Молчание расторг мужской голос, напыщенная хрипотца которого вкупе с ломаной подачей слов напоминали кавказский акцент.
Мирон Геннадиевич Ушаков, родился 20 ноября 1992 года в Архангельске. Все верно?
Да, с едким нежеланием выдавил Мирон. Он лежал на железной койке, отвернувшись к стене. Старался не двигаться, хоть кожа и холодела от истертого бетона, что вызывало легкую дрожь.
Встать! гаркнул мужчина. От его тона даже самая крепкая психика дала бы трещину.
Мирон в испуге подскочил и, не поднимая глаз, построился перед высоким незнакомцем. Холодный пол обжигал босые пятки. Ушаков трясся, держа перед собой руки, закованные в наручники, от тяжести которых запястья болели не первые сутки.
Камера была скверна, будто короб с мертвой птицей внутри. Серые, исписанные бранными словами стены ввергали разумение в порочную темницу. Даже днем, когда лампочка, висевшая под высоким дуговым потолком, излучала пыльный свет, помещение выглядело отсыревшим уголком чистилища, через которое прошли тысячи неомытых душ.
Полицейский выхаживал перед Ушаковым капитанскими шагами и не спускал с него высокомерного взгляда. Он словно гордился собой, своей видной фигурой и прямой до тошноты осанкой. В руке крутил дубинку и, вероятно, был готов использовать ее, но не выкраивал в покорной стойкости Ушакова сигнала к действию.
Сейчас пойдем на допрос, утвердил мужчина, остановившись напротив задержанного. Полицейский был на голову выше Мирона; под фуражкой, задранной козырьком к потолку, блестел широкий лоб; смолянистые брови стрелами сходились к переносице, подчеркивая подлинную злобу моложавого лица. Полицейский наклонился к Мирону, едва не коснувшись его головы горбатым носом, и хамовато добавил: Ты меня понял?
Мирон кивнул в забытье. Он смотрел на круг света, бродивший по полу между его босыми ногами и отполированными до блеска берцами полицейского. Лампочка, висевшая над их головами, качалась на сквозняке, сочившемся в несколько отверстий в дальнем углу потолка. Сквозь вытяжку проникало и тихое копошение крыс или мышей. В темноте они словно замирали, как и жизнь в этой камере, но только загорался свет, грызуны в опаске шуршали в полу и стенах.
Полицейский вынул из кармана кителя диктофон, показал его Ушакову и заговорил с южным акцентом:
Знаешь, что это такое?
Да, ответил Мирон, сглотнув тяжелую слюну.
Вещь! с восхищением произнес мужчина. От брата достался. Эх, если бы ты знал, сколько чистосердечных я записал на него. Мужики, вон, смеются надо мной, а я, между прочим, благодаря диктофону вторую звезду досрочно получил: расколол одного черта, полицейский посмотрел исподлобья на Мирона и добавил: На тебя был похож. И, кстати, тоже троих завалил.
Я никого не убивал, прошипел Ушаков.
Ну, это мы выясним! Все вы сначала отпираетесь, а как прижимать начинаешь, сразу сознаетесь!
Мирон переминался с ноги на ногу, но ничего более смелого позволить себе не мог. Холод гладких плит щипал его пятки. Ушаков понимал и видел, что дубинка в руке полицейского, которому по виду было не больше двадцати пяти лет, рано или поздно обрушится на него, и боялся, что любой удар может оказаться последним. Организм был истощен, изорван и погублен сыростью, витавшей в воздухе.
Мирон остерегался окунуться в ад воспоминаний, которые могли спасти или окончательно погубить его. Ничего не оставалось, кроме как взять себя в руки, но в камере, пропитанной смрадом плесени, сделать это было сложно. Теснимый буйством разума, Ушаков загонял себя в агонию, в немыслимых созвездиях кошмара блохой скитался в поисках спасительного островка, где мог бы унять страдания. Укрывшись в тени мученика, он губил в себе остатки личности и образа искателя загадок. Мирон завел себя в дебри иллюзий, куда не просачивался ни свет, ни воздух, что свежестью питал бы замусоренные легкие.
Рассказывай! надменным тоном произнес мужчина.
Полицейский не отводил от Мирона ядовитого взгляда и ждал, когда подозреваемый заговорит. Для лейтенанта это было привычным делом, не отнимающим много времени. Лишь в редких случаях требовалось терпение, так как убийца сознавался не сразу. Мирон виделся полицейскому именно любителем водить за нос.
Лейтенант включил запись на диктофоне и поставил его на стол. Черная коробочка с тремя кнопками сбоку выглядела совсем непритязательно. Маленькая и заметно потертая, она, похоже, сменила не одного хозяина, и в итоге судьба привела ее на службу закону. На месте отклеенной бумажки с английским названием аппарата виднелось написанное белым несмывающимся маркером слово «Дамир». Вероятно, так звали полицейского с резкими чертами лица и нелепым пушком под носом.
Когда ты познакомился с ними? без толики сострадания спросил он.
Лицо Ушакова скисло от нежелания вспоминать пережитый кошмар. Он поднял утомленные глаза, под которыми набухла синяя от недосыпа кожа. Мирон вытер влажный нос, набрался воздуха и принялся говорить, быстро, проглатывая часть слогов. Некоторые слова он и вовсе опускал или терял в потоке сознания:
Я приехал в Сосенский 13 сентября. Утро Я прибыл туда утром. Время не помню, но незадолго до полудня, Мирон нервно потер щеку, шмыгнул носом и посмотрел на лейтенанта. Можно мне присесть? Я больше не могу стоять, очень холодно!
Мужчина снисходительно задрал подбородок, вытянул дубинку и вильнул ею, тем самым одобрив просьбу Ушакова. Мирон присел на койку, поднял пятки и, впившись бездушным взором в исцарапанную стену, продолжил изливать содержимое своей памяти:
С трудом помню как, но я добрался до Чертова городища. Оно там, неподалеку от города, в глубине леса. Они были там, все они
Кто они? спросил полицейский.
Леся он поднял испуганные глаза и спросил: Это она? Леся меня сдала? Я ведь никого пальцем не тронул. Почему она так со мной?
Не отвлекайся, Ушаков, перебил полицейский. Кто там еще был?
Юля, ее я запомнил хорошо. Как звали парня Юли, я не помню точнее, кажется, Толик. Могу ошибаться. Мы с ним почти не общались. Еще там был Кир Кирилл. Черт, черт, это какой-то бред! Я не должен здесь находиться!
Полицейский остановил на диктофоне запись. Подступив к Ушакову, он положил на его дрожащее плечо дубинку и, склонившись почти вплотную к лицу, сказал:
Не тебе решать, находиться здесь или нет, он выпрямился, отступил и включил запись, а после этого задал очередной вопрос: Почему ты убил их?
Я не убивал! взревел Мирон. Его лицо поголубело, а пустые до этого глаза налились кровью. Он вскочил и схватил полицейского за грудки. Это все они твари на той стороне!
В лютой оторопи пальцы Ушакова смяли полицейский китель. Телом играло состояние крайней взволнованности или страха, что отражался в глазах Мирона испуганным лицом загнанного в угол Дамира. Мужчина пытался оторвать от себя сбрендившего Ушакова, но тот цепко держался за него. Дубинка выпала из руки полицейского и с треском отскочила к дальней стене камеры. Мирон выл как дикий зверь, изрыгал тягучую слюну и был словно одержим нечистью.
Это все они они, эти существа, собранные из частей самых страшных монстров. Они лишили Юлю ноги, они убили всех! Мирон разрывался плачем и припадком, свойственным умалишенным телам, заключенным в муки. Его руки тряслись, но крепко держали полицейского, который в детском смятении вжимался в угол.
Мирона, должно быть, слышало все здание. Он кричал, выплевывал обрывки фраз и снова рассыпался ядовитыми слезами.
Вскоре металлическая дверь открылась, и в камеру вбежал еще один полицейский. Он кинулся на помощь коллеге, ударил Мирона дубинкой по спине и отбросил его на койку. Дамир отшатнулся. Он не мог надышаться и, схватившись за грудь, матерыми словечками проклинал Ушакова, пока тот в сумасшедшем неведении лежал на койке и стонал. Подоспевший на помощь повернулся к товарищу, осмотрел его с ног до головы, после чего прошептал:
Дамир, совсем рехнулся?! Зачем к этому психу один пошел?!
Дамир вытянулся, поправил на голове фуражку, осторожным движением руки разгладил китель. Размеренными шагами подойдя к дубинке, он поднял ее и взглядом, полным ненависти, посмотрел на Ушакова.
Он хочет соскочить, прошипел Дамир, двигаясь к Мирону. Решил под больного закосить!
Мирон свернулся чахлой личинкой, трясся и что-то нашептывал себе под нос. Нездоровое жужжание, слетавшее с его губ, созвучием вплеталось в симфонию писклявых излияний грызунов, наводивших шорох за пределами бетонной конуры. Веки Мирона не смыкались, а безумные глаза смотрели в одну точку, будто вымаливали пощады у стены.
Дамир приблизился к Ушакову, пребывавшему в анемичном стрессе, и замахнулся дубинкой, чтобы привести его в чувство, но движение остановил коллега. Он схватил Дамира за руку и оттащил в сторону:
Пусть следствие с ним разбирается! в приказном тоне изрек полицейский. Ты только глянь на него. Ударишь, а он откинется. Тебе нужны проблемы?
Дамир отошел и выдохнул. Он пальцами сжал переносицу, сделал несколько коротких вздохов, после чего поднял тяжелый взгляд. Смотря в глаза коллеге, Дамир изобразил улыбку и произнес:
Да, Коль, ты прав, проблемы мне ни к чему! Свадьба на носу!
Вот и славно, похлопал его по плечу Николай и добавил: Нужно вести этого в допросную. Там его быстро расколют!
Повесив дубинку на пояс, Дамир подошел к Ушакову и схватил его под руку, силой поднял с койки и поставил перед собой, словно ростовую куклу. Убедившись, что Николай направился к выходу, лейтенант взглянул на босые ноги Мирона и тяжелыми берцами надавил на пальцы подозреваемого так, что тот готов был разразиться новым ором. Дамир закрыл ему рот, наклонился и прошептал на ухо:
Ты расскажешь, куда спрятал тела, падла!
Покаяние
«Преступник ли я? Меня толкала жадность, до неприличия противный интерес к прошлому. Без капли сожаления за прогнившей душой я, как марионетка своих фантазий, врывался в ларцы тайн и жизней усопших поколений. Меня коробило, когда я прикасался к находке, омытой кровью и покрытой ржавчиной людских изъянов. Я, ослепленный влечением, даже не пытался разглядеть за ширмой личных интересов, как грязна моя натура падальщика. Еще больше забывался, когда цена находок гладила мне руки. Человек тварь, лишенная свободы, не способная смотреть вперед и видеть свет своих поступков. Я это понял, когда столкнулся с неизвестностью, что кроется за гранью жизни, за невидимой чертой, которую переступает грешник. Должно быть, мы все таковыми являемся, ведь душа, омытая девственным ручьем, не окажется там, не почувствует холод и не услышит оглушительную тишину, за которой кроется смертное дыхание нелепых сущностей, созданных в чертогах загноенного ума.
13 сентября день, когда все изменилось. Буду честен, я до последнего боролся с монстром внутри себя. Меня выворачивало от мысли, что нужно ехать в Чертово городище. До этого со мной никогда такого не происходило. Даже горожане, которых я видел впервые, отговаривали от иллюзорной цели разбогатеть. Это ли не знак? За любой ошибкой следует расплата.
На месте меня ждала Леся, Александра Назарова в окружении авантюристов или искателей. Но искателей чего? Мне до сих пор неясно И теперь это совсем не важно. В тот миг мне стало зябко. Я узрел предательство, несокрушимую преграду, за которой не было ничего светлого. Мне нужно было уже тогда остановиться, вернуться туда, с чего начинал, но нет, корысть подталкивала, заставляла искать пути обхода. Тогда-то все и началось.
Я не понимаю, как это передать словами. А нужно ли? В мою правду никто не поверит, ведь людьми правят их личные помыслы. Я лишь навлеку на себя очередную лавину страданий, захлебнусь в черноте своих воспоминаний.
Чертово городище питается слабостями, загоняет человека в ловушку, из которой, казалось бы, не выбраться. Но я смог, мне удалось выкарабкаться, разбитым, испорченным правдой о своей гнилостной натуре, но выползти из геенны, воспламеняющей разум, в мир, в другую жизнь, которую я считал своей.
Я могу рассказать, как мучился перед смертью Кирилл, но в то мгновение мне пришлось прятаться за деревом и дышать совсем редко, чтобы спасти собственную шкуру. Я находился на краю кошмарной гибели, но теперь сижу здесь, в сером кабинете с зарешеченным окном и письменным столом, испещренным долголетними полосами.
Мне не забыть, как на меня в последний раз смотрел Толик. Его взгляд останется в памяти на всю оставшуюся жизнь. Не могу вспоминать это, как и запах, с которым его кожа растекалась по круглому деревянному алтарю с непонятными символами, означающими утро, день, вечер и ночь. Я пытаюсь забыть предсмертные рывки его голоса, но не получается. Я помню и вероломные щелчки его пальцев, и самодовольную улыбку, с которой Толик оговаривал Юлю.
Мне безмерно жаль Юлю. Она хотела жить, но стала жертвой обстоятельств или предательского цинизма со стороны Толика. То, что она перенесла перед смертью То, с каким лицом она преодолевала те муки Боже, как мне трудно представлять ее, лишенную ноги, но не потерявшую надежду на спасение. Она молодец, жаль, что так случилось. Будь у меня возможность, я бы помог ей, спас, как вытащил свою грязную натуру. Но было поздно. Юля смотрела на меня с верой в глазах, а я сбежал как паршивый пес. Отпустил ее руку
В моей груди застрял комок печали. Хочется пустить слезы, но я не могу. Лучше пустить собственную кровь, когда понимаешь, что тебя предал самый близкий человек. Предал дважды. Леся лишила меня самого дорогого будущего. Я в последний момент узнал, что стану отцом, но она так не считала. Она возомнила себя вершительницей судеб, и ей не составило труда убить жизнь не только в себе, но и во мне. Я был зол, готов рвать, метать и убивать. Но я выше этого! Я не могу тронуть человека. Все, что в моих силах, это сказать о нем правду. Правда вот самое смертоносное оружие. Им нужно уметь управлять, иначе есть шанс пораниться. Наверное, я и поранил себя, когда высказал Лесе все, что думал.
За это я и поплатился, оказался здесь, в холодной допросной. Мои запястья скованы наручниками, а сердце раздавлено камнем лжи. Я и подумать не мог, что Леся способна оговорить человека после того, через что нам пришлось пройти вдвоем. Мы выбрались из липкого ужаса. Оттуда, откуда, казалось, до этого не выбиралась ни одна живая душа. И после этого Леся взяла на себя роль судьи, человека, приложившего руку к напрасным смертям. Я не буду держать на нее зла. Это низко! Пусть она сама даст своим действиям оценку, а я, если появится такая возможность, посмотрю, как она страдает. Мне будет ее жаль, но я не отвернусь. Я человек, а людям свойственно видеть страдания ближнего, какими бы подлецами они ни были.
Убийца ли я? Готов взять на себя вину только за то, что не уехал из Чертова городища до того, как все начало происходить. Я погубил свою жизнь бесполезными исканиями и продажей собственного времени. Мне больно понимать, через что пришлось проползти, чтобы оказаться здесь, в кабинете, где на меня смотрят три пары суровых глаз. Я готов признаться в чем угодно, но не в физическом убийстве никчемного мяса, которым я считаю глупых людей. И я таковым являюсь, ведь я человек. Я готов понести наказание за то, что бестактно врывался в хранилища прошлого и забирал то, что мне не принадлежит. Я осознал свою ошибку. В жизни каждого случается такой поворот, когда пора сделать для себя определенные выводы. Жаль, что я оказался у смертной черты, чтобы увидеть всю грязь моей сущности, сущности безвольного слизня. Убийца ли я? Ответ будет в конце пути».