Страх вытеснил из сознания все мысли, залил его кипящей чернотой отчаяния и отвратительным, ненавистным чувством беспомощности не в моих силах было справиться с крылатым порождением неизвестно какой бездны. И вдруг ощущение пустоты где-то там, внизу, под прижатой к земле ладонью, пустоты, уходящей далеко вниз, сырой, затхлой, пахнущей гнилью и разложением и такой спасительной. Я бросила торжествующий взгляд на монстра ему оставался лишь шаг, чтоб дотянуться до меня руками-лапами и ударила ладонью по земле, вкладывая в этот удар весь свой страх, который, как известно, весьма хорошо преобразовывается в силу.
Земля содрогнулась. Монстр, почувствовав, как закачалась, заходила ходуном поверхность под ним, остановился, озадаченно глянул под ноги; последующий толчок, многажды сильнее первого, заставил его покачнуться и монстр, нелепо взмахнув крыльями, не удержался и рухнул на спину. А моя рука в тот же миг провалилась в пустоту.
Оставайся ни с чем, каргово отродье! зло выкрикнула я и изо всех сил оттолкнулась ногами, бросая себя в образовавшуюся дыру.
***
Сознание возвращалось неохотно, голова гудела словно гонг, по которому, хорошенько размахнувшись, ударили тяжёлой деревянной колотушкой. Я застонала и удивилась звуку собственного голоса, сиплого, едва слышного даже здесь, среди окружавшей меня тишины. Пошевелила пальцами рук, ног вроде двигаются, но каждое движение причиняет нестерпимую боль.
Сколько я уже тут лежу? И где это «тут»? В памяти послушно всплыли обрывки долгого падения и собственный, переполненный ужасом, крик.
Найденная мной пустота оказалась вовсе не скрытым подземным ходом или тайником. Это была длинная, узкая шахта, почти отвесно уходящая вниз на десятки саженей. И я, в попытке спастись от чудовища, прошедшего сквозь мой щит так легко, будто его и не было, просто нырнула в этот лаз, не проверяя, что там. И отправилась в долгий вертикальный полёт вниз головой.
Сначала я пыталась сгустить воздух, чтоб хоть немного замедлить падение, но предательская стихия отказалась повиноваться вероятно, я была слишком напугана и не смогла составить правильную конструкцию. Тогда, в панике, я стала хватать руками торчащие из стен лаза корни в надежде зацепиться за них. В какой-то момент мне даже удалось развернуться головой вверх и вовремя. Что-то сильно толкнуло в ноги, колени хрустнули и подломились; тело пронзила острая боль, поднявшись по позвоночному столбу, она влилась в голову; я кулем повалилась набок, резкий удар головой и на этом мои воспоминания окончились.
Осторожно, опираясь на мокрую каменную поверхность, я села, попыталась подтянуть ноги к груди в коленных чашечках будто взорвался огненный шар, но они послушались, видать, обошлось без переломов. Протянула руку к затылку пальцы наткнулись на липкое месиво спутанных волос, и ещё один шар лопнул в голове. Я поспешно убрала руку, чувствуя, как от боли снова замутилось сознание, замерла, пережидая дурноту. А затем попыталась открыть слипшиеся глаза. Я ожидала вспышку света, что пронзит меня ещё одной стрелой боли, но реальность оказалась прозаичней некуда вокруг царила непроглядная тьма. А и вправду, с чего я взяла, что под землёй должно быть светло? Наверное, удар затылком, оставивший после себя довольно серьёзную рану, сказался на моей способности мыслить трезво. Хорошо ещё, что встретил меня твёрдый пол, а не остро заточенные колья или другая хитроумная ловушка.
На этом, правда, хорошие известия заканчивались и начинались плохие.
Насколько я знала, древние имперцы были весьма изобретательны в вопросах смертной казни для врагов, шпионов или просто преступников. Но если в глубине Империи казнь, пусть даже показательно жестокая, вроде поджаривания на решётке или четвертования, преследовала главной целью именно умерщвление, то для страдающих от скуки башенных гарнизонов она была чуть ли не единственным способом разнообразить унылый быт, а потому отличалась продолжительностью, позволяющей сполна насладиться мучениями жертвы. К тому же, сказывался и недостаток врагов огненноглазые эйо не особо стремились на человеческие земли, предпочитая спокойно отсиживаться за Пределом, а потому любой пойманный враг, чтоб развлечь скучающих солдат, должен был мучиться долго, разнообразно и занимательно.
Любимейшей из казней в гарнизонах было замуровывание заживо, но пленник, сходящий с ума от безысходности в крошечной каморке, из которой нет выхода, умирал слишком скучно и это неизменно расстраивало уставших от однообразия каждодневной службы солдат. История умалчивает, кому именно принадлежала мысль дать замурованному надежду вместо отчаяния, но в результате казнь усовершенствовали, да так, что теперь за страданиями обречённого пленника можно было наблюдать бесконечно долго несчастного сбрасывали в подземную каверну, единственным выходом из которой был длинный вертикальный лаз, подобный тому, в который я угодила. Через этот же лаз пленнику спускали еду ровно столько, чтоб не сдох от голода. И наслаждались, как страдалец, весь переломанный после падения, но живой, в кромешной темноте пытался выбраться из своего узилища; говорят, были и такие ловкачи, что умудрялись подняться по лазу обратно, к самому верху и там, разумеется, их встречала ощетинившаяся острыми пиками, надёжно закрытая решётка и радостное улюлюканье солдат.
Вот в такую каверну я, похоже, и угодила.
Стараясь двигаться плавно, чтоб не причинять себе дополнительной боли, я снова легла на холодный пол, и замерла, превратившись в слух. Где-то совсем рядом назойливо и ритмично стучали по камням капли воды кап-кап-кап и каждая из них, разбиваясь о твёрдую поверхность, отзывалась в израненной голове пульсирующей болью. Подтягиваясь одними руками, чтоб не тревожить колени, я поползла в сторону звука и почти сразу наткнулась на небольшую лужицу, до краёв наполненную ледяной водой. Набрала полные ладони и умылась, постанывая от наслаждения. Набрала ещё и жадно, торопливыми, большими глотками выпила.
Холодная влага, разлившись внутри, придала сил, мысли мутные, неповоротливые, бессвязные, слегка упорядочились
Итак, что мы имеем? Я жива, и это хорошо. На голове рана, серьёзно повреждены колени это плохо, но не смертельно, хоть, на мой взгляд, для испытания раны ощущались уж слишком реальными. Я сбежала от опасного чудовища, но провалилась в древнюю тюрьму, куда отправляли на медленную и мучительную смерть, и единственный явный выход из неё там же, где и вход, но сконструирован он так, чтоб выходом только казаться.
«Надо осмотреться», решила я.
Едва заметный жест рукой и передо мной засветился тёплым пламенем небольшой шар, бросая отблески на мокрые стены.
«Пять шагов. Всего пять шагов в ширину и шесть в длину», прикинула я и подняла голову, в сомнении разглядывая уходящий вверх лаз нет, никак через него не вылезти; даже сумей я допрыгнуть всё равно не смогу зацепиться, края лаза гладкие, будто отполированные. Тут уж даже не важно, есть наверху решётка или нет.
На краю сознания мелькнула мысль что-то о воде и её потоке, и тут же умчалась, скрылась под ворохом других размышлений. Я пыталась поймать её, но она, будто решив поиграть в догонялки, ускользала, прячась в огненных складках головной боли. Обозлившись на такое, я с силой ударила ладонью по лужице, расплёскивая воду; тонкий ручеёк плеснул на камни, стёк в крошечный жёлоб, почти незаметный в неверном свете шара, и весело побежал к стене. Я недоуменно проследила за ним, ожидая, что он вот-вот остановится в углублении; но ручеёк, журча струями, добрался до стены, упёрся в неё и пропал, просочился в мельчайшие невидимые ходы в толще камня.
Ну конечно! вслух воскликнула я и хотела уж хлопнуть досадливо ладонью по лбу, но вовремя сдержалась. Не может быть так, чтоб вода просто капала и оставалась в пещере, никуда не уходя за века и тысячелетия она, несомненно, проточила себе немало выходов, и надобно лишь понять, подойдёт ли хоть один для меня. Я вновь опустила руку в воду, на этот раз спокойно, стараясь не тревожить стихию. Потянулась мысленно к струям воды, сосредоточилась, сливаясь с ними.
«Покажи»
Струи зашелестели, забурлили, плеснули вокруг хрустальным фонтаном и побежали в разные стороны, стремясь разом указать на каждую щель, что служила для них путём. Потоки, что уходили вниз, я отпустила почти сразу, а вот то, что показывал ручеёк, упорно стремящийся к стене, меня заинтересовало чрезвычайно. Сквозь узкие щели он просачивался в толщу монолитного камня и изливался в широкую извилистую расселину, слишком большую, чтоб сохранить неделимость потока. Вернее, широкой она была лишь для воды, для человека едва протиснуться. Я не могла разглядеть, куда выходит этот шкурник вода не доходила до его конца, стекая по пути в малые щели, уходя глубже в землю но выбор, исследовать ли его или нет, был очевиден. Я подползла к стене, положила ладони на холодный камень и сосредоточилась. Некогда крепкая порода, подмытая водой, пребывающая в постоянной влажности, уже потеряла часть своей прочности. Рукой её, конечно, не пробьёшь, да и инструментами, если б они были, пришлось бы работать долго и нудно. Но зачем мне инструменты?
Волевым усилием я выгнала из головы все тревожные мысли и соединилась с камнем, почувствовала, как по мне, не по нему, долгими столетиями бежит вода, разрушая целостность, ощутила малые частицы, что всё ещё удерживают меж собой куски породы, проникла в трещины, изучая, где подковырнуть, а где и отломать. Послышался шорох, будто кто-то невидимый взялся кучу песка пересыпать из одного места в другое, он нарастал и нарастал, затем к нему добавился стук камней, пока совсем крошечных; ещё немного и по каменному полу застучали булыжники покрупнее. Что-то тяжёлое с грохотом ткнулось мне в бок, оцарапав острыми гранями, и откатилось в сторону, глухо громыхая не отвлекаться, иначе всё будет насмарку. Сознание от напряжения вновь затуманилось, мысли спутывались, но из последних сил я всё-таки удерживала контроль над стихией.
В какой-то момент шум осыпающегося камня, гулкой каверной превращённый в разъярённый грохот, стал нестерпим. Не выдержав, я зажала ладонями уши и скорчилась на полу, то теряя нить происходящего, то вновь всплывая на поверхность мутного сознания. Свет почти потухшего шара был едва различим в облаке поднятой пыли а может, мне эта пыль только чудилась, и стена осталась там же, где и была?
Я уже готова была поверить, что мне не удалось развалить преграду, что это всего лишь видения, какие, говорят, весьма скоро появляются у замурованных в одиночестве узников, но тут в нос ударил запах затхлости, да такой крепкий, что ясно было он мог вырваться лишь из открытого мной шкурника, не имевшего раньше почти никакого сообщения с каверной. В затихающем грохоте послышался свист, потянуло сквозняком застоялый воздух нашёл себе выход через лаз в потолке, его дуновение зашевелило волосы и холодом прошлось по мокрой коже.
Ф-фух! Я вытерла пот со лба, оперлась на пол, чувствуя, как трясутся руки, подтянулась, продвигая себя к образовавшемуся проёму, заглянула в сырую, затхлую темноту огонь послушно выхватил из неё острые выступы стен, пиками торчащие в и без того узком пространстве.
«А ежели впереди тупик? Или где-то там, куда не дотягивается свет, будет сужение?» тихо прошептал незаметно подкравшийся страх и сдавил горло своими крепкими клешнями.
Или туда, или наверх, к монстру, вслух напомнила я себе, и страх, поколебавшись немного, разжал хватку неизвестность шкуродёра показалась ему менее опасной, чем вполне реальное чудище, что ждало на поверхности.
Выдохнув, я полезла в трещину.
Время замедлилось, стало тягучим и густым, будто кисель. В колеблющемся свете плывущего передо мной огненного шара я продиралась вперёд, стараясь не задевать острые выступы и пыхтя от усердия. То и дело из темноты появлялись многочисленные повороты и изгибы, плавные и резкие, местами стены раздавались вширь и ввысь, и, если бы я могла хоть как-то опереться на ноги смогла бы даже идти по шкурнику, немного пригнувшись; но за каждым таким расширением следовало сужение не раз и не два мне удавалось протиснуться меж стенами и не застрять лишь чудом, оставляя на камнях лоскуты и без того изодранной туники.
Вымоталась я до предела. Борьба с защитными чарами башни, побег от чудовища, раны и, наконец, разрушение стены, отделяющей шкурник от каверны на это я потратила все свои силы. Сознание несколько раз погружалось в темноту, перед глазами мелькали разноцветные пятна, мне казалось, что ещё одно движение, и силы покинут меня окончательно. Но нет, раз за разом мне удавалось вынырнуть из пучины беспамятства и заставить тело совершить ещё одно усилие. И, странное дело, чем дальше, тем легче это получалось, будто там, впереди, был источник, подпитывавший меня в самые тяжёлые моменты.
Закончился шкурник неожиданно стены вдруг раздались вширь, и я кубарем вывалилась на пол какой-то большой пещеры. Нет, даже не пещеры помещения! Свет шара выхватил из темноты ряды стеллажей, в беспорядке заваленных книгами и свитками; меж ними матово поблёскивали гладкими боками высокие железные шкафы с циферблатами, окошками из непрозрачного тёмного стекла и вкраплениями цветных стеклянных кругляшей, едва заметно помаргивающих то ли своим, то ли отражённым светом; от шкафов к стенам тянулись тугие жгуты из ярких, разноцветных шнуров непривычного гладкого материала. Всё вокруг толстым слоем покрывала пыль судя по её толщине, нога человека не ступала в это помещение даже не годами, а целыми столетиями.
Придерживаясь за полки, я кое-как поднялась на ноги и, к собственному удивлению, поняла, что боль стала слабей, она уже не взрывалась опаляющим огнём, а просто тихо ныла, как обиженный ребёнок. При каждом шаге в колени будто вонзались тысячи иголок, но мне стало радостно уже от того, что я снова могу ходить.
Пошатываясь, я обошла по периметру всё помещение, разглядывая шкафы. Что они такое: какие-то устройства или приборы? Заглянула в книги: мелкий текст на незнакомом языке буквы ничем не походят на привычные, иногда разбавленный изображениями непонятных схем. От любого, самого малого и плавного, движения в воздух поднимались облачка пыли, они так и норовили попасть в нос, и приходилось всё время морщиться, отворачиваясь, чтоб не чихнуть.
Обойдя помещение по периметру и вернувшись к расселине, я опустилась на пол и привалилась спиной к стеллажу тело, измученное падением, продиранием через шкурник и ранами, хоть и слушалось, но настойчиво требовало отдыха. Веки тяжёлыми портьерами нависли над глазами, и я не стала противиться какая разница, произойдёт со мной что-то плохое или нет, ежели я всё равно не в состоянии сопротивляться; а после, быть может, появятся силы, чтоб продолжить поиски выхода.
С этими мыслями я и провалилась в уютный мрак сна без сновидений.
***
Мне казалось, что поспала я всего ничего (хотя кто знает, сколько минуло времени там, на поверхности), но даже такой сон пошёл на пользу мышцы налились силами, туман, мутной пеленой покрывавший разум и мешавший рационально мыслить, отступил, как отступила и терзавшая меня боль. Я медленно поднялась, проверяя, хорошо ли слушаются ноги, не вернутся ли головокружение и тошнота нет, всё было в порядке. В относительном, разумеется попытайся я сейчас пробежаться или, к примеру, вступить в бой, раны, несомненно, вновь дадут о себе знать. Но никаких опасностей в помещении не наблюдалось, и я сочла за лучшее продолжить поиски выхода.