Какое-то время моя жизнь была стабильной. Уже третье лето подряд я жила в одном и том же доме. Квартира несла отпечаток смены времен года, так как из ее окон открывался панорамный вид на город с пятого этажа дома, стоявшего на вершине холма, так что, сидя за обеденным столом, можно было наблюдать и рассвет, и закат. Зимой окна квартиры запотевали, и конденсат струился по стеклам, впуская внутрь слабые лучи рассветного солнца, а вода образовывала лужицы на подоконниках. Сильные ветра сотрясали ее. А в летнюю жару мы открывали настежь окна на весь день и закрывали их, только когда вечерние тени начинали вырисовываться на розовеющих стенах. Свежий порывистый ветер проносился по коридору, хлопая дверьми и нарушая спокойствие дома.
Это был наш корабль, а мы с Джошем на нем капитанами. Сверкающий белый дом, иногда казавшийся слишком «взрослым» для тех вещей, которые мы накопили вместе; слишком «отполированным» для того, что связывало нас: приключения и желание.
Мы влюбились друг в друга пятью годами ранее, летом, во время ланча, гуляя в парке и вдоль Темзы. Прошло несколько долгих теплых недель, прежде чем мы впервые поцеловались спустя пару минут после полуночи, рядом со львами на Трафальгарской площади. Он был еще одним «источником» в новом одиноком районе Лондона, из которого я пила, горький, освежающий и аппетитный. После этого мы были почти неразлучны, вступив в близкие отношения и даже не догадываясь о том, что мы за личности. Мы узнавали друг друга двадцатилетние сверстники. Спокойный и вдумчивый на фоне моей стремительной безалаберности, он демонстрировал мне ту степень заботы, которой я не видела ни от кого прежде. Я же, в свою очередь, пыталась вытащить его из плотного периметра его зоны комфорта.
Наша любовь взрослела вместе с нами любовь, что расцветает ярко на зыбкой почве, укореняясь меж трещин юности, и продолжает расти, несмотря на капризы погоды.
Мы были неразлучны, даже в болезнях и недомоганиях. Мы научились ставить интересы партнера выше своих собственных, даже когда это трудно. Мы напряженно трудились над ней нашей любовью. «Шили» ее вместе из бескомпромиссной поддержки и взаимопонимания, продолжая работать над собой, даже когда все было идеально. Наши жизни крепко переплелись, как это часто бывает у любящих людей. Человеческое оригами. Мы овладели этим искусством.
Со временем нам начало казаться, что мы становимся непохожими на самих себя. Нас объединяли общие амбиции и стремление сделать удачную карьеру в жизни, а также желание сохранить созданное совместными усилиями, подобное концептуальным находкам Эшера или закрученным историям, которые можно было сокращать до закодированных фрагментов. Как мы упивались этим тайным, похожим на снежный шар миром, закрытым для всех остальных. Никогда прежде я не сталкивалась с человеком, который бы беспокоился по поводу разных вещей больше, чем я. Он научил меня быть свободной и естественной так, как не удавалось никому другому. Но в то же время мне никогда не встречался человек столь неустанно опекающий меня, столь сильный в приверженности своим моральным принципам, бескомпромиссный в своем понимании правильного и неправильного и быстро мыслящий. Мне очень нравилось, что он так медленно раскрывается для меня; что процесс узнавания его внутреннего мира напоминает познание некой непростой тайны. А потому, когда мы возмужали раньше всех остальных, это уже казалось не столь важным: ведь я взрослела вместе с ним.
Наша квартира знаменовала собой некую ступень, серьезность намерений, закрепленных официальной сделкой и мудреной юридической терминологией. Оставалось только покончить с формальностями. Мы оказались среди самых больших везунчиков, очень немногих миллениалов, владевших недвижимостью к тому же в Лондоне. Среди тех, кто своим примером опровергал жуткие газетные заголовки благодаря сочетанию нескольких факторов наследству, щедрости других людей и собственной не по возрасту зрелости. Несмотря на то что наш дом был кирпичный, я относилась к этой квартире как к хрупкой яичной скорлупе драгоценной и зачастую экстравагантной оправе для нашей зарождающейся совместной жизни. И больше как к новой игрушке, дарованной нам свыше, чем как к пространству для жизни.
Мы попытались создать жилище, которое приглушило бы даже нашу молодежную пресыщенность комфортом или копировало картинки Интернет-сервиса Pinterest и сети Freecycle.
Со временем новизна места угасла. Мы жили здесь обычной жизнью: готовили сэндвичи, чистили зубы. Брали к себе квартирантов, чтобы вместе оплачивать счета. И тогда я начала расширять границы нашего жилища, устанавливая связь с внешним миром через балконную дверь.
Балкон был моей любимой частью квартиры. Я наслаждалась его миниатюрностью менее четырех метров в длину, чуть больше одного метра в ширину, с потрепанными временем дверцами в виде стеклянных панелей, причем настолько маленькими, что гости, выходившие на балкон, обычно с нервным смешком комментировали, что могут и застрять в дверях.
Как только я впервые прошла сквозь двери, то чуть не задохнулась от ощущения свободы: видеть небо и наслаждаться им. Это означало для меня правильно дышать. Я почувствовала, что мои легкие увеличились в объеме.
Постепенно я начала осваивать это пространство и обнаружила, что провожу все больше времени там, на этой маленькой небесной платформе. Я хотела привнести жизнь в то место, где было так ветрено и неспокойно. И начала с трав мяты, чабреца и шалфея, разместив их в отдельные банки из-под томатной пасты, выброшенные у ближайшей пиццерии. В течение нескольких недель я заливала водой их слабые корни. К тому времени у меня выработалась привычка выходить из дома ранним воскресным утром, направляясь на цветочный рынок, расположенный на Колумбия-роуд, с банкнотой в 20 фунтов. Я упаковывала приглянувшиеся мне растения в пакеты и отправлялась на электричке домой, стараясь не повредить их. Растения из супермаркетов Сейнсбери и Лидл шли в комплекте с садовым рыхлителем. Некоторые из растений погибали, другие же меня удивляли. Мне понадобилось какое-то время, чтобы понять, что, прежде чем поливать растения, следует пощупать почву, чтобы знать, хотят ли они пить или нет. Вместо этого я просто лила «жидкую любовь» на уже напитанные влагой корни. Я подвергала еще нежные молодые растения воздействию разрушительных ветров. Я воспринимала высоту своих растений, пусть даже несущественную, скорее как триумф, а не как проявление их отчаянной потребности в свете или подкормке.
А когда мои растения давали стрелку (начинали цвести, чтобы дать семя в последнем приступе энергии, перед тем как преждевременно погибнуть), я оставляла их цвести, испытывая смесь любопытства и гордости. И некоторые из них были оправданно красивыми. Даже сейчас я позволяю рукколе свободно и радостно давать стрелку: ее хрупкие, похожие на мельницу белые цветки одни из моих самых любимых. Перед тем как они начнут отцветать, я срезаю их и добавляю в салат, смакуя новизну их мягкого орехового аромата.
Проводя свое детство в деревне с дедушкой и бабушкой, у которых были теплицы и огород и которые находили утешение в том, что нарушали свои высокие моральные принципы, срезая черенки растений в национальных парках, я не проявляла никакого интереса к садоводству вплоть до настоящего момента.
Нельзя сказать, что меня не тянуло к природе: все свое детство я провела, катаясь на велосипедах, бегая по полям и строя шалаши. Но были еще книги, которые хотелось прочитать, и рисунки, которые надо было нарисовать, мимолетные увлечения разными фенечками и занятия танцами. В семь лет мне выписали очки, и я покорно носила их, не снимая. Я была настолько малообщительным ребенком, что мама грозилась перевезти нас всех в квартиру без сада, пока наконец я не начала выходить во двор.
Когда пару десятилетий спустя семена интереса начали прорастать во мне, садоводство еще не стало моим любимым занятием. Поначалу это казалось неким самым беспомощным проявлением бунта: никакого намека на пристрастие к наркотикам или сексу исключительно земля. Не было ни ночных клубов, ни бранчей, ни длинных выходных в Копенгагене или отпуска с друзьями на Кох-Самуи. Предполагалось, что люди моего возраста должны заниматься всем, и притом одновременно, путешествовать, творчески трудиться, зажигать на вечеринках, выглядеть хорошо и спать друг с другом, произвольно чередуя партнеров. Но выращивание растений никогда не входило в список предписанных обществом видов деятельности.
Да и зачем? Земля у нас под ногами была чем-то инородным, незнакомым, тем, от чего следовало оттолкнуться, чтобы стартовать в головокружительные стратосферы пост-миллениумных обещаний. Нас воспитывали родители, ставшие свидетелями процесса роста популярности супермаркетов. Тех из нас, кто родился в последние десятилетия двадцатого века, отделяло два поколения от тех, кто жил ради вкусной еды и удовольствия.
Палисадники в девяностых годах уже не возделывали их мостили. Комнатные растения заменили искусственные цветы и ароматические смеси. Зимние сады, укрытия для велосипедов и бесконечные метры веранды заняли те пространства, где прежде стояли теплицы.
Мы изучили основы ведения домашнего хозяйства как готовить, убирать и находить выброшенную антикварную мебель, а то, как ухаживать за живыми существами за пределами дома, отошло на второй план. Растений было избыточное количество. Но даже в сельской местности они служили лишь фоном. Я страстно жаждала асфальта, и шума, и свободы, выражавшейся в расположенном в пешей доступности от дома круглосуточном винном магазине. И я это обрела. Сначала в Ньюкасле, а затем на короткое время в Нью-Йорке и, наконец, в Лондоне, где я, похоже, какое-то время еще задержусь.
И все же я потихоньку начала выращивать растения. К июню жасмин робко пополз по водосточной трубе, а фиолетовый базилик раскрыл листья, несмотря на тенистый уголок. Зацвел цукини, все еще сидевший в горшочке для рассады, пусть даже вскоре после этого его скудные листья покрыла похожая на оперение россыпь мучнистой росы (кабачки, подобно большинству видов овощей, нуждаются в максимуме пространства и подкормки, а я не давала им ни того, ни другого). Душистый горошек, который я приобрела в виде семян в магазине товаров «Все за фунт», получил нужные подпорки. Он никогда не цвел, но, оглядываясь назад, можно сказать, что это не было таким уж плохим достижением, учитывая, насколько капризно данное растение в плане всхожести. Недавно я почувствовала себя необъяснимо отстраненной по отношению к той жизни, что веду. Подобно роботу, я выполняла те действия, которых от меня ждут. Развлечения, работа, любовь все это было как-то приглушенно. А среди растений я ощущала настоящий восторг в каждом раскрывавшемся листике, в каждом побеге, проклевывающемся из земли.
Я занималась садоводством с энтузиазмом, подогреваемым любопытством, своими маленькими успехами и сокрушительными провалами. У меня не было денег, которые я могла бы вкладывать в свои эксперименты, поэтому я «шакалила». Я выставляла на поддонах горшки с однолетними растениями, используя мешанину из добытых мной контейнеров: деревянных подносов, банок из-под масла, подобранных мной у индийских ресторанов, и остатков пластиковых горшков, украденных незаметно у питомников.
Во второе лето я сделала так, что посаженный мной душистый горошек карабкался по уродливому вигваму, который я соорудила из старого куска дерева, найденного в парке, и веревки. К третьей весне я использовала ту же самую веревку, чтобы закрепить часть проволочной сетки, идущей по кирпичной стене квартиры, дав возможность разрастись вверх моим тогдашним посадкам.
И я действительно угадала, что они разрастутся вверх, даже несмотря на то, что зачастую они были довольно слабыми. Мне еще предстояло многое узнать об удобрениях, о жажде, от которой страдает контейнерный сад, или о достоинствах хорошей подкормки. А пока что я только схватывала самые основы освещение, укрытие, пространство, учась на собственных ошибках и благодаря разным противоречивым сведениям, почерпнутым из Интернета. Я жаждала вырастить все сразу, ощущая тонкие границы природы, лишь когда наталкивалась на них: свекла листовая плохо растет в маленьком контейнере, но если подсеять в ее ряды весь пакетик с горчичным семенем и с оптимистичным настроем использовать повторно компост, то да, через два сезона появятся листья.
Мои знания накапливались постепенно, словно слой пыли, я даже не осознавала и не оценивала их. Просто на следующий день их становилось больше. Они менялись и пополнялись, варьируясь в зависимости от времени года, обретенные на волне успеха и приглушенные в случае поражения, но никогда не ослабевающие. И мой энтузиазм рос вместе с ними.
Меня неосознанно влекло на балкон, к тому, что там росло. Годами мои питомцы оставались больше серыми, чем зелеными, но среди этой разношерстной коллекции горшков, ванночек и консервных банок жили живые существа, которые существовали где-то посередине между ботаникой и моим чутким контролем. Я, бывало, задерживалась у балконной двери, касаясь лбом стекла и оставаясь в таком положении до тех пор, пока в холодный период своим дыханием не затуманивала собственное отражение. Джош спрашивал у меня в таких случаях, что я делаю, и я всегда отвечала ему одинаково: «Просто смотрю».
Здесь, в квартире, было сосредоточено для меня все очарование, но балкон всегда оставался моим пространством. Другие, включая Джоша, иногда выходили туда в носках (на этот случай я держала у двери замызганную пару шлепанцев, которую до сих пор отказываюсь выбрасывать) и не знали, куда встать, в какую сторону смотреть и вообще куда себя деть.
Я постепенно выращивала для себя кокон, даже не понимая зачем.
Меж тем внутри наше жилище все явственнее становилось территорией Джоша. Я могла без конца наводить порядок. Это стало моим ежедневным ритуалом, так как я пыталась внушить партнеру свое чувство порядка в пространстве, которое разделяли два человека. Обычно я проводила утренние часы выходных дней, вычищая углы нашего жилища, отчаянно стремясь поддерживать его красоту.
У нас постоянно возникали приступы безудержного веселья веселья того рода, что рождено годами близкого знакомства; час дикой истерики, вызванной откровенной глупостью. Но комнаты, где мы обитали, также могли стать молчаливым местом битвы, где стратегии оппонента диктовались чистой банальностью: туфли не на том месте или так и не выброшенные трехдневной давности газеты. В такие моменты, когда каждый из нас становился придирчивым и раздражительным, наша квартира ощущалась словно гнездо, свитое на вершине того самого холма и вобравшего в себя через свои окна весь Лондон. Своеобразная клетка. Я выглядывала из окна, смотря на реку, на восток, где мы прежде жили и где до сих пор оставались мои друзья, и задавалась вопросом, чего я себя лишила и от чего отказалась.
Я силилась понять это свое чувство разочарования. Странное одиночество, возникающее, когда живешь в такой близости с другими людьми, наблюдая за их жизненным потоком через окна. Я сделала все, что мне следовало сделать.
Работала с упорным рвением, привитым нашему поколению, которое с детства нацеливали на «образование, образование, образование». Мы были вымуштрованы экзаменационной системой, что превращала успех в обычное явление с почти идеальными оценками и научными степенями. А впереди ждала биржа труда, которая требовала месяцы неоплаченной работы в обмен на слабый намек на обещание в будущем стабильной работы. Я быстро прошла все это, занимаясь всем сразу, в том числе журналистикой, и все в надежде сделать карьеру, выражавшуюся авторскими статьями в газетах и журналах, которые уже никто не покупал. В надежде осуществить почти абсурдную мечту жить за счет сочинительства.