Знаю, говорит бабка. Это ты их с моей могилы взял. А чего снимаешь-то?
То-то, думаю, лицо этой бабки мне знакомое! Точно, сама Зимогогова!
Извините, говорю, уважаемая Венера, как вас по батюшке, не помню. Кино снимаю про великого ученого Мерлендорфа.
Эт про Сидора, чтоль? хмыкает бабка. Великий, тоже мне.
И тут из могилы раздается тоооненький скрипучий голосок:
Это чем же я тебе, продажная женщина, не великий?
А что, ты, небось, нобелевский лауреат, а я и не знала? ехидничает старуха.
Тут профессор Мерлендорф из могилы как выскочит! И как понеслось у них! Я из этой перепалки понял только, что у них в тридцать лохматом году, по молодости, роман был. Ну и пока они рулились там, я камеру по-тихому собрал, цветы на место отнес и давай бог ноги. Всю ночь проплутал, еле к утру выбрался.
Дождался, когда цветочный ларек при кладбище откроется, купил два букета и отнес один ей, другой ему. Ну так, на всякий случай.
На следующую ночь явилась мне во сне Зимогогова и говорит: предсказываю тебе, добрый юноша, что с кина про этого фуфела тебя попрут. Но ты не теряйся и прямо сразу иди в музей имени меня, они тебя возьмут, я сейчас ихнему директору явлюсь и накажу строго, чтоб только тебя. Потому что ты честный и стабильный. И за цветочки спасибо. Еще приходи. А Сидору чтоб больше ни одуванчика, понял?
И вот теперь я работаю в музее Венеры Зимогоговой. Премного доволен посетители у нас раз в два месяца, все люди почтенные, спокойные, а экспонаты тихие и лежат красиво.
А с проекта про этого фуфела меня и правда поперли. Потому что снег с имени я стряхнул, а с фамилии не догадался.
Сверчок
Ваньку мама сегодня против обыкновения в кровать не гнала так он набегался по саду, что, прискакав домой, только молока выпил и сам, добровольно спать пошел. Чем родителей крайне удивил.
Семейство Смирновых уже неделю гостило у дяди Пети дальнего их родственника по отцовской линии. Приходился он Ванькиному папе не то дядькой, не то дедом никто уж и не помнил. Виделись редко, а Ванька и вовсе впервые дядю Петю увидал, когда приехали они сюда, в забытую богом и людьми деревню. Город, в котором Ванька прожил всю свою недолгую семилетнюю жизнь, уже месяц как безнадежно тонул в дыму торфяных пожаров, и родители, спасая слабенькое сыновье здоровье, вспомнили, что на похоронах бабушки звал дядя Петя их в гости. Мама перерыла все свои многочисленные шкатулочки, отыскала замусоленную бумажку с адресом и вот они здесь.
Дядю Петю Ванька побаивался уж больно он был косматый. Топорщилась в стороны пегая борода, сурово хмурились клочковатые брови, мрачно посверкивали из-под них черные маленькие глазки. Ваньке он казался похожим на злого волшебника. А когда он без спросу залез на чердак, обнаружил там подвешенные к потолку неизвестные ему травы и был сбит с ног метнувшимся оттуда угрюмым черным котом, окончательно уверился: дядя Петя колдун. Хорошо, конечно, что он Смирновым родня, авось, ничего плохого им не сделает. Но все-таки кто их, злых колдунов, знает
А деревня ему очень нравилась он впервые увидел, как растут морковка и помидоры, впервые сорвал яблоко с дерева, впервые убегал от гуся Трофима, который для знакомства вознамерился ущипнуть его за ногу и преуспел бы, но тут из дома выскочил дядя Петя и шикнул на Трофима. Но Ваньке все равно Трофим нравился большой, белый, горделиво ходил он по двору, и Ванька, глядя на него, вспоминал песенку, которую однажды услышал по радио: «Моряк вразвалочку сошел на берег». И, конечно, было много всего вокруг, что необходимо было разведать, потрогать. Ванька целыми днями пропадал в саду и его окрестностях. Он бы и дальше пошел, но дальше был Дремучий Лес, а там ну сами знаете, мало ли что. А на речку мама ему одному категорически ходить запрещала зато сама с ним ходила туда каждый день, и Ванька подолгу строил песчаные замки и наблюдал за всякой водяной живностью.
К вечеру впечатлений накапливалось море, и Ванька долго еще после маминого поцелуя на ночь лежал, пялился в темноту и перебирал свои открытия, как разноцветные морские камешки. А сегодня вот сразу заснул.
Проснулся он от странного скрипа будто кто-то заводил маленький мотоцикл, и моторчик добросовестно урчал, но вот тронуться с места никак не соглашался. Ванька долго слушал, а потом решил посмотреть. Вышел на кухню, пригляделся нет, ничего не видно. Дотянулся на цыпочках до выключателя, щелкнул, зажмурился на секунду от яркого света. А когда открыл глаза вскрикнул: посреди кухни сидел большущий черный таракан, который, оказавшись на виду, попытался удрать под печку, неуклюже перебирая длинными лапами.
Ванька сначала решил позвать маму, но потом вспомнил, что он взрослый и настоящий мужчина, и решил, что сам справится с чудовищем. Снял тапку и стал прицеливаться.
Это кто тут не спит? раздался над ухом хриплый бас.
Ванька вздрогнул и повернулся. В дверях стоял дядя Петя.
Я залепетал Ванька, таракана Вон он! и указал пальцем на чудище, которое все еще ковыляло к своему убежищу.
Какой же это таракан? рассмеялся дядя Петя, и вдруг Ванька увидел, что он похож не на колдуна, а вовсе даже на Деда-Мороза на каникулах. Это сверчок.
Сверчоок? Удивился Ванька. Тот, который в «Золотом ключике»?
Ну, не тот, конечно, но такой же.
Нет, подумав, покрутил головой Ванька. Тот красивый был, в кафтанчике и башмачках. А этот какой-то противный.
Этот тоже красивый. А кроме того, он меня, можно сказать, от смерти спас. Дядя Петя накрошил хлеба и подставил руку с крошками Сверчку. Тот минуту подумал и неожиданно резво прыгнул на ладонь.
Ванька подошел ближе. Дядя Петя поднес ладонь к самому его носу, и он понял, что Сверчок похож скорее на кузнечика, чем на таракана. А черные лаковые крылья действительно напоминали кафтанчик. Правда красивый, подумал Ванька. А я его тапкой.
А как спас? спросил он. Дядя Петя усмехнулся, погладил Ваньку ласково по голове, пересадил сверчка на пол. Потом поставил чайник. Сел, поманил Ваньку. Ванька подошел, взобрался на соседнюю табуретку. Дядя Петя сидел, задумавшись.
А как спас? повторил Ванька вопрос.
А вот так, дядя Петя отвернулся к окну. Голос его задрожал. Когда померла Марья моя, я все сидел за столом и думал, что не нужен теперь никому. Не для кого жить-то. Деток не было у нас, из деревни, сам видишь, поуезжали почти все, так и смысла, стало быть, в моей жизни никакого и не было. Думаю, вот так за столом и помру. И тут вдруг слышу сверчок. Я сижу он сверчит. Я сижу он сверчит. Три дня сверчал без умолку. И вдруг подумалось мне: как же он без печки? Ведь помру кто печку топить будет? А сверчки без тепла не могут. Замерзают они без тепла. И пришлось обратно жить для него вон.
Ванька сидел тихо. Он представил себе, как это, когда никого нет на целом свете родного, ни мамы, ни папы и стало ему так грустно и так жалко дядю Петю, что на глаза его навернулись слезы. А дядя Петя тем временем налил чаю в две большие кружки и поставил одну перед Ванькой, потом достал карамельки в блеклых фантиках Ванька такие раньше не видел даже. И Ванька вдруг понял, как грустно бывает летом Деду-Морозу. Вот он ходит по своему дому без нарядных шубы и шапки, в длинных смешных трусах до колена, серой дырявой майке и валенках и никто его не вспоминает до зимы. Зимой, конечно, хорошо елка, дети, подарки А потом опять никому не нужен И так ему стало жалко сказочного деда, что он слез с табуретки, подошел к дяде Пете и уткнулся ему в колени. Потом поднял голову и спросил:
Деда а как сверчок сверчит?
Дядя Петя поглядел на него ласково, улыбнулся:
А пойдем на крыльцо, и услышишь.
Они уселись на крыльце пить чай с карамельками, а в доме снова заурчал моторчик.
Вот тебе и сверчок, сказал дядя Петя.
И Ванька понял, что вовсе не на мотоцикл похоже сверчиное стрекотание, а на быстрые удары маленького-маленького сердечка.
Деда, а ты теперь живи для нас тоже, ладно? Мы же у тебя теперь есть? И в гости приезжай, на Новый год. А еще я тебе письмо напишу, когда писать научусь я в первый класс осенью поступаю. И мы еще в гости к тебе приедем, сверчка слушать, ладно?
Дядя Петя ничего не ответил, только погладил снова Ваньку по голове, улыбнулся и кивнул.
***
Декабрьским вечером Ванька сидел за столом и старательно выводил: «Здравствуй деда. Как ты жывешь? Я жыву харашо. Приежай скорее к нам в гости и возми с собой Сверчка штобы он не замерз».
Одинокая жизнь мастодонта
Мастодонт отечественной литературы Игнатов сидел в кресле-качалке, пил растворимый кофе, рассеянно глядя в окно и покачивая тапкой. Вторую тапку Игнатов, очевидно, забыл где-то под кроватью. Или под столом, неважно. Что ему, самому Игнатову, тапка, когда в голове зреет замысел нового романа. О нем, о романе, думал Игнатов, поеживаясь от утренней прохлады и кутаясь в махровый мастодонтовый халат. За окном туманился тропический пейзаж. Игнатов попытался сконцентрироваться и вникнуть в детали оного, но сквозь туман так толком ничего и не разглядел. «Зрение падает, подумал Игнатов, вздохнул и покачал головой. Потом вспомнил Наташу: А хорошо это она придумала окно во всю стену». Воспоминание о Наташе, серой бабочкой порхнув в мозгу, мигом попортило Игнатову всю ткань будущего романа.