекровью, и не по вине невестки. Мать Василия заподозрила в невестке коварную змею, целью которой была её двухкомнатная квартира в спальном районе.
Люба родила Алёшеньку. Первенца она боготворила, все силы отдавала ребёнку, а у Василия наступили некомфортные дни. Особой нежности к своему дитяти он не испытывал, хотя попервах пытался помогать жене. Выспаться теперь не удавалось, в тесной комнате негде было спрятаться от плача ребёнка, новый человечек стал хозяином жизни, его центром.
Как не каждый человек может петь, так и не каждый может любить, хотя петь, ещё худо-бедно можно научить. Научить любви обделённых этим, ни с чем не сравнимым богатством невозможно и таких людей немало. Запрятано это богатство где-то глубоко внутри них и дремлет, придавленное тяжёлым спудом скучной жизни с набором однообразных привычек. Разбудить это чувство сложно. Скорби и тяготы не умудряют такого человека, не освобождают из-под спуда спящее чудо, а только озлобляют. Такой человек может дожить до глубокой старости, так и не узнав, что такое всепобеждающая сила любви. Любовь талант, награждающий человека счастьем, но много ли поистине счастливых людей?
Василий был из числа «обделённых». Этого ему не могла дать семья, в которой не было любви, привить полезный черенок на деревце-дичке родителям не приходило в голову; в среде же его жизневращения, к несчастью, не оказалось добрых учителей, не встретились ему и люди, которые могли бы изменить его мировоззрение, да и он сам чурался «умных».
Любил ли он Любашу? Он не смог бы дать себе ответ на этот вопрос, да и вопроса такого он себе не задал. За время, прожитое с ней, слово «люблю» не было произнесено им ни разу. Этот брак был ошибкой, ошибкой Любы. Она была старше Василия, претендентов на руку провинциальной «бесприданницы» долго не находились, время убегало, а она очень хотела детей. Сходясь с Василием она наивно исходила из житейской издевательской «мудрости-тупости» «стерпится-слюбится». Вытерпеть человек много чего может, любить иного и плёткой не заставишь.
Простая девушка из северной глубинки, как могла, тянулась к свету, выписывала журналы, брала в библиотеке книги. Василий книг не любил и не читал, в школе дотянул только до восьмилетки. Отношение в его семье к книгам было утилитаристским: дома книг не было, а в дачном туалете-скворечнике у них висела «долгоиграющая туалетная бумага» толстенный том книги Александра Дюма «Двадцать лет спустя», умыкнутый из библиотеки. И в этом совсем не были виноваты дефицит туалетной бумаги в СССР или скромное финансовое положение в семье. Это было гнусное жлобство и беспардонное невежество. Зимой книгу «почитывали» мыши, кляня, наверное, хозяев за вырванные листы.
Люба пыталась тянуть мужа в музеи, украшала их скромное жильё репродукциями из журналов, к которым сама делала рамки, тщетно пыталась увлечь Василия посещениями концертов и театров. Василию по душе был друг-телевизор, диван, иногда он ходил на футбольные матчи.
На четвёртый Алёшин день рождения Люба купила малышу дорогущую и дефицитную по тем временам железную дорогу немецкого производства. Они с сыном подолгу сидели на полу с занятной игрушкой с восторгом и умилением на лицах. Игрушка понравилась и Василию, таких игрушек у него никогда не было в детстве, но, узнав о цене игрушки, он грубо высказался, в том смысле, что для их бюджета это бесцельная и вредная трата. Люба простыми словами пыталась объяснить ему, что у детей должно быть счастливое детство это будет согревать его душу потом, когда он станет взрослым, а сейчас нужно заложить фундамент, на котором будет вырастать его душа. Василий грубо и с оскорблениями стоял на своём. Это был тот момент истины, когда Любе нужно было подвести черту, сказать: «Беги, Люба, беги!», осознать, что её ждёт погружение в ад с чёрствым чужаком, с несродной душой, что не будет у её ребёнка отца, а у неё мужа, в высоком понимании этого слова; что её и Алёшины судьбы будут изломаны человеком, не понимающим простых, человеческих чувств и радостей, что единственный способ изменить ситуацию спасти себя и сына это расстаться с ним.
Но вместо этого она горько расплакалась, продолжила говорить Василию о том, что детям нужно прививать любовь, тогда, возможно, они родителей на старости лет куска хлеба не лишат и похоронят по-человечески. Василий роптал, и никак не хотел соглашаться с женой. Он не мог вспомнить, чтобы его отец, когда-нибудь играл с ним маленьким. Вечно усталый, и частенько выпивший, вечно ссорящийся с матерью, иногда поколачивающий её, отец был безразличен к интересам сына, а Василий проводил всё свободное время среди дворовой шпаны, где получал довольно специфические понятия о жизни.
Когда Василий учился на слесаря по ремонту автомобилей и одновременно на водителя, он ещё больше отдалился от родителей. От одежды его теперь не выветривался запах бензина, руки никогда не отмывались добела, он уже попивал, курил, ругался скверно, нахватался от водителей всяких жаргонных словечек. Служил он в Казахстане, вначале водил грузовик, после «Волгу» командира части, который в нём души не чаял. Водителем он был классным, машину знал прекрасно, простоев никогда не случалось, ремонтировал её сам. И служилось ему вольготно: приходил в казарму только спать, его не беспокоили. Возить «хозяина» приходилось не только по делам, домой, но и на дачу, и на охоту, по магазинам. Жизнь полковника была у Василия на виду. «Хозяин» был беспринципным хапугой в погонах. К «народной» собственности относился, как к личной, тащил домой из части всё, что считал нужным, включая продукты, дачу ему строили на «халяву» солдаты, он толкал налево бензин и солярку, стройматериалы, списывал и продавал оборудование.
Василию деятельность полковника нравилась. У него складывалось устойчивое циничное мировоззрение, сводящееся к простой формуле: бери всё, что плохо лежит, так делают все, и чем выше ранг человека, тем больше он может хапнуть. Он стал почти членом семьи полковника, тот даже уговаривал его остаться на сверхсрочную, но он не согласился. Домой он вернулся с документами водителя первого класса и с чеком на тысячу триста рублей. В стройбате платили за работу и деньги эти были неплохие для того времени.
После службы пожил он дома недолго. Постаревшие родители совсем озверились. Ругались по пустякам, «доставали» его своей скупостью и бережливостью: не выключенная лампочка в туалете могла вызвать бурю эмоций и разговоры на целый день. Недели через две после возвращения домой, он устроился на автобазу водителем, стал шоферить, а вскоре встретил Любу.
Люба умерла во время вторых родов, Егорку спасли мать не удалось. Роды были с кесаревым сечением, произошло заражение крови. Люба умерла 13 января 1989-го года, в эти дни проходила последняя в истории СССР перепись населения. Рождение Егора увеличило народонаселение страны на одну единицу, но итоги этой переписи в скором времени стремительно и трагически были перечёркнуты: страна кроваво рассыпалась, на её скукожившихся просторах воцарялся хаос, неся с собой смерть, разруху, нищету, кровь, страдания миллионов людей.
Перед родами Любаша стала в очередь на расширение жилплощади, и, наверное, её радужные планы обязаны были положительно разрешиться, как и другие разные планы миллионов обычных советских людей, если бы не предательство фарисеев, внедрившихся во власть, мизантропов с глобально гнилой системой взглядов на жизнь, пауков-кровососов, обращающих кровь своих жертв в сверкающее золото, от отцов своих впитавших матрицу «эта страна», составляющие вместе общность мерзавцев, сводящих цивилизацию в могилу, утилизаторов наследия отцов и дедов.
Василий остался с двумя детьми. Отец Василия к тому времени умер, мать поначалу взялась было помогать сыну, но вскоре разнылась, ссылаясь на плохое здоровье, и он оказался буквально связан детьми по рукам и ногам. Был у него один депрессивный момент, когда он даже решился отдать детей в детский дом, но одумался. Кляня судьбу и тяготы жизни, он нанимал нянек, клал детей в больницы, устраивал их зимой в профилактории и санатории, летом в оздоровительные лагеря, «бомбил» на машине ночами, днём водил грузовик, развозил продукты по магазинам. Воровал при любой возможности продукты, которые развозил, способов для этого было немало.
Люди его жалели, приходили на помощь: как не пожалеть, одинокий мужчина, вдовец в расцвете сил с двумя детьми? Ненадолго он сходился с разными женщинами, которые очень быстро бросали его, узнав о детях и комнате в коммуналке. Кому нужны такие тяготы? Ему была нужна женщина для ухода за детьми, помощница в тоскливой, тяжёлой череде дней похожих один на другой. Он стал запивать, на работе на него скапливались докладные. Из жалости его терпели, но однажды всё же попросили написать заявление об уходе по собственному желанию.
С бойкой Натальей он познакомился ночью, когда она остановила его машину. Слово за словом, они разговорились. Василий поведал ей о своей горькой судьбе. Оказалось, что она тоже одинока, живёт с мамой и четырьмя детьми, и они довольно быстро сошлись и стали жить вместе.
Жадная, предприимчивая, с цепкой хваткой, Наталья, озлобленная своей планидой, давно и безуспешно искала мужчину-добытчика. И хотя Василий не совсем подходил её материальным запросам, но на безрыбье и рак рыба: она вцепилась в него мёртвой хваткой, быстро прибрав к рукам. Об ораве детей она вначале рассуждала просто: вместе переживут как-нибудь, где пять тарелок каши, там и шестая найдётся, только детей Василия она полюбить не смогла.