Весь четвёртый день мы пробегали в поисках дичи. Как на зло нам не встретились ни рябчики, ни глухари, ни даже пичуги, и лишь работящие дятлы иногда постукивали клювом о стволы деревьев. Было очень даже досадно, как же так, ведь мы пришли на охоту, на большую охоту. А где же дичь? В кого стрелять? И ведь тащить ноги по глубокому снегу невесть какая радость. Нам часто приходилось останавливаться, отдыхать. В такие минуты мы обычно делились своими впечатлениями, мнениями, разговаривали громко, а однажды Владимир громко чихнул, так громко, как могут немногие, даже эхо прокатилось по тайге. Когда снова воцарилась тишина, мой друг сказал:
Сейчас тут в радиусе полтора километра нет ни одной птички, кроме дятлов.
Ага. подтвердил я.
Но спустя ещё мгновение, буквально в сорока метрах от нас, вдруг шумно захлопали крылья. Это красавец глухарь, увидев нас, взлетел над верхушками деревьев, выбрал направление и, пролетая прямо над нами, стремительно унёсся вдаль. Всё это продолжалось несколько секунд вполне достаточных, чтобы среагировать, но мы стояли ошеломлённые, с разинутыми ртами и не могли пошевелиться. Лишь Рэм как-то неуверенно тявкнул и тут же умолк, забыв о глухаре. Он так же, как и мы был слишком неопытен, чтобы что-то сообразить в первую же секунду. Долго мы вспоминали ещё этот случай, долго обсуждали его, долго ещё стоял перед моими глазами большой, красивый, стремительный глухарь, которого я впервые в жизни видел так близко.
Подошла к концу наша «большая» охота. Последнюю ночь я проспал мертвецким сном уставшего человека и проснулся лишь в девять часов утра. На этот раз Вовка был мною недоволен.
Хоть бы раз поднялся, дров в печку подбросить. выговаривал он мне. Всю ночь проспал на готовеньком.
Что я мог сказать ему на это? Я лишь сладко позёвывал, да молчал.
Через час мы отправились в обратный путь, домой. Со свежими силами мы довольно быстро преодолели самый трудный и коварный участок пути. Но не обошлось здесь и без казусов. Чтобы облегчить ходьбу, мы часто выходили на русло ручья и шли по льду. Здесь идти было легче, да и снег был как будто мельче. Мы уже совсем было обрадовались, что так легко нам удалось преодолеть злополучное болото, но в один прекрасный момент я вдруг по пояс провалился в ручей. Холодная вода быстро пробралась до тела, набралась в валенки. Мне было вдвойне обидно от того, что шёл я сзади Владимира. Я недоумевал. Как это так? Вовка со своей комплекцией в полтора раза превышал меня по весу и вдруг не провалился, а подо мной лёд сломался как яичная скорлупа. Мой друг, убедившись, что со мной никакой особой беды не приключилось, стал даже подшучивать надо мной, но. Сделав несколько шагов, неожиданно сам провалился в ручей. К счастью тоже только по пояс. Тайга бурно содрогнулась тогда от хохота неудачников. Мы смеялись друг над другом и каждый над собой, вовсе не думая о том, что могут быть неприятные последствия, а тем временем штаны и валенки с верху покрылись ледяным слоем. Мы поспешили продолжить свой путь, высушиться решили в среднем зимовье.
А выйдя на тропу, со мной произошёл самый приятный для меня случай. Мы шли быстро, уплетая имеющийся у каждого шоколад, чтобы утолить наступающий голод. Как всегда, Владимир шёл впереди, я метрах в десяти сзади. Однажды я приотстал от своего друга и в этот самый момент последний вспугнул рябчика, который седел на дереве вблизи от тропы. Рябчик, однако не стал улетать слишком далеко, а уселся на сучок как раз надо мной. Моё счастливое сердечко обмерло, не помня себя, весь дрожа от волнения, я снял с плеча ружьё, прицелился в птицу, но стрелять мешала рукавица. Я сбросил её и голой рукой схватился жгучий от мороза металл. Нажимаю на курок, раздаётся щелчок, но выстрела нет. Осечка. Снова взвожу курок и нажимаю. Гремит выстрел, и рябчик камнем валится в снег. Боже мой, сколько радости, я бегу к добыче, достаю её из-под снега и восторженно разглядываю. Мой первый рябчик в жизни, какое счастье! Я показываю его другу, а сам переполняюсь гордостью мой первый трофей. Усталость, голод, холод, всё отступает от меня. Чрезмерно счастливый я долго несу рябчика в руке, пока, наконец, Владимир не убеждает меня положить трофей в рюкзак. Я уже представляю, как будут радоваться дома моей удаче, мне сразу показалось, что рюкзак потяжелел, хотя и весу-то в рябчике не больше трёхсот грамм вместе с потрохами и пухом.
Когда я снова почувствовал голод, то вспомнил о шоколаде. Удивительно, я никак не мог припомнить, куда он делся. Я напряг память, но ничего не вспомнил, тогда сунул руку в карман телогрейки. Шоколад лежал в кармане. Вот оно что значит пыл охотничьей страсти, даже не помнишь, что делаешь.
В пути от нас отстал Рэм. Непонятно, или он за кем-то погнался, или просто потерял нас, только сколь не звали мы его, бедный щенок так и не появился.
Домой мы снова пришли глубокой ночью, уставшие, измученные, голодные. Когда я разулся, то увидел, что большой палец правой ноги весь отморожен. К моему неудовольствию подстреленному рябчику никто не обрадовался, бросили птицу в холодильник и даже не стали его общипывать, оставив на потом. Единственный, с кем я мог поделиться своими впечатлениями, был Вовка, Чёрный Медведь, но жил он совсем в другом краю посёлка.
Но что значила моя обида по сравнению с теми приятными воспоминаниями, которые я принёс из тайги. После горячей ванны и сытного ужина я с великим блаженством залез под тёплое одеяло и, пока не уснул, перед глазами всё время проплывала тайга, полная причуд и неожиданностей, такая холодная, суровая, но такая влекущая к себе.
Рэм прибежал домой лишь через несколько дней, исхудалый, уставший. Для него это было первое крещение таёжника, и простим ему то, что он так боязливо жался к нам в тайге, боялся отойти от нас дальше десяти метров, ведь он совсем ещё молодой щенок.
Приятно, когда у тебя есть любимое занятие. В свободные минуты я мог подолгу перебирать свои охотничьи припасы, снасти, чистить ружьё, любоваться им. Когда же у меня появился первый трофей, я гвоздём просверлил в ложе ружья маленькую дырку, что означало начало отсчета моим трофеям. За время каникул я сходил в тайгу ещё раз. Теперь со мной был Санька, десятилетний братишка. Ходили мы недалеко, никого не подстрелили, просто отвёл Лесной Ястреб в очередной раз душу, а, по возвращению из тайги, почистил ружьё и сложил его до лучших времён. Каникулы кончились, снова началась учёба.
В марте месяце женился мой старший брат. Как-то так у него всё вышло непонятно. Познакомился с девчонкой и готово, через неделю подали в ЗАГС заявление. В нашей семье это было особенное событие старший сын и брат, Валерий, забил первый гвоздь в здание своей семьи, если можно так выразиться. Молодая семья осталась жить в нашем родительском доме.
Мои же дела обстояли следующим образом. Мой сосед, Петухов Олег, занимался фотографией, а у нас с ним были в то время неплохие отношения. Постепенно к фотографии стал пробуждаться интерес и у меня. На некоторое время я попросил у Олега широкоплёночный фотоаппарат «Школьник» и начал в буквальном смысле слова изводить плёнки. В день я снимал иной раз по нескольку штук, проявлял их и, если негативы не получались, я начинал снимать новую плёнку. Это моё лихорадочное новое увлечение восприняли дома с любопытством. С давних времён у нас лежал фотоаппарат «Смена 8» и фотоувеличитель «Ленинград 2», но никто этим не увлекался. И вот всем этим богатством завладел я. В довершение ко всему я выпросил у матери денег для приобретения ещё одного фотоаппарата «Этюд». И посыпались родительские деньги на проявители, закрепители, фотоплёнки и прочее. Немало времени уходило у меня на это увлечение, однако я не забывал и о школе. У меня проявился не только интерес, но и талант к математике. Я решал трудные задачи, которые были не под силу иной раз всему классу. Меня пригласили на школьную олимпиаду, и я пошёл с удовольствием. Пошёл и занял первое место. Затем я победил и на районной олимпиаде и получил путёвку на областную математическую олимпиаду в городе Ангарск. Но дальше дело не пошло. Что там было делать мне, кустарю, только интересующемуся, когда рядом со мной выступали на олимпиаде ученики физико-химико-математических школ. Разумеется, меня необразованного заткнули за пояс, я набрал всего лишь пять очков. Однако интерес к математике у меня не пропал. Частенько дома, помимо уроков, я решал сложные запутанные задачи и, в большинстве случаев, это мне удавалось.
Таким образом с появлением новых увлечений, жизнь моя стала намного интересней. Я приобрёл немало товарищей из числа одноклассников и кроме них, перестал замыкаться в себе, что случалось со мной раньше довольно часто, но по-прежнему мечтал о тайге, ждал весны и был твёрдо уверен, что охота моё самоё любимое занятие. В апреле месяце, моего таёжного друга и брата, Чёрного Медведя, призвали в армию. Повестка на отправление была уже у него на руках, и даже голова его поблёскивала на солнце лысиной. Было ясно, что два года нам с ним на видеться. Я часто задавал себе вопрос, а с кем же я в тайгу буду ходить? Ведь я ещё так неопытен. Но все вопросы откладывались на потом, надо было сходить в тайгу сейчас, пока Вовка ещё здесь. Что-ж, решено. На майские праздники выпадало три дня отдыха. Не теряя ни минуты, мы упаковываем рюкзаки и в субботу, по окончании занятий в школе, отправляемся в поход. В моих доспехах теперь наблюдалась прибыль. Сбоку на ремне висел фотоаппарат, а на шее, рядом с манком на рябчика, фотоэкспонометр, который подарил мне Олег Петухов.
Тридцатого апреля, как только закончились занятия в школе, я опрометью мчусь домой, быстро переодеваюсь во всё таёжное, обедаю, затем хватаю заранее приготовленный рюкзак, облачаюсь в охотничье снаряжение и, во весь дух, мчусь к Владимиру. У него так же, как и у меня всё приготовлено заранее: рюкзак, ружьё, патронташ. В три часа дня мы покидаем дом моего друга и отправляемся в поход. Впереди двадцать пять километров пути. С нами вместе бежит Рэм. За зиму он заметно подрос, окреп и теперь уже нельзя было сказать, что он щенок. Это был настоящий таёжный пёс, испытавший тяготы и лишения, выпадающие на долю каждой охотничьей собаки.
В отличие от всех наших предыдущих походов, времени у нас было на этот раз предостаточно, спешить нам было некуда и поэтому мы решили в этот день дойти лишь до среднего зимовья.
День выдался превосходный. Яркое весеннее солнце ощутимо припекало наши головы. По всему видно было наступление прекрасного времени года лета. Ещё были видны в низинах островки грязного снега, ещё была покрыта местами толстым слоем спрессованного заледеневшего снега тропа, но лес уже ожил от зимнего сна, расправили свои ветки сосны, ели, пихты, освободившиеся от тяжёлых снежных лап. Весело защебетали птицы, радуясь весне, задорно зажурчали ручьи, наполненные паводковой водой, создавая на нашем пути немало преград. Повылазили из своих нор бурундуки, и наполнилась тайга своим привычным летним хором.
А для меня открывался новый мир. Казалось, что никогда в жизни я не видел такого разноцветья, не замечал такой прелести, такой красоты. Я зачарованно таращил по сторонам глаза и с великим блаженством вдыхал свежий ароматный таёжный воздух.
Меня нисколько не тревожил рюкзак, не стесняла мои движения телогрейка, которую нельзя было снять зимой, а ружьё для меня всегда было приятной ношей. В тот день я не шёл летел вслед за Вовкой. Радость моя была неописуема. Если зимой весь путь казался нескончаемо длинным, то сейчас, мы с невероятной быстротой преодолевали расстояния от одного нашего ориентира к другому. Ямы, невесть кем и для чего вырытые, ящики, принесённые кем-то в такую глушь, ручей, мостик через которого кости сохатого. На всё это я смотрел уже иными глазами, словно все эти диковинки я видел впервые.
К среднему зимовью мы пришли в восемь часов вечера. В пути нас больше всего волновало, не пришёл ли кто из охотников или туристов сюда раньше, чем это сделали мы, но, к счастью, зимовье было пусто, и мы смело могли располагаться в нём на ночь. До заката солнца было ещё далеко, но терять время мы не стали. Владимир принялся чистить картошку для супа, я же беру фотоаппарат и начинаю снимать.
Очень жаль, что добрая половина моих снимков не сохранилась, по своей неопытности я исцарапал плёнку, и многие фотографии получились ужасно плохо. Мне ничего не оставалось сделать, как выбросить их. Тем не менее, большинство фотографий я публикую в своём дневнике и очень ими доволен. Ведь многие мелочи стираются с годами в человеческой памяти, фотография же сохраняет всё именно так, как было на самом деле, пусть не в такой красе, но смотришь всякий раз с одинаковым волнением.
Поужинали уже после заката солнца. Суп, сваренный неопытными мальчишескими руками, казался нам необычайно вкусным, сытным. Чай испускал такой пьянящий аромат, что им нельзя было надышаться. Мы долго ужинаем у костра, любуясь природой, и лишь затемно забираемся в зимовье.
В зимовье двое нар, уложенных почти на самом полу. Потолок низкий, под ним бревенчатая балка с торчащими из неё многочисленными гвоздями. На стенах полочки для продуктов, свечей, спичек. Маленькое окошко, затянутое полиэтиленовой плёнкой вместо стекла, на подоконнике горы расплавленного парафина. Маленькая, открывающаяся со страшным скрипом, дверь и небольшая железная печка. Стены и потолок закопчённые, на брёвнах вырезаны имена многочисленных посетителей зимовья, и запах своеобразный, непередаваемый запах зимовья. Всё это можно увидеть и прочувствовать только здесь, в тайге дикой, первозданной.
Мой друг жалуется на горло, не простудился ли. Это нас беспокоит. Володя натапливает зимовье до такой степени, что в нём становиться как в бане. Он раздевается по пояс и садится ближе к печке. Ему надо прогреться, чтобы к утру никакой хвори не чувствовать. При свете двух свечей я фотографирую Владимира. У него на шее висит медвежий зуб, с которым он не расстаётся в тайге. Талисман удачи. Он будет передан Лесному Ястребу после похода, для сохранения в течении двух лет службы Чёрного Медведя.
В зимовье душно, жарко. Рэм лежит возле двери, но и тут не прохладнее, он скулит, просится из зимовья. Я выпускаю его, но скоро и сам не выдерживаю жары, выскакиваю прочь. Меня встречает приятная прохлада и густая темнота, перед которой робеют и самые отважные. Мои зрачки медленно расширяются, и я попадаю в сказочный мир видений. На небе рассыпаны тысячи звёзд. Где-то в далеке поёт ночная птица, и куда бы не устремил свой взор, кругом стоит могучая, непреступная лесная стена, составленная из толстых стволов сосен, лиственниц, елей. Зимой в ночное время я с опаской выходил из зимовья, внимательно оглядывался по сторонам и всё время ждал какого-либо подвоха. Сейчас же меня ничуть не страшит темнота ночи, таинственные шорохи. Я стою охваченный лирическим настроением, а губы мои расплылись до ушей в улыбке.
Уснул я в эту ночь лишь под утро, когда у добрых людей наступает самый сладкий сон. Уснул как убитый и почти тут же проснулся. За окном уже было светло, в зимовье стало прохладно, наступило утро. Переборов в себе желание уснуть ещё на пять минут, мы с Владимиром выходим из зимовья, разжигаем костёр, греем чай и завтракаем. Всё это проделывается молча, полу лениво, хочется спать, но надо идти, к тому же утренняя прохлада даёт о себе знать. Она пробилась к нам под одежду, и чувствуется, как по телу бегают мурашки.
После завтрака, мы упаковываем рюкзаки, взваливаем их на спины и, сладко позёвывая и поёживаясь от холода, отправляемся в путь. С самого начала заставляем себя идти быстрей, и вскоре мороз отступает, идти сразу становится веселей, и языки сами по себе начинают болтать что попало, лишь бы не молчать. Рэм, отдохнувший за ночь, носится по тайге, появляясь то спереди, то слева, то справа, высунет морду из веток, внимательно посмотрит на нас, фыркнет и снова в кусты. Ему тоже весело. А мы идём и идём по узенькой тропинке, извивающейся между деревьями. Сквозь мохнатые слои сосновых веток, редкими лучиками, пробирается к нам утреннее солнце, и снова я мысленно взвиваюсь в облака.