Что особого в ней? Почему во всём этом, таком простом и чистом, даже детском создании такие сила, покой и умиротворение? Почему, глядя на неё, находясь рядом, испытываешь благоговение, возвышенные чувства? Сама жизнь становится ясной, понятной и определённой. Облик её говорит: «Не суетись. Будь благоразумен». Какое там Я сейчас готов быть безумным героем. Ради чего? Просто быть, и всё.
Руки Поймал себя на том, что внимательно рассматриваю её руки. Нет, они не такие, как написаны на иконах. Они не безжизненные, не безвольные. Это руки, творящие добро: чуткие, трудовые, деловые. «Посмотри на руки человека узнаешь их хозяина». Может, и нет такой пословицы. Но я повидал много рук за свою жизнь: добрых и работящих, бездельников и никчёмных людишек. Всё, что сделано на земле сделано руками человека. Что разрушено тоже его руками. Сколько построено мной. Конечно, я делал, строил, клал кирпичи, клеил обои не сам. Ясное дело, не мог всё успеть, но сколько знал, помнил: такими женскими проворными чуткими руками, их теплом, светятся окна квартир. Эти руки несут тяжесть строительства нового общества, растят и ласкают детей, выполняют самую грубую и самую тонкую работу. В итоге они, руки, становятся выразителями человека, говорящими за него гораздо больше, чем личный листок из отдела кадров.
Обладательница этих рук явно была неплохим работником. В какой отрасли? Эти руки не боятся труда сильные, честные. Потом моя память долго удерживала самые маленькие жилки на кистях её рук. Говорят, по рукам в банках кассиры определяют инкассатора при выдаче денег. Я верю рукам. Не помню случая, чтобы обманулся.
Меж тем мои соседки быстро позавтракали и ушли. Я долго сидел, не поевши. Встать не было сил.
Что-то надо делать. Так не может продолжаться. Надо всё узнать: кто она, что она, кем работает? До сих пор не мог поверить, что эта богиня в действительности просто Аня.
Такого не может быть. Много людей становились святыми за свои деяния. Та, что была только что вот тут, пусть не богиня, но наверняка святая, точно. Подойти к ней и определиться. Я знал, в каком номере она живёт. Но как это сделать? Естественно, найти предлог.
Трое суток я искал этот самый предлог. Что только в голову не приходило. Ходил бледный, с чёрными кругами у глаз. Похудел (отдохнул, называется). В часы раздумий пытался карандашом изобразить её портрет. Ничего не получалось. Всё на месте, а не то. Нет главного. А чего? Наконец, я решился будь, что будет. Позвонил по внутреннему телефону.
Ответили:
Слушаю.
Я не слышал ранее её голоса, но мог биться об заклад, это был её голос: тихий, сильный, уверенный и спокойный. Он мог принадлежать только ей и никому другому. Дыхание остановилось. Не знал, что дальше
Это вы?
Да.
Простите, я земляк ваш Завтракали за одним столом три дня назад, помните?
Да.
Бог знает что Что же дальше говорить? Собеседница явно не проявляла интереса к разговору. Зацепиться не за что. Ну хоть бы два слова сказала. Это «да» прозвучало, как «Что вам надо? Мне не до вас». Чувствуя, как пол уходит из-под ног, я сильно сжал трубку.
Можно к вам зайти на минутку?
Как считаете нужным.
Ого, это уже была целая речь. Конечно, я не мог позволить себе отправиться тотчас. Неприлично.
Через час буду.
В трубке послышался зуммер.
Этот час я не находил себе места. Ругал себя за нелепость поступка и ещё бог знает за что. Заявлюсь. Что сказать? Спросить: «Кто вы?». И всё? За кого посчитает? Пришел, «здравствуйте, я ваша тётя» Стрелка немилосердно подходила к роковой цифре. Миллион причин и поводов мог бы найти в другом каком случае. Ту же соль попросить. Банально. Не мне учиться общению с людьми Тут дело не совсем обычное. Может, на всей земле святых больше и нет. А тут вот какое дело. Ах, да. Я же был вчера в Загорске и набрал в полиэтиленовый пакет святой воды из источника. Конечно же: к святой со святым. Приличный повод.
Ноги с каждым шагом слушались всё хуже Вот дверь. Сердце было не на месте. Постучал.
Входите.
В номере было двое. Она здесь.
Здравствуйте Я звонил.
Недружелюбный голос второй издалека доносился до меня.
Заходите, только мы спешим.
Да-да, конечно, я на минутку. Не хотите попробовать святой воды из Загорского монастыря? Был там. Думал, может, вам пригодится.
Я никогда не терял управления не только над собой, но умел держать в руках толпы, сотни людей на собраниях, конференциях. Теперь чувствовал, как парю безвольно в приторной пустоте, в невесомости ткни пальцем, и полечу, куда кривая выведет.
Если бы богиня была одна как бы я поступил? Но она была не одна. Чувствуя, как силы покидают меня, я опустился на оказавшийся рядом стул. Скольких перевидел я за свою жизнь? С кем только не приходилось встречаться по работе. Были и министры, и повыше бывали. Были и красавицы в прямом смысле слова Но не помню, когда бы испытывал такое чувство робости и скованности.
Нет, нам не надо, сказала вторая и зашла в ванную.
Мы остались вдвоём. Я по-прежнему сидел на стуле, вероятно, с глупым видом. Она на прибранной кровати. Вот положение Вот попал. Какой выход найти? В такой ситуации явно не до разговоров
А что, это действительно вода святая?
Аня, богиня Анна, поняла мою неловкость, решила помочь.
Да-да, конечно. Налить?
Попью. Налейте.
Святая. Она святая и есть. Я никак не мог развязать пакет. Волновался. Наконец справился.
Пожалуйста.
Так ты идёшь, Аня?
Конечно, я давно готова.
Мне надо было уходить, но не мог. Смотрел на богиню так вот она какая Да-да, она богиня. Я ещё отчётливее понимал это. Но какая?
Аня, я с трудом выговорил её имя. Мне казалось, недостойно богиню называть земным именем. Даже если она себя так назвала. Аня, можно вопрос?
Конечно.
Какая у вас профессия?
Врач.
О, Господи, как я сам не догадался? Это же Гигиея богиня здоровья.
Гигиея смотрела на меня всё так же спокойно. Умные глаза её лукаво улыбались. Словно поддаваясь гипнозу, я встал, дошёл до двери. Через силу улыбнулся (не на похоронах же, в конце концов) и, попрощавшись, вышел. Дверь закрылась.
Теперь мне всё было ясно. Едва дошёл до своего номера, схватил бумагу, карандаш, начал лихорадочно рисовать. Я узнал её тайну. Я был теперь спокоен. Прошёл не один час. Стемнело. Портрет готов. Посмотрел внимательно. Чего не хватает? Нет души, внутреннего её покоя, удивительной большой силы, идущей из глубины. Порвал.
Рисовал снова. И снова рвал. Я ещё не знал, как долго мне предстоит создавать этот портрет, образ богини Гигиеи. Сколько потрачу времени и сил, но так и не создам, не оставлю для людей олицетворение здравоохранения таким, каким его видел я сам. Лишь через много-много лет понял: нет такой силы у искусства, которому было бы подвластно повторить святой образ. Приблизиться можно, передать нет.
Поздно я это понял. Тогда этого не знал. Тогда я творил, горел, строил. Всё, к чему я не прикасался, делал с ней и её именем.
Боги не уходят из жизни, как люди. Живут вечно. Она сошла со своего Олимпа. Не выделяясь, живёт среди нас, смертных. Несёт людям счастье, сибирское здоровье. Пусть об этом знают лишь она сама, богиня Гигиея с земным именем Аня, и я. Никому не выдам её тайны. К чему? Толпы зевак обязательно разыщут её. Захотят видеть, трогать, добиваться расположения. Пусть она делает своё святое благородное дело. Я своё. Пусть руки её несут жизнь, здоровье, радость. Пусть никто не знает, что всё это от богини Гигиеи, живущей в далёком сибирском городе.
Боги, как герои, святые, живут среди нас, среди народа, сами выбирают орудия своих дел и место для подвига. Гигиея выбрала себе место. Там трудней. Там многое решается. Здесь «прирастает российское могущество».
Пройдут годы, века, когда она поднимется к подобным себе, к богам. Знаю: обязательно вновь вернётся на землю. И тогда кто-то из других поколений вновь увидит её, как я. И создаст её ненаписанный настоящий живой портрет. Как жаль, что это буду не я.
«Нехороший человек»
Вечерело. Я сидел в своём рабочем кабинете после очередного разноса от начальства. В последнее время с планом не ладилось. А когда и ладилось было то же. Привычны к тому. Для того и начальство, чтобы кого-то разносить. Такова наша, особенно строительная, действительность.
Сидел так, прикидывал, обдумывал ситуацию. Кроил, расставлял в уме рабочих Делал то, чем и должен заниматься в рабочее и нерабочее время человек, занимающий соответствующий пост (начальник строительного управления как-никак). Ну да что там коммунизм строить надо. Кто за что взялся, то и тяни.
Так вот сижу, погруженный в размышления стратегические, и слышу стук в дверь. Смотрю, в приоткрытой двери торчит голова. Глаза вопросительно смотрят: «Можно ли, нет?».
Ну что же вы, заходите весь, если по делу.
Вошёл. Это был плотник. Вид его был слегка помятый. Весь он был проникнут печалью, страхом и ещё бог знает чем. Глаза его были как у явно набедокурившего человека.
Так Что там ещё стряслось?
Плотник сгрёб с головы шапку, стоял у двери и молчал.
Проходите, садитесь. Слушаю вас.
Посетитель сел передо мной на краешек стула, опустил в пол голову, грязным пальцем, грубым и кривым от работы, начал ковырять полированный стол.
Ну
Товарищ начальник, я, собственно, не пришел бы к вам. Э э это они, бабы, голова его боднула воздух в сторону двери. Он замолчал, обдумывая, что бы ещё сказать. За дверью хихикали отделочницы, приволокшие его сюда.
Мой собеседник был не только плотником, но одновременно и живым отрицательным примером в бригаде, с которым вечно происходили неприятности на работе: то выпьет лишку, то прогуляет, то «заболеет» и бюллетень «потеряет». Словом, если бы не моё устойчивое убеждение, что каждого плохого можно сделать хорошим, его давно бы выгнали из бригады, участка, управления. Временами мне самому казалось, что так и надо поступить. Пусть со статьёй в трудовой книжке ходит. Таким поделом. Я решил немного помочь посетителю.
А мне показалось, что это вы. Даже пощупать могу вас, я сделал движение, будто хочу его действительно ущипнуть. Что же в этот раз у вас приключилось?
Э э Ну
Только, пожалуйста, не врите. Честно и прямо. Прошу.
«Отрицательный пример» встал.
С храбростью загнанного в угол зайца вдохнул воздух, вытаращил глаза, прижал шапку к груди и гаркнул на всю контору:
Виноват, товарищ начальник. Последний раз. Простите меня. Душу за вас отдам он с размаху ударил шапкой о пол, сник и скорее рухнул, чем сел на стул.
Возникла немая пауза.
Допустим, душу закладывать не советую. Она вам ещё пригодится И всё же, что у вас приключилось на этот раз? Вы же взрослый человек, женаты, детей воспитываете.
Вот так всегда. Он молчит. Я его терпеливо воспитываю. Он соглашается, кивает головой. Показывает всем видом, что действительно он плохой человек. Сейчас даже вроде как слезы крокодиловы появились на глазах.
Весь вид его раскаявшегося человека.
Так что же мне с вами делать? Говорить вы со мной не хотите. Вот ручка, бумага. Пишите.
А чё писать-то? насторожился.
То и пишите: зачем ко мне пришли и чего сказать хотели.
Плотник был в нерешительности.
Пишите, пишите.
Собственно, а зачем оно, того, писать-то? Я этово, и писать-то разучился. Эдак, к топору больше привык.
На лбу моего посетителя, возможно, впервые появилась глубокая морщина. Он думал
Я занялся своими служебными делами. Прошло достаточно времени.
Вот, товарищ начальник.
Его лицо было в печали. На лбу выступил пот.
Каракули его читались тяжело. Я читал и краем глаза наблюдал за поведением плотника. Столь напряженного состояния у человека я, кажется, не встречал.
Понятно в писанине было не всё, но смысл я уловил. Он был в следующем: «Я, Ярём Колосов, никогда в своей жизни больше не буду воровать унитазы (вот оно, в чем дело) с нашей стройки, и если я не сдержу своего клятвенного слова, то назовите меня (здесь было написано довольно понятно, крупно) НЕХОРОШИМ ЧЕЛОВЕКОМ».
Внизу стояла закорючка, означавшая, должно быть, личную роспись.
Я дочитал. По моему лицу он, видимо, так и не понял, какое действие на меня оказало его откровение.
Поставьте дату.
Не могу. Руки дрожат, не слушаются меня. Лучше бы наорали на меня, товарищ начальник. Легче б на душе стало.
Извините. Вот что, товарищ Ярём, я понял, о чём вы мне здесь написали. Хорошо, что не наврали, а показали правду. В моём голосе отсутствовали грубые интонации. Но имейте в виду: ещё раз набедокурите вывешу вашу объяснительную на видном месте, под стекло. Пусть все читают, как вас потом называть. А сейчас, идите, пожалуйста, к бригадиру и скажите, что я вас наказал и прошу оставить в бригаде.
Он сидел.
У вас ещё что-то ко мне?
Настроение его от, казалось бы, счастливого для него конца явно не улучшилось.
Собственно, нет Только вот, почему вы не как все? Душу вымотали Раздавили, как таракана И не наорали даже Обидели
Ах вот оно что. Его, оказывается, облаять надо для отпущения грехов.
То ли терпению моему действительно пришел конец, то ли для успокоения кающейся души, но я как врезал со всего маха по столу.
Вон, кричу ему. Вон из кабинета!
Смотрю изменился человек, ожил на глазах.
Будь сделано, товарищ начальник. Будь сделано. Давно бы так. Всё. Конец. В сей секунд не будет.
Он благодарно улыбался и пятился к двери. Было явно видно: с человека свалилась большая тяжесть.
Унитаз-то вернули на место? Вопрос застал его в дверях.
Точно так, вернул. На самое, что ни на есть, его законное место. А кто будет говорить, что не вернул, не верьте, свидетели есть. Злые языки всего наболтать могут
Вон
Последний раз счастливая физиономия мелькнула в двери и исчезла.
От происшедшего я и сам теперь не знал, что делать: то ли плакать, то ли смеяться.
Да, работа руководителя заключается не только в том, чтобы расставить людей, дать им работу. Принять, уволить. Ярёмы тоже работа руководителя. Обиднее всего за самого Ярёму. Почему у нас человек зачастую не может понять простого человеческого слова? Кто его так воспитал?
Я уверен: в конце концов и Ярёмы найдут себя. А как иначе? Коммунизм по-другому не построить. Одно условие за производством надо видеть людей, пусть даже самых маленьких и плохих. Наше дело: не позволить стать Ярёмам «нехорошим человеком». Для них это конец. К сожалению, у нашего Ярёмы этот конец оказался близким.
Минута и жизнь
В это раннее весеннее утро я, начальник СМУ, по давно заведенному правилу задолго до начала рабочего дня спешил на один из строящихся объектов.
На строительстве нет однообразия. Каждый день несёт новое.
Каждое утро, садясь в машину, я спрашивал:
Ну, что сегодня?
Сегодня на очереди был сдаточный объект за городом. Не всё ладно там. Надо самому посмотреть.
Как и полагается, подъехавшего начальника встретил сторож древний, жутковатый на вид дед.
Вот што, товарищ начальник, не отвечая на приветствие, начал сторож доклад. Я им, твоим помощникам, сколько говорил: с выжигами что сделать? Смотри стекла опять побили. Сколько можно терпеть? Государство-то, оно не напасётся на всех.
Да, это вы правду говорите, я обратил внимание на несколько разбитых стёкол. А что, собственно, произошло? И что это за выжиги такие? Мне никто не говорил об этом.
Куда уж там? Какие сейчас хозяева? Им хоть всё побей. Скажут тебе они. Жди. Понапринимали молокососов, а кто их учить будет? Поназадирали носы «начальство», и не видят ничего.
Постойте, папаша, я постарался его успокоить, расскажите толком.
Толком? Вишь, вон, он ткнул кулаком в сторону трёхэтажного дома, напоминающего школу. Интернат называется. Там они и есть, разбойники выжиги. Носятся с рогатками да всё по окнам норовят. Пойди поймай их. Ноги болят, а то я бы им надрал задницы.