Как и зачем она здесь оказалась, я не знаю она не стала пояснять. А я не стал спрашивать. В целлофановом пакете действительно оказался спальный мешок. Ольга расстелила его в углу отведённой ей комнаты и спит в нём. По утрам она исчезает из дома и появляется только вечером. Мы почти не общаемся.
Я смирился с её присутствием. То есть опять не проявил должной твёрдости.
Мы живём вместе с Ольгой около недели дней, может, пять или шесть, когда приходят ещё двое. Так же, как и она, без приглашения. Словно здесь мёдом намазано.
Мужчина, немолодой, лет за сорок, и девчонка ей бы я дал не больше шестнадцати. Они вместе. Но он ей не отец, это сразу видно. Я догадываюсь (а чуть позже и узнаю наверняка), что они любовники.
Эти двое появляются под вечер, когда я пытаюсь приладить небольшую вещевую полку в комнате Ольги (это первая её просьба за всё время). Ольга в это время на кухне готовит ужин. Так уж вышло, что теперь еду готовит она. Для нас двоих. Хотя я её об этом и не просил.
Они приходят и долго колотят в дверь снизу. Я не хочу спускаться к ним, но Ольга настаивает на том, что пришельцев нужно впустить в дом. Я отступаю. Спускаюсь и поворачиваю ключ в замке.
Тихо скрипит дверь на старых петлях. Незваные гости просачиваются в дом безмолвно, но уверенно, словно их тут уже давно ждут. И, конечно, я знаю, зачем они пришли. Чтобы здесь жить.
Мужчина подчёркнуто вежливо здоровается и просит меня на минутку. Мы выходим на крыльцо, девчонка остаётся в доме. Мне всё это не нравится, но я опять поступаю как всегда: плыву по течению.
Я смотрю на чужака. Он высок и смугл, в тёмных волосах местами серебрится седина. Под чёрными пронзительными глазами в складках ранних морщин залегла тень. Кажется, жизнь его изрядно потрепала.
Он говорит мне, что они должны жить в этом доме, потому что больше им некуда пойти. Его зовут Рустам, а девчонку Кристина. Она убежала из дома вместе с ним. Им нужно укрыться. Такие дела.
Я говорю, что это неправильно. Его спутница должна быть дома, с родителями, ведь она ещё почти ребёнок в конце концов, её должны искать, и уже ищут, скорее всего Мне не нужны неприятности с полицией.
Но незваный гость невозмутимо продолжает убеждать меня, он говорит, что они влюблены и не могут жить друг без друга. А искать Кристину никто не будет. Она из неблагополучной семьи. Вот такой расклад. Что же мне делать?
Я пускаю их. Ещё одно проявление малодушия.
Теперь мы живём вчетвером. Как в той старой сказке про Терем-теремок.
Мы с Ольгой спим в одной комнате, в спальных мешках (да, я купил себе спальный мешок, потому что свою комнату и находящийся в ней диван уступил Рустаму и Кристине), они в другой. Третья комната пока пустует, но я уже уверен, что это ненадолго. Потому и не стал её занимать.
Мне всё это не нравится. Внезапное нашествие соседей, полетевшая ко всем чертям программа одиночество-терапии, а особенно то, что Кристина несовершеннолетняя, но, как ни странно, я быстро к этому привыкаю. Словно они все были здесь всегда, ещё до меня, как диван, например, или пыль с паутиной по углам.
Я покупаю продукты, Ольга готовит. На четверых. Рустам почти не бывает дома. Он возвращается за полночь. Даёт мне деньги. Это по-честному. Они ведь делят стол с нами.
Кристина все дни напролёт сидит дома. Она мало разговаривает и вообще почти не выходит из своей комнаты. По-моему, она боится, что мы сдадим её родителям. Не знаю, что она там делает, но иногда я слышу её смех. Смех ребёнка.
Так проходит полторы недели, то есть чуть больше месяца с того момента, как я здесь поселился, когда появляется ещё один. Последний.
Я замечаю его издалека, когда он идёт по дорожке к дому. Слежу за ним в окно, зная, что пришелец не передумает, не повернёт, и никуда, в общем, теперь не денется.
Незнакомец подходит к дому, осматривается, принюхивается, словно животное, что-то шепчет себе под нос, затем отворяет дверь и бесцеремонно проходит внутрь. Идёт по коридору, насвистывая какую-то песенку. Наконец останавливается возле двери в нашу квартиру и толкает дверь. Так, словно именно сюда он и держал свой путь.
Мы выходим встречать его (дома я, Ольга и Кристина).
Гость заходит, бросает свой рюкзак прямо посреди прихожей. Рюкзак старый, поношенный, местами затёртый до дыр.
Увидев нас, он улыбается и говорит: «Привет! Я Носорог».
Вот так. Мы молча киваем, словно только и ждали его прихода. Нас даже не удивляет его странное имя. Смотрим, что будет дальше.
Этот Носорог оглядывается, затем сообщает нам: «Поживу тут недолго. У вас, кажется, есть место». И всё. Как будто на доме висит рекламный баннер: «Вам негде жить? Только у нас в наличии свободные комнаты! Не проходите мимо!»
Я пожимаю плечами. Я не отказал трём предыдущим, чем хуже этот? В общем, ничем.
Только зовут его странно. Поначалу мне кажется, что это какая-то дурацкая шутка, но, похоже, Носорог действительно его имя. Ненастоящее, конечно, но имя. Пусть живёт, раз одиночество-терапии всё равно пришёл каюк.
У нового жильца длинные немытые волосы, карие глаза, крупный нос и вздёрнутый подбородок. Он одет в грязную тишотку и джинсовую безрукавку. На ногах рваные джинсы и сандалии. Выглядит как хиппи. Позже я выясняю, что Носорог и есть хиппи. Он занимает третью, пустовавшую до его появления, комнату. Паззл собран.
Носорог очень странный. Лет на десять младше меня. Похож на отчисленного студента. Или на юного бродягу.
Он берёт у меня инструменты и вбивает в стены в углу своей комнаты гвозди. Потом достаёт из рюкзака гамак и вешает его на них. Теперь это его место. Ещё один кусок пространства, отнятый у меня. Я уже не сопротивляюсь даже внутренне. Я просто смотрю, что из всего этого выйдет.
Великолепная пятёрка в заброшенном доме. Всемирный съезд неудачников и беглецов. Вселенская конференция скрывающихся от мира людей.
Если каждый из нас ежедневно чем-то занят, даже Кристина, которая играет в какие-то свои игры у себя в комнате, то Носорог не делает абсолютно ничего. Он просто днями напролёт лежит в своём гамаке и всё. Почти не ест. Не моется. Меня называет «папашей». Общается только со мной и с Ольгой. Рустама с Кристиной для него как будто не существует. Он вычеркнул их из списка своих соседей.
Иногда Носорог загадочно улыбается и что-то шепчет себе под нос. Его невнятное бормотание напоминает какие-то заклинания и, если честно, немного напрягает.
Я мастерю мебель из найденных в доме досок и читаю свои книги о космосе. Космос огромен, и никто не знает, где находятся его пределы. Он ошеломляет и восхищает меня своими масштабами. Я понимаю, что все мы просто песчинки в огромном чёрном океане, усеянном планетами и звёздами.
Однажды Носорог заходит ко мне в комнату и, приблизившись, заглядывает в книгу. «Что читаешь, папаша?» спрашивает он. Я показываю ему обложку.
«Хм, бормочет он. И что пишут?»
Я отвечаю, что очень интересные и познавательные вещи. Носорог хмурит лоб, словно думает над какой-то очень сложной математической задачей, потом внезапно расплывается в улыбке и говорит: «Космос источник магической энергии». И снова возвращается в свой гамак. Он чем-то очень доволен.
Одним словом, странный тип. Хотя и другие соседи не лучше. Они ничего не рассказывают о себе, правда, я их и не спрашиваю. Мне тоже не задают вопросов.
Если б я не знал, как дело обстоит на самом деле, то подумал бы, что эти пришельцы похожи на людей, которые оказались здесь против своей воли и которым приходится сосуществовать друг с другом (и со мной в том числе) только потому, что других вариантов у них просто нет. Очень интересное положение
Но ведь в этом доме полно пустующих квартир. Да и дом этот далеко не единственный в городе
А Носорог вешает над своим гамаком какие-то непонятные амулеты или что-то вроде того: пучки соломы и сплетения веточек, а также большой плакат с Бобом Марли. Этот негр улыбается своей загадочной улыбкой почти такой же, как у Носорога. Мне не слишком-то нравятся они оба.
Иногда я думаю, что это сон. Игра моего воображения. На самом деле никаких соседей нет. Это просто тени, что с наступлением темноты заползают в дом сквозь щели в заколоченных окнах и бродят из угла в угол, не находя себе места в моём жилище.
Я твёрд. По крайней мере, я буду таким. Я смогу их выгнать. Заставить рассеяться. Теням здесь не место. Этот дом только для меня.
Но они не уходят. А значит, это не сон. И Носорог может в любой момент подойти ко мне и похлопать по плечу: «Как жизнь, папаша?» И улыбнуться. Своей дерзкой и загадочной улыбкой.
Одиночество-терапия потерпела фиаско. Меня окружают люди. Хотя мы почти не общаемся. Но они есть. И их не убрать. И мне не побыть одному. Посмотрим, к чему всё это приведёт.
3
Иногда твоя собственная память худшая из всех существующих пыток.
Когда мне было шесть лет, к нам в гости приехали тётя с сыном, моим двоюродным братом.
Стояло лето, июль, весь наш городок был усеян тополиным пухом, который плыл и кружился в воздухе как снег и собирался на асфальте возле бордюров извилистыми линиями сугробов. Мы с братом любили их поджигать. Они горели очень быстро, как порох. Раз и сгорал целый сугроб. Нас это приводило в восторг.
Ещё в садах росли яблоки. Они были зелёные и кислые. Конечно, нам запрещали срывать их, пугая поносом, дизентерией и ещё кучей напастей и бед на наши животы. И, само собой, мы всё равно обдирали все деревья в округе.
Однажды мы с двоюродным братом залезли в чужой сад. Брат взобрался на дерево и принялся трясти его, а я стоял внизу и собирал упавшие яблоки в футболку.
Внезапно сзади раздался окрик. Моё сердце ушло в пятки. Предательский страх едкой кислотой обжёг изнутри, кровь неистово застучала в ушах. Очевидно, это был хозяин сада. Недолго думая, я бросил яблоки вместе с футболкой и дал оттуда дёру. О брате я, само собой, позабыл.
Я бежал минут пять, не оглядываясь, потом упал в высокую придорожную траву, задыхаясь от бега. Жадно глотая воздух, я лежал и смотрел в небо, всё ещё опасаясь того, что меня могут настигнуть. И тут вдруг вспомнил о брате Ведь он остался там, на дереве
Страх мгновенно прошёл, сменившись ещё более гадким чувством, от которого появилась резь в глазах. Мне стало жутко стыдно, что я его бросил. Но теперь уже ничего нельзя было изменить.
Я пошёл в сторону дома, повесив голову. Я не знал, что скажу маме и тёте. Мало того, что я потерял футболку, так ещё и предал брата.
Я заплакал от охватившей меня безнадёги. Больше всего на свете мне в тот момент хотелось упасть на землю лицом вниз, обхватить голову руками и умереть. Я растирал слезы кулаками по лицу и думал о смерти.
И тут меня окрикнул брат. Он шёл, улыбаясь, хоть и немного прихрамывая нога у него была разодрана до крови. В руках он держал мою футболку.
Брат подошёл ко мне и сказал, что всё нормально. Потом увидел, что я плачу, обнял меня и вдруг неожиданно заплакал сам. Он жалел меня. А я проявил малодушие. Мне не хватало твёрдости всегда. Даже в детстве.
В школе меня не замечали, я был самой обычной серой мышью, какие, наверное, найдутся в любом коллективе. Никогда не лез в лидеры и сторонился массовых мероприятий. У меня почти не было друзей. По крайней мере, лучшего друга уж точно.
Когда я поступил в университет на факультет истории, я думал, что теперь пришла моя пора и наступило то самое время, когда я перекрою свою жизнь. Раскроюсь целиком, так сказать. Явлю миру свои таланты.
Прошло четыре года. Я получил диплом бакалавра, но ничего так и не изменилось. Я остался таким же, каким и был. Серой мышью в тёмном подполе.
У меня были девушки, но мне постоянно мешала моя застенчивость. Даже если у нас начинались более-менее серьёзные отношения, всегда возникала черта, которую я не мог переступить. Не знаю, как это называется, но что-то такое, что вставало передо мной неразрешимой проблемой.
Я потерял девственность только в двадцать два, примерно на треть жизни позже своих ровесников, а это, на мой взгляд, уже о чём-то да говорит.
Моя последняя девушка была лучшей из всех. Я её боготворил. Думал на ней жениться. Мне как-никак уже тридцать один. Мы встречались почти два года. Всё шло хорошо. По крайней мере, так мне казалось.
Три месяца назад мы с ней поехали за город к реке. На электричке добрались до нужной станции, а потом полчаса шли по узкой тропинке вдоль железнодорожной насыпи. Кругом росли кусты ракитника и дикой акации. Она нашла побег омелы на большом дереве. Сказала, что это хороший знак. Насколько мне было известно плохой. Но я ей об этом не сказал.
Вскоре тропинка вильнула от железной дороги в лес, и мы оказались под сенью огромных сосен, закрывавших своими ветвями небо. Моя девушка рвала цветы, а я шёл рядом. Мне нравилось быть с ней наедине. Мне нравился тот солнечный день. Но она была как будто немного грустной.
Тропинка вывела нас к обрыву, с которого открывался вид на речную долину. В том месте русло наискось пересекали скалистые пороги, и река катилась бурно, блестя серебром на стремнине; вдоль берега скапливалась густая мутная пена. Пахло рыбой и водорослями. Посреди реки виднелся островок, на котором возвышались руины старой водяной мельницы.
Мы стояли и смотрели на реку, когда она это сказала. То, что навсегда изменило мою жизнь.
Не знаю, почему она выбрала для этого именно тот день и то место. Может быть, чтобы сделать мне больнее. А, может, и нет. Но всё вышло так, как вышло.
Моё ощущение счастья, которое дарили река и солнце, и эти камни, поросшие мхом останки мельницы на островке, рассыпалось рваными фантиками по ветру
Она сказала, что больше не может быть со мной. Что я витаю в облаках, а ей, наоборот, нужен мужчина, который будет твёрдо стоять на земле. Ей не нужны воздушные замки. Ей нужна уверенность в завтрашнем дне. А со мной её не будет никогда (она зачем-то выделила это НИ-КОГ-ДА).
Меня словно парализовало. Казалось, что это происходит не со мной, что я просто вижу страшный сон: стоит моргнуть или ущипнуть себя за руку и он распадётся, разлетится как лёгкий утренний туман, уйдёт прочь навсегда. Но это был не сон.
Вот моя девушка (теперь уже, видимо, бывшая) стояла передо мной, глядя мне пристально в глаза. Она не говорила гадостей, как это обычно бывает у двух надоевших друг другу людей. Она спокойно и с расстановкой (но это, пожалуй, было ещё хуже гадостей) объяснила мне, что нашим отношениям конец. Что я слишком мягок. Что мне не хватает твёрдости. И что она нашла человека, у которого эта твёрдость есть.
Ощущение словно весь мир, который был у меня прежде, из папье-маше, и теперь одним лёгким движением канцелярского ножа от него отрезали здоровенный такой кусок. Кусок, который я безумно любил, всячески холил и лелеял, и с которым связывал все свои надежды
Назад мы шли молча. Я уже не замечал сосен, не замечал ракитника и акаций. Не видел одуванчиков и зелёной травы. Перед глазами стояла пелена возможно, от накатывавших время от времени слёз (я тщетно пытался их скрывать), мир терял очертания, казался размытым, словно смотришь на него сквозь чужие очки с диоптриями, имея при этом нормальное зрение.
В голове практически не было мыслей, только какая-то каша из обрывков фраз, полуистлевших воспоминаний и бесконечного отравляющего существование чувства обиды. Обижался я, само собою, не на девушку, нет, скорее на свою судьбу, регулярно делавшую мне подлянки.