Короче, так: нас здесь не было. Быстро сдергиваем к метро. А там сразу к ментам на станции зайдем, вроде как, позвонить. Если что алиби будет, что в это время нас тут не было
Все еще парализованный страхом, Иван безропотно порысил вслед за Крысой, в ужасе думая, что потерпевший, если выживет, по-любому запомнит их. И пока суть да дело, Киреев успеет дембельнуться и все спишут на него, Шаховцева
Вернувшись в часть, он не спал всю ночь, ожидая, что в казарму придут прокурорские с особистами и арестуют его. Этот липкий страх жил в нем все последующие дни. И лишь к середине января начал потихоньку ослабевать.
В конце концов Шах решил, что кожаный очухался и не стал поднимать шум, а может, по пьяни и вовсе ничего не помнил. Так он думал до того самого вечера, в который на свою беду отправился в самоволку в родную институтскую общагу
3
Еще раз проверив все замки и зафиксировав намертво массивную железную щеколду, Шаховцев наконец скинул рубаху и джинсы, вытащил из сумки пакет со спортивным костюмом и хотел было переодеться, но, поразмыслив, решил сперва принять душ тело буквально зудело и чесалось, словно он провел ночь на матрасе, набитом стекловатой.
«Не хватало еще псориаз на нервной почве заработать!» подумал он, шлепая в ванную.
Стоя под теплыми упругими струями, он остервенело елозил мочалкой, будто хотел соскрести вместе с двухдневной грязью и потом злость, отчаяние, отвращение к самому себе.
«Как же, отмоешься тут! зло усмехнулся про себя Шаховцев. Тут и баня не поможет!..»
При мысли о бане в памяти вдруг всплыла незабвенная деревня Войновка, где каждое лето он гостил у бабушки Анны Степановны. В «родовом имении», как иронически величала их старый бревенчатый дом мама. Сама же Ольга Григорьевна не особо жаловала свою малую родину и наезжала туда от силы раз пять за лето. И хорошо, потому что каждый ее приезд был сущей мукой для Ваньки. Родительница, старавшаяся изо всех сил воспитать единственного сына пай-мальчиком, строго-настрого запрещала ему купаться вместе с другими мальчишками, жечь с ними костры за околицей, лазать по деревьям, бегать босиком и в особенности париться в бане у соседей Игнатовых: «Рано тебе еще! Да и какое удовольствие истязать себя в этой жаровне?»
В ответ Ваня послушно молчал и лишь изредка заговорщицки переглядывался с бабушкой. Зато когда в воскресенье мать уезжала в город, начиналось раздолье. Гоняй себе целыми днями, бултыхайся до посинения в речке, а по четвергам айда в баню!
Этого дня Ванька с нетерпением ждал всю неделю. Кургузый бревенчатый сруб за соседским плетнем казался ему сказочной избушкой, где в раскаленном мокром тумане совершалось волшебство. Это подтверждала и бабушка, постоянно повторявшая, что «сходишь в баньку как заново родишься». Вот потому в четверг маленький Шаховцев с самого утра просто изнывал от нетерпения, мечтая скорее «родиться заново».
В баню они ходили на пару с Пашкой, тетки-Таниным внуком. Сосед заводил Ваньку в парную, укладывал вниз лицом на нижний полок и аккуратно, но усердно обрабатывал веником. И так было приятно лежать, чувствуя, как на тебя накатывают упругие волны жара, представляя, что ты вновь появляешься на свет, а значит никогда не умрешь, если будешь каждую неделю париться в этом волшебном домике! Вот только жаль, что Пашка не позволял ему забираться на самую верхнюю полку-ступеньку, куда лазал сам, повторяя, подобно матери: «Обожди, брат, рано тебе еще!» Но в отличие от Ольги Григорьевны произносил эти слова не высокомерно-поучительным тоном, а утешающе-дружески.
Пашка Игнатов был лучшим другом Ваньки, несмотря на то что был старше на добрых семь лет. Сколько помнил себя Шаховцев, сосед всегда нянчился с ним, играл, брал с собой на речку и за околицу, где со взрослыми ребятами они жгли костры, пекли в золе картошку или коптили пойманных карасей. Пашка даже специально приделал к раме своего велосипеда сиденье от старых детских качелей, чтобы возить Ваню.
А еще Игнатов держался с ним, как с равным по возрасту. А когда разок один из ребят на речке в шутку назвал Ваньку «мелким», то мгновенно схлопотал от Пашки звонкий щелбан. Впрочем, сосед прибегал к таким аргументам нечасто как правило, хватало одного его слова, чтобы урезонить сверстников.
Игнатов вообще был главным заводилой среди мальчишек в деревне. Он быстрее всех гонял на велике, лучше всех плавал. А еще главенствовал над пацанами не только в играх и прочих ребячьих затеях, но и в церкви, на воскресной литургии. Да-да, именно в церкви. Каждое воскресенье в Войновке вместе со взрослыми туда шли и дети. Было забавно наблюдать, как пацаны, проказничавшие и озоровавшие шесть дней в неделю, на седьмой, нарядившись в белые рубашки и строгие брюки, чинно, под присмотром дедушек и бабушек, шествовали в местный храм, стояли притихшие, старательно и зачастую неумело крестясь. Друг за другом подходили к стоящему у аналоя священнику, что-то виновато шептали ему, а потом склоняли головы, которые пастырь накрывал своим золотистым передником.
Игнатов и тут был за старшего. Пока шла служба, он следил, чтобы остальные, особенно малышня, не шумели, не толкались, урезонивал их. А когда батюшка выносил из алтаря золотистую чашу, то Пашка самолично выстраивал ребятню к причастию сначала самых маленьких, потом постарше, а уж под конец подходил сам.
Уже повзрослев, Шаховцев не раз думал: а ведь все эти пацаны-девчонки были октябрятами-пионерами, которым, по идее, не полагалось ходить в церковь и тем более участвовать в таинствах! Что ж это получается: дома, в городе, с красным галстуком на груди, а на каникулах, в деревне у иконостасов в платочках да белых сорочках? Чего ж тогда удивляться, когда вчерашние партийцы, клявшиеся в верности марксистско-ленинским идеалам, стали в одночасье верующими, красующимися перед телекамерами со свечками? Ладно Пашка как-никак тетка Таня прислуживала старостой в храме, а эти-то?..
Впрочем, если многие дети из Войновки скорее всего не понимали смысла хождения на вечерни да литургии, то Пашка уж точно делал все осознанно. Он вообще был взрослым не по годам и порой казался не подростком, а полноценным справным мужиком. В десять- одиннадцать лет уже умел сам сготовить обед или ужин, сменить прохудившийся лист шифера на крыше и даже починить выключатель.
А кроме того, Пашка был фантастически бесстрашен. Ему ничего не стоило на спор отправиться ночью на кладбище или ввязаться в драку с парнями куда старше и сильнее себя. А дрался сосед как лев, если не сказать больше, играючи сшибая недругов с ног и разбивая в кровь физиономии.
Кстати, из-за этого виртуозного умения драться о Пашке среди ребятни ходило немало слухов. Одни говорили, что у себя, в Краснодаре, он тайно занимается запрещенным в ту пору каратэ. Другие утверждали, что Игнатов изучает какую-то хитрую заграничную борьбу вместе с курсантами военного училища, где в ту пору служил его отец. Сам же сосед до поры до времени говорил, что занимается обычным самбо, пока однажды в Войновку не приехал старший брат одного из мальчишек, дзюдоист-перворазрядник, и не попытался побороться с Игнатовым. Парень был на четыре года старше и почти в два раза крупнее, но тем не менее потерпел полное фиаско: лишь только он пытался ухватить Пашку, как оказывался на земле, и со стороны можно было подумать, что он попросту поддается сопернику. Вот только красное от усердия лицо борца, на котором застыло изумленно-непонимающее выражение, говорило о том, что все происходит всерьез.
Значит, самбо, говоришь? произнес разрядник после поединка. Да ни фига, брателло. Самбо тут и не пахнет. Колись, где тренируешься?
Где-где У себя в Краснодаре, нехотя отозвался Пашка, отводя глаза в сторону.
Понятно, что не в Алабаме, усмехнулся соперник. Я спрашиваю, где конкретно?
В спортивном клубе, на районе
И как же этот твой вид спорта называется?
Я же сказал самбо. С военно-прикладным уклоном
Ладно, не хочешь говорить не говори, махнул рукой борец. Только не надо тут вешать мне лапшу, Седой. Это скорее на айкидо смахивает, да и то именно смахивает и не более
Седым Пашку прозвали за пепельный от рождения цвет волос. Причем каждый раз, будь то в деревне, в школе или потом в армии, его точно так же сходу окрещивали новые однокашники и сослуживцы.
А секрет, где и кто тренирует его, Пашка не только не открывал никому из приятелей, но и наотрез отказывался показать им даже самые простейшие приемы. Исключением был лишь Ванька
Учить его Игнатов начал вскоре после того, как Шаховцева в шесть лет тайком от матери все-таки окрестили в здешней церкви. Восприемниками были тетка Таня и Пашка, которому как раз накануне стукнуло тринадцать, и батюшка разрешил ему быть крестным Ваньки. Впрочем, это отдельная история
В то же лето Игнатов стал потихоньку посвящать крестника и в тайны своего хитроумного боевого искусства.
Как правило, для этого они уезжали на велике в лес или в дальний карьер, где Седой учил его нападать и защищаться, а кроме того, заставлял падать и кувыркаться на голой земле. Ваньке, естественно, это не нравилось. Куда интереснее было лихо сшибать с ног своего тренера или метать в дерево «всамделишный» нож, чем набивать самому себе шишки и синяки на жесткой стерне! Но Игнатов сказал, что без этого нельзя постичь все остальное. И не только рассказал, но и показал, что называется, наглядно.
В то утро они укатили на велосипеде за три километра от Войновки, за дальнюю косу, где над берегом вздымался высоченный утес. Оставив Шаховцева внизу, Седой вскарабкался на самую вершину и, крикнув оттуда: «Смотри!», неожиданно ринулся вниз
До сих пор Шах помнил тот мгновенный, бескрайний ужас, когда Пашка кубарем летел с каменистого, почти отвесного склона!.. Ваня аж заревел от страха, решив, что друг непременно разобьется насмерть
Он пришел в себя лишь когда его на его плечи легли чьи-то руки.
Ты что, глупый? Вот он я!
Сквозь пелену слез он разглядел Игнатова. Крестный присел перед ним целый и невредимый, успокаивающе ероша Ванькину макушку, повторяя:
Ну все, успокойся. Видишь, я даже не поцарапался!
Когда же страх прошел, изумлению маленького Шаховцева не было предела. А крестный еще пару раз скатился с обрыва, а потом объяснил, что если он, Ванька, будет слушаться и старательно повторять все за ним, Пашкой, то научится не только одолевать в драке почти любого, но и безболезненно прыгать и падать с любой высоты.
В то лето они протренировались неполных два месяца, но кое в чем Иван все же поднаторел. Когда к сентябрю мама привезла его в Куранск, то в первый же день в детском саду Шаховцев сумел накостылять своему давнему обидчику Витьке, с которым до сей поры никто у них в группе не мог справиться.
Но по настоящему Шаховцев оценил «Систему» (как называл то, чему учил его Пашка) после той страшной истории с Вовкой-Хлыстом верзилой из Рябиново, успевшим к своим девятнадцати отсидеть два года в колонии за грабеж.
Случилось это в местном клубе, где по выходным неизменно крутили какое-нибудь интересное кино. Клуб был один на четыре деревни, потому каждую субботу-воскресенье туда стекался народ со всей округи. Вот и в тот вечер в Войновку вместе с компаниями из других сел подвалила ватага из Рябиново во главе с Хлыстом. Однако здешние пацаны, понятное дело, оказались в клубе раньше всех и успели занять первыми задний ряд, который почему-то считался среди ребят привилегированным. Из-за этого все и началось.
Поначалу Хлыст попытался было привычно турнуть пацанов и расположиться с верной кодлой на своем привычном месте. Но на этот раз среди войновских оказался приехавший на каникулы Игнатов, который напрочь отказался пересесть.
Эй, фраер сопливый, ты че, меня не понял? угрожающе надвинулся на него Хлыст.
Игнатов поспешно поднялся, что-то тихо сказав в ответ. Со стороны могло показаться, что он извиняется перед местным авторитетом. Но тот вдруг побелел от злости, резко опустил руку в карман телогрейки, и в следующую секунду в ней что-то блеснуло, устремившись к Пашкиному лицу.
Что произошло дальше, поначалу никто не понял. Шаховцев успел заметить лишь, как крестный неловко вскинул руку, будто пытаясь заслониться от удара, неуклюже качнулся в сторону и в следующий миг Хлыст, закрутившись волчком, грохнулся на пол. Казалось, он просто поскользнулся и вот-вот вскочит на ноги, размазав противника по стенке.
Но Хлыст не вставал, а лишь со сдавленным стоном корчился между рядами. Правая рука, на которую был надет массивный металлический кастет с внушительными шипами, была неестественно вывернута и распухала прямо на глазах.
Дальнейшее Ванька помнил смутно. В клуб набежали взрослые, следом примчались местная фельдшерица и участковый. Из сельсовета к клубу подогнали «УАЗик», куда на брезенте загрузили так и не оклемавшегося после падения Хлыста.
Уже в районной больнице выяснилось, что у него, кроме сломанной в двух местах руки, серьезно поврежден позвоночник. Причем настолько серьезно, что бывший гроза окрестных сел так и остался калекой.
История эта наделала много шума в селе. Из райцентра даже приезжал следователь, опросив всех, кто был тот вечер в клубе. Но очевидцы рассказывали в основном одно и то же: пьяный Хлыст, попытавшийся садануть в лицо кастетом Игнатову, промазал и навернулся сам, без какой-либо посторонней помощи. То же самое, кстати, подтвердил и сам Вовка, сказав под протокол, что зацепился за что-то ногой. «Надо было этого щенка из зала выволочь и там урыть!..» в бессильной злобе шипел он, недвижно распластавшись на койке.
В общем, все единодушно сошлись на том, что произошел несчастный случай, в котором виноват сам пострадавший. Поначалу на него даже завели дело по статье за особо злостное хулиганство, граничащее с разбоем. Как же: ранее судимый, с кастетом, чуть было не изувечивший несовершеннолетнего! Но все же не посадили, приняв во внимание то, что после травмы позвоночника у обвиняемого полностью отказали ноги.
Правда, некоторые недоумевали: как же это Хлыста так угораздило оступиться? Особенно удивлялся участковый дядя Коля: «Это надо же нарочно так не навернешься!» качал он головой, когда однажды по-соседски чаевничал у бабы Нюры. «Это Господь его наказал, сердито отвечала Анна Степановна. Вот те Истинный Крест!»
Постепенно страсти улеглись, история подзабылась, и жизнь в Войновке потекла своим чередом. Лишь Шаховцев заметил, что с той поры и до конца лета, Пашка, будучи в церкви, перестал причащаться во время воскресной литургии. Нет, он все так же следил за порядком во время службы, выстраивал ребят в очередь к чаше, но вот сам так ни разу и не подошел
Лишь несколько лет спустя Игнатов рассказал крестнику всю правду:
Никакая это не случайность. Я его специально уделал.
Специально?
Ага. Когда он меня начал с места выгонять, я его тихонько петушней парашной обозвал. Чтобы он разозлился и первый на меня бросился. Вот только духу не хватило его насмерть завалить. А надо было бы
За что?! в ужасе вытаращил глаза пятнадцатилетний Шаховцев.
За Светку.
За какую Светку? Нашу, из Войновки?
Нет, из Рябиново.
Это глухонемую, что ли?
Ага.
Которая утопла в тот год?
Да. Только не утопла, а утопилась. Из-за этого ублюдка.