Александр Накул
Самый опасный человек Японии
Стальная Хризантема
История про Кимитакэ и Юкио
Проснувшись поутру 20-го числа, я подумал: «Наверное, все уже на станции Сюндзоку, а то и вовсе в поезде»
Никогда я не был в Эносиме, и оттого мне ещё больше туда хотелось. Я думал о ней весь день, до самого вечера.
Когда я лёг спать, мне приснился такой сон: я поехал вместе со всеми на экскурсию в Эносиму. Я хорошо провёл время, но кругом были камни, которые мешали мне идти.
Хираока Кимитакэ, школьное сочинение
Книга 2. Самый опасный человек Японии
Фантомас!
Как вы сказали, простите?
Я говорю Фантомас!
И что же это значит?
Ничего А может все!
Однако! А кто это такой?
Никто не знает Но, тем не менее, он существует!
Хорошо, но чем-то же он, в конце концов, занимается, этот кто-то!
Он наводит ужас!..
Пьер Сувестр, Марсель Аллен. Фантомас
Часть 1. Отрубленная голова директора школы
1. Игра в самолётики под кроватью
Был знаменательный день: в самую престижную школу Токио должен был приехать с лекцией тот, кого американские газеты называли самым опасным человеком Японии.
Согласно законам и реестрам Министерства народного просвещения, все школы в стране равны и дают великолепное образование. Но при этом все (даже те, кого сюда так и не приняли) знают, что самая престижная из школ Гакусюин. И дело не в том, что тут учат как-то особенно хорошо. Гакусюин не выпускает ни учёных, ни деятелей культуры, а здешние обычаи и розыгрыши невольно заставляют вспомнить исправительные колонии для малолетних преступников.
Всё дело в том, что учиться в Гакусюине самый надёжный способ стать министром чего-нибудь или получить должность в посольстве. Потому что как раз тут, под опекой отставного адмирала, и учатся дети теперешних послов и министров.
Нельзя сказать, что они сильно умнее или старательнее среднего токийского школьника, но у нас эпоха равенства и всеобщей войны. Чтобы работать министром или послом, от человека больше не требуются какие-то особенные способности.
И вот в такую важную школу должен приехать настолько важный человек. Всем сразу стало ясно: потрясение предстоит нешуточное. Встревожены все, кому положено, газетчики, шпионы, сторожа и несколько контрразведок.
А вот самим школьникам не было до этого никакого дела.
Всё дело в том, что большинство учеников уже свыклись со всякими делами государственной важности. На важных и влиятельных лиц они и у себя дома насмотрелись.
Само здание школы стояло на приметном месте как раз возле Генерального штаба и в паре трамвайных остановок от пёстрых торговых улиц Синдзюку. За глухими стенами расстилались аккуратно подстриженные садики, а среди них стояли белые здания, вполне типовые, но при этом дорогие и капитальные, а ещё почему-то с мавританскими арками на первых этажах.
Кто только не приходил сюда ещё в прежние, довоенные времена, чтобы рассказать о чудесной жизни, что начнется после выпуска: и лоснящиеся заместители министров, и армейские офицеры из разных фракций, и флотские, с цветочками сакуры на погонах, и даже какие-то загадочные буддистские монахи на случай внезапной вспышки религиозности. А один раз приходил даже президент рыболовной компании и рассказал, каково работать на краболовной платформе. Он, конечно, не нуждался в новых работниках, даже если случался шторм и очередная платформа смачно переворачивалась, отправляя крабов обратно в море, а ловцов на свидание с предками, достаточно было просто перевернуть всё сооружение обратно и отбуксовать в порт. И уже к вечеру изголодавшиеся деревни поставляли новую партию послушных и дешёвых работников. Цель лекции президента рыболовной компании была исключительно воспитательной: выпускники обязаны ценить, что ходят по суше и работают пусть и в заштатных, но канцеляриях.
Вот и вышло так, что из нескольких сотен будущих государственных умов визит обсуждали всего трое. Эти трое стояли возле задних ворот, что выходили в тесный и вечно пустой переулок, и выглядели весьма странно для одинаково подстриженного и неизменно оборванного военного времени. При взгляде на них скорее припомнишь беспечные двадцатые годы, эпоху раннего джаза и императора Тайсё, или какое-то другое, вольное, послевоенное и очень смутное будущее, про которое даже думать мучительно.
Рассмотрим всю тройку повнимательней.
Во-первых, здесь девочка хотя корпус, где будет выступать опасная личность, предназначался только для мальчиков, а женская школа на два квартала южнее. Школьный герб на рукаве её стандартной матроски несколько объяснил подобное нарушение правил. В её низеньком, лет двенадцати-тринадцати теле, полыхала дикая, необузданная энергия, и даже она сама не могла её сдержать. Ноги в длинных чулках невольно переступали вправо и влево, руки то и дело взлетали в воздух и даже волосы так и норовили встать торчком вокруг её милого личика. Её звали Ёко Атами.
Рядом стоял мальчик, про которого было сложно сказать то ли он высок для своих четырнадцати, то ли слишком низок для своих шестнадцати. Если встать поодаль, в самом начале переулка, то и вовсе сперва подумаешь, что это девочка, которую зачем-то нарядили в школьную форму для мальчиков. Неожиданно длинные волосы падают на плечи, а на бледном и тонком, пугающе выразительном лице полыхают чёрные глаза с по-девичьи длинными ресницами. Он стоял неподвижно, как межевой столб, сложив ладони в белоснежных перчатках на рукояти длинного бамбукового зонтика, словно самурай на верном мече. Ткань зонтика была такая же чёрная, как его школьная форма. Это был Юкио Сатотакэ.
Третий хоть и был одет в такую же школьную форму и подстрижен ещё короче, чем требовалось, но всё равно выделялся сильнее, чем оба его друга вместе взятые. Долговязый и длиннорукий, с овальной, вытянутой головой и юным, не больше шестнадцати лицом, вполне обычным, но притом узнаваемым, он то пытался стоять невозмутимо, как Юкио, но стоило ему начать говорить, как он поддавался влиянию Ёко, словно какой-то огонь вспыхивал внутри его головы. Это был Кимитакэ, и ему предстоял визит к директору.
Что ему от меня надо? недоумевал он. Неужели он узнал про тот наш визит?
Раз ты не знаешь, заметила Ёко, то и причина, скорее всего, не в тебе. И от тебя никак не зависит.
Где бы ни была эта причина во мне или в ком-то ещё, проблемы будут у меня, заметил Кимитакэ. А я проблем не хочу.
А чего ты хочешь?
Хочу жить достойной и порядочной жизнью! выпалил Кимитакэ. Разве не для этого меня дед сюда пристроил?
Боюсь тебя огорчить, заметила Ёко, но у человека с твоими задатками это всё равно не получится.
Но можно жить хотя бы спокойно? Я не могу учиться в такой обстановке!
Если хочешь учиться надо учиться и терпеть, и преодолевать, и готовиться в любых условиях. Мне учитель музыки рассказывал, что у евреев был один мудрец, который в молодости настолько бедствовал, что его не пускали в их еврейскую школу. Так он забирался на крышу и подслушивал. И достиг многого в час, когда Судия будет судить человечество, этот мудрец займёт место у подножия его престола. Говорить ему, конечно, не разрешат, потому что не положено. Но если кто-то будет оправдываться, что не учился, потому что был беден, то Господь сурово спросит: «Не был ли ты беднее этого мудреца?» Ну и сбросит потом бедолагу в ад, разумеется.
Видишь, как много достиг этот человек, заметил Юкио. Он будет стоять и молчать и одним молчанием сбрасывать людей в ад. Ради такого можно и поподслушивать.
Я всегда знал, что евреи народ мстительный, только и смог сказать Кимитакэ. Дедушка рассказывал, что банкиры-евреи из Америки платили огромные деньги, чтобы мы могли воевать с Россией. Так они мстили за погромы. Но теперь, с приходом
Но директор школы не еврей, а адмирал, заметила девочка. С чего бы ему тебе мстить?
Русские не просто так говорят: близ царя близ смерти.
Но тебя же не к императору вызывают.
То наш великий император, а это директор школы. Он меня каждый день видит.
Может быть, он просто хочет открыть, кто он злой гений деревенской тусовки, внезапно предположил Юкио.
Кимитакэ вздрогнул, как от удара молнии. Потом медленно повернул к приятелю голову.
Тот продолжал смотреть перед собой как ни в чём не бывало. Только на тонких и бледных губах заиграла едва заметная улыбочка.
Откуда ты это взял? спросил Кимитакэ.
Так, к слову пришлось.
Я тебе про это не рассказывал!
Не обязательно всё узнавать из рассказов. Иные вещи ты и сам способен увидеть.
Но это случилось со мной во сне! И я этот сон никому не рассказывал
Я много где побывал, отозвался Юкио и больше ничего не сказал.
Несмотря на все тревоги, настало время идти. И Кимитакэ ощущал это сильнее всех, буквально кожей.
И он зашагал к двухэтажному особняку из тёмного дерева. А по дороге почему-то вспомнил один странный разговор со своим легендарным дедушкой, отставным губернатором Сахалина.
Этот разговор был очень странный и произошёл, кажется, уже после того, как дедушка умер, трагически убитый смертоносным иероглифом. Поэтому Кимитакэ был уверен, что разговор случился во сне.
Кимитакэ был в своей комнате и рылся в ящиках своего собственного стола. Он вытаскивал какие-то длинные, исписанные иероглифами рулоны, которые видел первый раз в жизни. И только когда от этих рулонов стало не повернуться, Кимитакэ заметил, что дедушка стоит в дверях, в домашнем светлом кимоно в цветочек, и так и смотрит своими ехидными глазами.
Представляешь, дедушка, китайцы до сих пор жгут благовония перед табличками жестоких императоров Цинь Шихуана и У-ди, сообщил Кимитакэ. Не то чтобы они их очень уважали или считали их правление счастливым. Но всё равно жгут. На всякий случай.
Китайцы народ понятливый, если их достаточно часто палкой бить, с достоинством ответил дедушка и сверкнул хитрющими глазами. Когда я писал в Академию, то мне нужно было придумать имена других исследователей. Ну я и взял китайские: Чжун Ши, Ли Гун и прочие. И ты представляешь двадцать восемь ответили! Двадцать восемь!
Во сне это достижение покойного дедушки казалось чем-то очень серьёзным. Но сейчас, переворачивая эту сцену в голове и так и этак, Кимитакэ был вынужден признать, что не может в нём разглядеть ни малейшего смысла. Бессмысленные слова и бессмысленные действия. Как выразился один поэт из новых, это было не больше, чем игра в самолётики под кроватью.
Кимитакэ поднялся на крыльцо и постучал. Вокруг особняка не было ни души и не было слышно ни единого звука казалось, вся столица просто вымерла. Только высоченное синее небо и изумрудная зелень душистой травы.
Кимитакэ позвонил и прислушался. Скрытый от глаз механизм прошуршал, и дверь отодвинулась.
Директор школы, как всегда, дожидался его в кабинете. Почему-то он был одет в свою старую адмиральскую форму.
На столе выстроились рисовые колобки с рыбным филе, а рядом уже початая бутылка сухого красного вина из запасов наших героических подводников. Но выправка оставалась по-прежнему безукоризненной, а лицо непроницаемым как это принято у всех высокопоставленных японцев.
Кто выдаст свои чувства, тот может выдать и свои мысли, а зная мысли, можно слишком многое с тобой сделать.
Кимитакэ немного успокоился. Его не ждал нагоняй хотя, возможно, ожидало что-то похуже. Он сел к столу и невольно залюбовался, как билась алая струна о стеклянные бока пузатого бокала.
Вы хотели у меня что-то спросить, осведомился Кимитакэ, или за что-то наказать?
Я хотел уточнить у тебя насчёт человека, который будет выступать в нашей школе. Ты мог читать что-то из его сочинений.
Я, если что, не очень знаком с его творчеством. Читал только пару статей. Я ведь не всё на свете читал!
Это ничего не значит, отмахнулся директор. Я вот читал пару его книг и убедился, что делать это было совершенно не обязательно. Там бред. В них нет других достоинств, кроме авторского патриотизма.
И чем же я могу вам помочь с таким выдающимся человеком?
Ты мог слышать, что русский писатель Горький как-то объяснил, почему Ленин настолько велик. Нельзя сказать, что бесчисленные книги Ленина написаны интересно. Они крайне путаные и догматичные, полны отступлений для переругивания с какими-то забытыми публицистами, у которых непонятные русские или немецкие фамилии и ещё более непонятные марксистские идеи. Главными аргументами в сочинениях Ленина служат «Маркс утверждал, что» и «Энгельс пишет, что». В них нет даже благородного безумия, они не веселят, подобно книгам того же Окавы Сюмэя. Тем не менее учение Ленина охватило миллионы умов. Получается, дело было не в идеях, которые он излагал. Марксизм тут ни при чём: марксистов сейчас даже у нас больше, чем нужно. И то, что Ленин был революционером, ни при чём Россия не первая и не последняя страна, где произошла революция, и уже во времена Достоевского в ней хватало революционеров. «Всё дело в том, что, так пишет Горький, Ленин исхитрился помешать людям жить привычной для них жизнью так сильно, как никто не смог до этого».
Получается, это как бы Совершенномудрый Правитель из книги Лао-цзы только наоборот? Этот сидит и распространяет силу дэ, а тот шумит и распространяет скандалы?
Именно так.
И поэтому вы думаете, Окава Сюмэй тайный коммунист?
Это невозможно, потому что Окава Сюмэй вообще не способен хоть что-нибудь скрыть. Он, напротив, из тех, кто всю дурь на страницы вываливает. Он похож на Ленина тем, что поднимает шум, где бы ни появился. Шум и скандал вот главная его политическая стратегия, а не коммунизм или даже какая-нибудь ультраправая идея. Я изучил его биографию настоящую, не ту, что в конце книг печатают, и обнаружил, что он придерживался этой стратегии даже в школьные годы. Поэтому, к сожалению, профессор Окава Сюмэй заметный деятель нашего времени. Думаю, мало кто в стране согласен с его идеями. Я даже думаю, мало кто в стране способен понять его идеи включая самого автора. Но очень многие, очень многие люди, включая членов правительства, считают, что в его идеях что-то есть, видят в них что-то себе близкое. А ещё что у такого великого мыслителя должны быть десятки тысяч фанатичных последователей Неудивительно, что за границей его боятся всё больше и считают главным идеологом нашей возрождённой Империи, автором самой идеи Восточноазиатской Сферы Совместного Процветания. Вот почему я должен спросить тебя, как крупного каллиграфа причём каллиграфа, который следует путём древних и использует каллиграфию для магии, а не оформительства Я хочу знать три вещи: может ли это ему навредить, может ли это его защитить и насколько он сам может знать про это магическое искусство?
Скажу сразу этой штукой можно убить. Я не хотел бы вмешивать в это полицию, потому что срок давно вышел и единственный эксперт я сам Но я уверен дедушку убили именно с помощью каллиграфии. И убийц не найдут. Даже бывший губернатор ухитрился кому-то крепко насолить
А как теперь твой отец от этого защищается?
Никак. Отец прекрасно понимает, что он слишком бесполезен, чтобы на него покушались.
Как думаешь, профессор Окава Сюмэй достаточно бесполезен, чтобы не надо было делать ничего особенного?
Кто знает. Публика нашего времени настолько хочет видеть кровавых шутов, что готовы простить им даже власть в государстве.
Откуда ты это знаешь?
Мне Селин рассказал.