Умер мой дед в Баден-Бадене после продолжительной болезни. Помню, что именно там я и навещал его в раннем детстве. Мы, мой брат и я, часто ходили к нему по утрам в скромный отельчик, где он остановился. Мы заставали его сидящим в вольтеровском кресле, с укутанными шотландским пледом ногами. Перед ним столик, уставленный пузырьками с лекарствами, также на нем всегда была бутылка малаги и коробка печенья. Там я выпил свои первые аперитивы.
Своей бабки по материнской линии я не знал. Мне рассказывали, что она была доброй, умной, образованной и, если судить по прекрасному ее портрету, написанному Винтерхальтером, красивой. Она любила окружать себя теми, кого мы по-русски называем «приживалками», лицами, чьи обязанности четко не определены, но которые часто встречаются в старинных русских семьях, где составляют часть дома. Так, единственной обязанностью некой Анны Артамоновны было следить за прекрасной соболиной муфтой, которую моя бабка хранила в чулане в картонной коробке. После смерти Анны бабка открыла коробку: муфта испарилась. На ее месте лежала записка, написанная рукой покойной:
«Господи Иисусе Христе, помилуй! Прости рабе твоей Анне ее грехи вольные и невольные».
Моя бабка особо тщательно заботилась о воспитании своей дочери. В семь лет моя мать была уже вполне светской барышней; умела принимать гостей и поддерживать беседу. Однажды, когда моя бабка ожидала визита какого-то посла, она поручила принять его своей дочери, еще совсем ребенку. Моя мать старалась изо всех сил, предлагала чай, печенье, сигареты Напрасный труд! Гость, ожидавший хозяйку дома, не обращал на попытки маленькой девочки ни малейшего внимания и не произносил ни слова. Моя мать уже исчерпала все средства, когда вдруг, охваченная внезапным озарением, спросила: «Может, вы хотите пиWсать?» И тут посол оттаял. Моя бабка, вошедшая в этот момент, застала его громко хохочущим.
По линии отца я знал только бабку. Мой дед, Феликс Эльстон, умер задолго до брака моих родителей. Говорили, что он сын прусского короля Фридриха-Вильгельма IV и графини Тизенгаузен[16], фрейлины сестры короля, императрицы Александры[17]. Отправившись в Пруссию навестить брата, императрица взяла с собой фрейлину. Та внушила прусскому королю такую страсть, что он готов был на ней жениться. Некоторые утверждают, будто история эта действительно завершилась морганатическим браком; другие что молодая женщина отказалась от этого союза, чтобы не покидать императрицу, но тем не менее уступила настойчивости прусского короля, и от этой тайной любви родился сын, Феликс Эльстон. Злонамеренные умы той эпохи увидели в его фамилии соединение двух французских слов: elle sétonne[18], будто бы выражавших чувства молодой матери.
До шестнадцати лет мой дед жил в Германии. Затем приехал в Россию и вступил в армию. В дальнейшем он стал командующим донскими казаками[19].
Он женился на графине Елене Сергеевне Сумароковой, последней представительнице этой семьи[20]. С учетом этого обстоятельства император позволил моему деду Эльстону принять титул и фамилию жены. Та же честь была оказана моему отцу, когда он женился на последней представительнице рода князей Юсуповых.
Моя бабка по отцовской линии была любезной старой дамой, маленькой и кругленькой, с доброжелательным лицом и взглядом, полным доброты. Она набивала бесчисленные карманы своих надетых одна на другую юбок самыми разнообразными предметами, которые называла «полезные подарки для друзей». Это была странная смесь туфель, зубных щеток, лекарств и различных предметов туалета, включая самые интимные. Она выкладывала этот хлам перед нашими гостями, внимательно ища на их лицах признак, позволяющий определить, какой предмет кому наилучшим образом подойдет. Так что мои родители всегда искали хитрые способы, чтобы заставить ее оставаться в своих апартаментах, когда в доме бывали посторонние.
У нее было две страсти: филателия и разведение шелковичных червей. Последние заполонили дом; они были на всех креслах, где гости давили их, садясь, что причиняло сильный урон их одежде.
Когда мы бывали в Крыму, ее интерес переходил на сад. Но и здесь проявлялись ее странности. Убежденная в том, что улитки представляют собой наилучшее удобрение для роз, она прочесывала имение в поисках этих моллюсков, а по возвращении топтала свою добычу ногами до превращения их в склизкую массу, которую отдавала садовникам. Те воздерживались от ее употребления, но, желая доставить моей бабке удовольствие, непременно приносили ей несколько недель спустя самые красивые плоды и цветы, выращенные, по их словам, благодаря удобрениям из улиток.
Щедрость ее была безграничной. Когда она раздала все, что имела сама, продолжала приходить на помощь неимущим, прося за них своих друзей. Нас, брата и меня, она очень любила, хотя часто становилась жертвой наших розыгрышей, один из любимейших среди которых заключался в том, чтобы уговорить ее подняться на лифте и остановить его между этажами. Тогда несчастная перепуганная женщина принималась звать на помощь, а мы изображали спасение, которое она никогда не оставляла без награды. Тот же трюк мы использовали и в отношении не нравившихся нам гостей, но всегда старались вызволить их до появления слуг, которые тут же сбегались на их крики.
За несколько мгновений до смерти бабка, верная своей странной мании, велела принести ей шелковичных червей. И, налюбовавшись ими в последний раз, мирно испустила дух.
Мой отец всю жизнь был верен девизу рода Сумароковых «Одним путем без изгибов». В нравственном отношении он стоял выше большинства людей из нашего окружения.
Внешне он был высок, красив, строен и элегантен, с темными глазами и черными волосами. Хотя с возрастом он располнел, но всегда сохранял превосходную выправку. Он был скорее здравомыслящим, чем по-настоящему умным. Нижестоящие, особенно подчиненные, любили его за доброту; но в отношениях с начальством он проявлял мало дипломатичности, и его прямота создавала ему некоторые неприятности.
Совсем юным, он почувствовал вкус к карьере военного и вступил в Кавалергардский полк, командиром которого он станет позднее, перед тем как быть назначенным генерал-адъютантом императора. В конце 1914 года государь поручил ему некую миссию за границей, а после возвращения назначил московским генерал-губернатором.
Мой отец был плохо подготовлен к управлению огромным состоянием, которое принесла ему моя мать после брака, и сделал много неудачных вложений. Старея, он стал проявлять признаки чудачеств, напоминавших его мать, графиню Елену. По натуре своей он слишком отличался от моей матери и не мог ее понять. Он был, прежде всего, солдатом и не любил интеллектуальные круги, нравившиеся его жене. Ради любви к нему она пожертвовала своими личными вкусами и отказалась от многих вещей, которые могли бы сделать ее жизнь приятнее.
Наши отношения с отцом всегда были отстраненными. Они ограничивались целованием ему руки по утрам и вечерам. Он ничего не знал о нашей жизни. Ни мой брат, ни я ни разу не смогли поговорить с ним по душам.
Моя мать была восхитительна: стройная, тонкая, изящная, с очень черными волосами, загорелой кожей и голубыми глазами, сверкающими, словно звезды. Она была не только умна, образованна и артистична, но и обладала необыкновенно добрым сердцем. Никто не мог устоять перед ее очарованием. Нисколько не чванясь своими исключительными достоинствами, она была сама скромность и простота. «Чем больше Небо вам дало, часто говорила нам она, тем больше у вас обязательств перед людьми. Будьте скромны, и, если имеете в чем-то превосходство, не показывайте этого тем, кто одарены, возможно, менее щедро».
Жениться на ней хотели представители лучших семей Европы, в том числе и августейших, но она отвергла все предложения, решив, что выберет мужа по своему вкусу. Дед, уже видевший свою дочь на троне, приходил в отчаяние от такого отсутствия у нее честолюбия. Его отчаяние усилилось еще больше, когда он узнал, что она решила выйти за простого гвардейского офицера графа Сумарокова-Эльстона.
Моя мать имела природный талант к танцам и актерской игре, ставивший ее в один ряд с лучшими профессионалами. На большом костюмированном балу при дворе, на котором гости должны были предстать в боярских костюмах XVI века, император попросил ее сплясать русскую. Несмотря на то что не репетировала с оркестром, она так успешно импровизировала, что музыканты без труда аккомпанировали ей. Ее вызывали на бис пять раз.
Знаменитый директор московского театра Станиславский, увидев ее игру в благотворительном спектакле «Романтики» Эдмона Ростана, явился к ней домой и умолял вступить в его труппу, уверяя, что ее подлинное призвание театр.
Всюду, куда входила моя мать, она привносила свет; ее взгляд лучился добротой и нежностью. Одевалась она со сдержанной элегантностью, не любила драгоценности, хотя владела самыми лучшими в мире, и надевала их лишь по особо торжественным случаям.
Когда в Россию приехала инфанта Эулалия, тетка испанского короля, мои родители давали в ее честь прием в нашем московском доме. В своих «Мемуарах» она описала впечатление, произведенное на нее моей матерью:
«Из всех празднеств, организованных в мою честь, более всего меня поразило то, что устроила княгиня Юсупова. Княгиня была очень красивой женщиной, одной из тех замечательных красавиц, что были символом эпохи; она жила в неслыханной роскоши, окруженная редчайшими произведениями искусства в чистейшем византийском стиле, во дворце, окна которого выходили на мрачный город с множеством колоколен. Роскошь, большая, броская, кричащая роскошь русской жизни, достигшая здесь своей кульминации, сочеталась с самой чистой французской элегантностью. На этом приеме хозяйка дома была одета в придворный наряд, весь усыпанный великолепными бриллиантами и жемчугом. Высокая гибкая красавица, она носила на голове украшенный гигантскими жемчужинами и огромными бриллиантами кокошник, убор, заменяющий нашу придворную диадему и стоящий сам по себе целое состояние из-за камней на нем. Костюм дополняло огромное количество сказочных украшений, восточных и западных. Жемчужные ожерелья, массивные золотые браслеты с византийским орнаментом, серьги с жемчугом и бирюзой, кольца, отбрасывавшие искры всех цветов, придавали княгине Юсуповой вид византийской императрицы».
И все было совсем иначе на другом официальном мероприятии. Мои родители сопровождали в Англию великого князя Сергея и великую княгиню Елизавету[21]на празднества в честь юбилея королевы Виктории. При английском дворе было принято ношение драгоценностей, и великий князь посоветовал моей матери взять с собой самые редкие. Огромный саквояж из красной кожи, в который их сложили, был доверен камердинеру, сопровождавшему моих родителей. Вечером, в замке Виндзор, одеваясь на прием, мать велела горничной принести ее драгоценности; но саквояж бесследно исчез, и в тот раз княгиня Юсупова появилась в роскошном туалете, но без единого украшения. На следующий день саквояж был обнаружен у одной немецкой принцессы, чей багаж перепутали с вещами моих родителей.
В раннем детстве для меня не было большей радости, чем видеть мать в вечернем туалете. Помню, в частности, бархатное платье абрикосового цвета, отороченное соболиным мехом, в котором она была на парадном ужине, данном во дворце на Мойке в честь китайского государственного деятеля Ли Хунчжана, бывшего в Санкт-Петербурге проездом. Для того чтобы дополнить этот наряд, она выбрала убор из бриллиантов и черного жемчуга. Этот ужин позволил узнать одно из самых занятных проявлений китайского этикета. Когда трапеза уже завершалась, двое строгого вида слуг с блестящими косичками, один с серебряным тазиком, другой с двумя павлиньими перьями и полотенцем, подошли к Ли Хунчжану, тот взял перо, пощекотал себе горло и вытошнил все съеденное на ужине в тазик. В ужасе моя мать с вопрошающим видом повернулась к сидевшему слева от нее дипломату, долгое время прожившему в Поднебесной.
Княгиня, ответил он, вы должны расценивать это как величайшую честь, так как своим поступком Ли Хунчжан воздал хвалу совершенству блюд. Его превосходительство дает понять, что готов начать все сначала.
Мою мать очень любили в императорской семье, особенно сестра императрицы великая княгиня Елизавета. Она всегда сохраняла добрые отношения с императором, а вот ее дружба с императрицей была недолгой. Слишком независимой по характеру она была, чтобы скрывать собственные мысли, даже если они могли кому-то не понравиться. Под влиянием части своего окружения императрица перестала с ней видеться.
В 1917 году придворный дантист доктор Кастрицкий, вернувшись из Тобольска, где находилась в заключении императорская семья, передал нам последнее послание от царя:
«Когда увидите княгиню Юсупову, скажите ей, что теперь я вижу, насколько верными были ее предупреждения. Если бы я к ним прислушался, наверняка удалось бы избежать многих трагических событий».
Министры и политические деятели ценили проницательность моей матери и точность ее суждений. Она могла бы стать достойным потомком своего прадеда, князя Николая, и хозяйкой политического салона. Но скромность помешала ей сыграть эту роль, а ее сдержанность лишь увеличила уважение, которым она уже была окружена.
Мать не дорожила своим состоянием и предоставила отцу распоряжаться им по своему усмотрению, ограничившись делами благотворительности и улучшением жизни наших крестьян. Можно предположить, что, если бы она выбрала себе другого супруга, то могла бы сыграть значительную роль не только в России, но и во всей Европе.
Пятилетняя разница в возрасте между мной и моим братом Николаем поначалу служила препятствием для близости между нами; но, когда я достиг шестнадцатилетнего возраста, между нами возникла прочная дружба. Николай учился в школе и Санкт-Петербургском университете. Он, как и я, не испытывал склонности к воинской службе и не захотел выбрать карьеру военного; но его характер, напоминавший отцовский, очень сильно отличался от моего. От матери он унаследовал некоторые способности к музыке, литературе и театру. В двадцать два года он возглавил труппу актеров-любителей, выступавшую в частных залах. Мой отец, которого эти наклонности шокировали, всегда запрещал ему играть в нашем театре. Николай попытался вовлечь в свою труппу меня. Но первая порученная мне роль гнома ранила мое самолюбие и отвратила от сцены.
Николай был высоким, стройным, черноволосым, с выразительными карими глазами под густыми бровями, полными чувственными губами. У него был красивый баритон, он пел, аккомпанируя себе на гитаре.
Став с возрастом властным и высокомерным, он презирал любое мнение, кроме собственного, и руководствовался лишь своими капризами. Он не переносил людей, бывавших в нашем доме, и я полностью разделял его взгляд на них. Чтобы развеять скуку, навеваемую на нас этим собранием лицемеров, мы взяли привычку переговариваться беззвучно, только шевеля губами. Мы так наловчились, что могли безнаказанно насмехаться над нашими гостями даже в их присутствии. Однако трюк наш в конце концов разоблачили, и он навлек на нас неприязнь немалого числа лиц.