Лишь теперь, отвергнутая, униженная, она обратила на меня внимание, заговорила. Бедняжка!
Хане болтливость Нини отчасти импонирует, отчасти докучает.
Хелька поправляет сдувшийся мячик:
Вот как надо видите?
Юреку:
Дай мне коробку.
Юрек защитное движение[1].
Хелька гладит его по лицу. Он не дает, отходит. Хелька грубо отнимает, убегает, садится рядом со мной.
[Пробел]
Хелька:
Ты умеешь так строить?
Юрек:
Нет. Бзз взз взз вззы бззззы
Наконец-то Но в какой карикатурной форме я бы не удивился, если б она вздохнула.
Эти записи выдают усталость. Я продолжаю их вести, потому что понимаю ценность такого дневника, но я устал, бесконечно устал, а потому халтурю. Прокомментирую последнюю сцену (уже не доверяю памяти): Хелька, которой так хотелось услышать, что они не умеют того, что умеет она, наконец-то достигла своей цели. Юрек не умеет, Юреку обидно признаться, что он не умеет, так что «бзз-взз-взз» пренебрежительная реакция на вопрос, попытка сменить тему. Точно так же недавно поступила сама Хелька.
Воспитательница:
À sa place![2]
Хелька Нини:
Что такое «пляс»?
Хелька обращается к Нини, а не ко мне.
Молитва: участвуют Ханя и Крыся. Хелька, подавленная, после молитвы решительно Юреку:
Это мое место, мое!
Юрек уступает, пересаживается.
После круга[3] Ханя сгоняет Юрека с его креслица, тот послушно пересаживается на другое.
Хелька на своем месте колотит ногами по столику, стучит столиком, хлопает по столику ладошкой.
[Пробел]
У Хельки кубики; она вынимает один, со стуком кладет на стол (движения вялые), подпирает голову руками. Начинает строить ворота замка, как у Хани; не получается; треугольная верхушка падает с основания снова и снова в третий раз, в четвертый. Хелька убирает кубики обратно в коробку.
Пробелы свидетельство моего поражения. Я всего на миг отвернулся, оставил ее возбужденной, одинокой. И нашел расстроенной, несчастной. А на столике уже коробка с кубиками; когда она вынула ее из шкафа, как? Ничего не знаю. Устал и проглядел.
Перечитал записи. Плохо. Мне-то понятно, но читатель разберется, лишь внимательно прочитав текст несколько раз. Таких читателей будет мало. Нужно писать проще доступнее. На второй день решаю действовать по-новому, иначе. Сначала все записи подряд, затем изложение хода событий, образующих сюжет, и в самом конце комментарии.
Вот план для студента педагогического училища.
1. Характеристика наблюдаемого ребенка.
2. Условия наблюдения:
а) место наблюдения описание и план;
б) о себе: в который раз проводит наблюдение, откуда знаком с ребенком, что о нем знает, слышал, подметил, запомнил, прежде чем начал наблюдать;
в) собственное психическое состояние охотно ли взялся за наблюдение, целенаправленно или случайно занялся этим, здоров ли, в добром ли расположении духа и т. д.
3. Записи in crudo[4] с пометками «пробел» (в наблюдении). Знак вопроса в скобках, если не удалось расшифровать запись. Важно: сохранить сокращения.
4. Ход событий в кратком изложении.
5. Комментарии к записям.
6. Личное собственные переживания и размышления.
Мне кажется, что этого плана, пусть не вполне осознанно, я в общем и придерживался. Это напоминает отчасти рассказ о спектакле, отчасти сочинение о классической драме. Туманность моего повествования объясняется тем, что, читая сочинение о драме Шекспира или Софокла, я имею представление о Гамлете или Антигоне, мой же читатель не знаком ни с героиней Хелькой, ни с самой пьесой.
Записи первого дня я оставляю в таком виде, в каком их сделал, как неудачный образец, плохой пример. Не уверен, что второй день окажется лучше.
(NB. Пишу я не в день наблюдения, а спустя четыре дня: наблюдения вторника комментирую в субботу, и это сбивает с толку.)
Второй день наблюдения
Записи:
Хелька даже не взглянула на свой столик.
Крыся играет с Маней.
Хелька пытается заговорить со Стасей никакой реакции.
Хелька пытается заговорить с Янеком долго.
Хелька зевает.
Хелька и Вика:
Мне восемь лет.
Владеку тоже восемь лет.
Вика идет проверять, Хелька сомневается.
X.:
Владек, тебе сколько лет?
Владек:
Семь с половиной.
Крыся за столиком старших. Хелька наблюдает за ней.
Молитва, круг. Хелька громко, вызывающе:
Ой, халат! Мамочка сказала халат
Бежит. Опрокидывает скамейку.
Громко воспитательнице:
Перевернулась.
Мне:
Рукава вывернулись.
Некрасивая. В следующее мгновение очаровательная. Полностью погрузилась в свое занятие пытается застегнуть сзади пуговку халата.
Пожалуйста
Хочу помочь, но:
Я сама, сама
Тянет вперед и пальцем раздвигает края петельки.
Пожалуйста, застегните.
Протягиваю руку отодвигается. Снова пробует; последнее усилие, как бывает у взрослых, а вдруг в последний момент удастся; последняя попытка.
[Пробел]
Застегиваю:
Попробуй расстегнуть, это легче.
Не хочет. К столику с буквами к Крысе.
Учится уважать реальные достижения.
Хелька буквы мечты о величии.
Я за столиком; она обращается к пани Н.
Копается в буквах:
Правильно?
Нет!
(До чего же все-таки деморализуют детей восторги взрослых!)
Мне:
Правда ведь, вот так надо складывать?
Нет.
Ну посмотрите!
Нет.
Перекладывает одну букву.
Посмотрите!
Неправильно.
Не хочет, чтобы я ей показывал.
Я бросаю оскорбительную реплику (потому что сержусь на нее):
Ты еще маленькая.
Отходит показывает пани Н., что столик сломан, потом куклу:
Правда она некрасиво одета?
Перечисляет, во что кукла одета.
А у меня что-то есть в кармане. Вот что у меня есть?
Не знаю, откуда я могу знать. А ты знаешь, что у меня есть?
А вот и знаю. (Заглядывает.)
Буквы:
Ну пожалуйста, посмотрите (пани Н.), правильно?
Нет.
(Не хочет смириться с тем, что это работа.)
Пани Н. показывает, как складывать, Хелька не смотрит: ей хочется очаровывать, царить, а не трудиться.
Спрашивает меня:
А теперь?
Нет!
Снова к сломанному столику, показывает Янеку. Беседа с пани Н.
Книжка с картинками; разглядывая, напевает одну из песенок детского сада «Полишинель».
Вы можете кота нарисовать? А я могу.
(Дома умеет то, чего «не умеют» взрослые.)
Разговаривает с Тадеком, что-то ему запрещает.
Скучает.
Возьми кубики, строй домики, как Ханя.
Как Кры-ы-ыся?
Нет, как Ханя.
Не хочу. Это просто. А вы можете халат пошить?
Нет.
А я могу.
Ты даже застегнуть не можешь.
Могу.
Нет.
Могу. (Дразним друг дружку.)
А вы можете коляску нарисовать?
Нет.
А я могу.
А кота?
Могу.
Даю ей карандаш, бумагу:
Нарисуй.
А я умею карандаш рисовать.
Рисует утку (как рисуют трехлетки). Сдержанно, без лишних восторгов, признаю, что получилось хорошо.
А вы можете?
Да.
Смотрит удивленно, рисует.
Ну что это?
Не знаю.
Ну что это, у кого столько ногов?
Я рисую утку.
Дайте бумагу, я мисочку нарисую.
Рисуй на этой.
У-у-у но рисует.
Вместо мисочки девочка с корзинкой.
Ты хотела мисочку нарисовать.
А красивая мисочка?
Спроси Крысю.
Разговор Крыси с Хелькой короткий.
Что Крыся сказала?
«А это хорошая корзинка?» «Плохая».
Я рисую:
Твоя лучше или моя?
Пальцем:
Эта. (Показывает на мою.)
Мне ее жалко:
1) восхищение;
2) неприязнь, гнев;
3) сочувствие.
Я объединяюсь с Хелькой против Крыси. Хелькой восхищаются, Крысю обожают. Крыся старается быть первой на круге. Хелька хочет взять свое сразу, наскоком. Крыся ждет, пока само придет. Крыси:
1) пассивные, не расходуют энергию;
2) тихой сапой всюду проникнут, высмотрят, у кого что лучше получается, долго лишь наблюдают;
3) побеждают без борьбы внезапным рывком, одним махом.
Хочу помочь Хельке научить.
Дай мелок.
Она не знает где. Знает Крыся приносит.
Рисую на доске домик. Хелька тоже пытается плохо. Пририсовывает к моему домику окна. Мимо проходит Ляля.
Хелька:
Вот, смотри красиво?
Ляля:
Красиво ты рисуешь.
X.:
Вот, видишь окна.
Хелька понимает, что произошло недоразумение, ей стыдно.
Деревья рисует не хочет вытирать тряпочкой, вытирает обрывком бумаги. Стирает рукой, смотрит на меня, улыбается упрямо.
X.:
Пожалуйста, нарисуйте что-нибудь.
Я рисую человека она дорисовывает ему пальцы, исправляет.
Просит нарисовать еще что-нибудь. Рисую птицу.
X.:
Это птица или жаворонок. (Ждет моих восторгов по поводу нового слова.)
Отхожу на минутку к Крысе та клеит.
Хелька за мной оттаскивает от Крыси (ревность).
Теряет мелок, долго ищет находит.
Мелок упал, сломался. Удивленный взгляд; пишет на доске обломком, специально снова бросает на пол и смотрит (экспериментирует).
Хочет, чтобы я нарисовал еще.
Рисую цветок. Она дорисовывает.
Что это?
Очки.
Зачем?
Чтобы лучше видеть.
А это зачем?
Это чтобы держалось.
Можно гвоздиками.
Гвоздиками будет больно.
Снимаю очки, показываю. Она мажет меня мелом.
Ты меня испачкаешь, Хелька.
А это новая одежда?
Нет, старая.
А у меня новая. Зося сшила.
А кто такая Зося?
Человек с головой, с руками, со лбом
А почему усы на лице? через минуту.
Выясняем, что папа бреется. А я не могу не на что. Она советует сделать из фольги или из бумаги. Вырезаю под ее руководством из бумаги. На листке остаются две дырки. Хелька прикладывает листок к лицу, пугает. (Ждет моего: «Ой, страшно, ой, боюсь!») Я молчу.
Страшно?
Нет.
Даю ей зеркальце, чтобы посмотрела: страшно?
Спрашиваю Крысю, страшно ли.
Нет.
Хелька рисует что-то на маске, чтобы получилось страшно.
Теперь страшно?
Нет.
Она гримасничает.
А теперь?
Нет.
Я:
А что, кто-нибудь этого пугался?
Не отвечает. Примеряет маску мне, пытается примерить Крысе.
Завтрак. X. громко:
А я уже знаю, где моя бутылочка! (С молоком.)
NB. Крыся вместо «к» произносит «т», может, этот дефект речи и делает ее немногословной, застенчивой; воспитатель должен о таких вещах помнить, предотвращать последствия.
(Не Хельку я два дня наблюдал, а законы природы, человека.)
В детском саду только две малышки Хелька и Крыся. По нашему настоянию «играйте вместе» им приходится играть, но, если их не трогать, тянутся, скорее, к старшим: это для них нечто большее, чем просто игра. Маня больше всего любит разговаривать, опекать малышей; Крыся это замечает, Маню тоже, очевидно, привлекает немногословная, спокойная, серьезная Крыся. Хелька пока в поисках.
Подходит к Стасе плохой выбор, к Янеку удачно: тот всего неделю в саду, еще не освоился, стесняется, мало кого знает. Это уравнивает их, несмотря на разницу в возрасте; они разговаривают. Но Хелька нетерпелива. Пристает к Вике неловко: сообщает, сколько лет брату, но не уверена, что правильно сказала (восемь), и смущается.
У Хельки любое непосредственное чувство, всякий порыв сковывается и тормозится опасением показаться смешной. Поэтому она не участвует в молитве, в круге, в зарядке. Страдает, но боится не может преодолеть. Пока дети маршируют под звуки рояля, она, желая обратить на себя внимание, подчеркнуто громко говорит про халат и переворачивает скамейку: позор! Сообщает об этом удивленным тоном, с притворным смехом и, поскорее сменив тему, говорит мне, что рукава халата вывернулись наизнанку. Поправляет рукава, надевает халат; не может застегнуть. Я хочу ей помочь отказывается. Думает, что все дело в слишком узкой дырочке (халат застегивается сзади). Сама просит помочь, но в последний момент внезапно отстраняется и пробует еще раз. Снова просит помочь, но пуговицу не отпускает еще попытка.
Так часто бывает не только с малышами, но и с детьми постарше, и со взрослыми. Когда я студентом работал в больнице, то наблюдал такую сцену: практикант должен вырвать пациенту зуб, у него не получается. Зовет врача, тот подходит. Но студент не отдает клещи, пытается еще разок зуб ломается.
Буквы азбуки лежат каждая в своей ячейке, как литеры в типографской кассе. Утром все разбросано; складывают их дети, не знающие букв: подобное к подобному. Крыся знает буквы, Хелька хочет сделать вид, что работает. Я догадываюсь: дома начеркает что-то на бумаге и говорит, что написала, а поскольку взрослые это подтверждают верит, что умеет писать.
Если трехлетнему ребенку кажется, что читать (бормотать под нос), рисовать, писать легко, то неудивительно, что шестилетнему будет неохота прилагать усилия. Хелька настойчиво, сердито добивается, чтобы признали: она правильно сложила буквы; не хочет, чтобы ей объясняли, показывали, помогали. Хочет сама! По ее постоянным вопросам: «А вы умеете?», «А ты умеешь?» легко догадаться, что дома взрослые притворяются, будто не умеют того, что умеет она.
Сколько раз я это видел в самых разных вариантах. Трехлетка спрыгивает со ступеньки: «Я умею»; дядя-весельчак притворяется, что не умеет, боится, падает, паясничает; ребенок смеется, толкает его, упрямо подначивает нехорошая игра, насмешка, фальшь. Трехлетка накалякал что-то на бумажке: «Это лошадка». Дядя потрясен: какая красивая, он бы так не смог; пытается нарисовать, берет карандаш, рисует не тем концом, потом роняет карандаш, бумагу. Ребенок объясняет, как надо, теряет терпение, иногда шлепает дядю.
Если бы дядюшка-весельчак знал, что ребенок смеется от возбуждения знает, что игра закончится качанием на коленях, объятиями, поцелуями, а другой ребенок по той же причине сердится и раздражается; если бы он заметил сходство возбужденного смеха и радостного блеска в глазах первого малыша и удивленно-гневного взгляда второго с разнузданностью девки в кабинете и сопротивлением барышни в будуаре, возможно, впредь был бы осторожнее. Когда так ведут себя няни, возможно, они научились этому как раз от дядюшек-весельчаков; ведь не из деревни же, не из избы они это вынесли в деревне, я видел, к ребенку относятся серьезно, уважительно.
Гнев, выплеснувшийся в оскорбительной для Хельки реплике «Ты еще маленькая», был явно адресован, скорее, дядям-весельчакам (да и тетям), которые не в состоянии воспринимать красивого двухлетнего малыша без полуосознанной или неосознанной мысли о том, какая пикантная вырастет из него штучка. Так попадает зараза в детскую, так калечат маленьких детей, искривленные души которых потом, в детском саду, болезненно выправляются, однако доверие к взрослым и привязанность к дому утрачены навсегда.
«Нет», «А вот и нет», «А вот и знаю», «А вот и умею» это тоже из репертуара дядей-весельчаков. Дядя говорит: «А я тебя у мамы куплю», «У тебя глазки некрасивые» о, их изобретательность не знает границ! Ребенок говорит: «Неправда, а вот и нет; мамочка, правда ведь нет?» «А вот и да!» «А вот и нет!» Называется это кокетством. Одни дети терпеть не могут, а другие любят эти шутки, когда злость, неприязнь, страх образуют пряный коктейль эмоций.
Хелька обещает нарисовать мисочку, но понимает, что получается совершенно непохоже, поэтому пускай это будет «девочка с корзинкой»: взрослые такие глупые, что всему поверят. Два раза меняет тему неприятного для нее разговора. Честно признает, что у меня корзинка получилась лучше, но, когда Ляля нарисованный мною на доске домик принимает за Хелькин, не решается объяснить, что вышло недоразумение
Эпизод с мелком интересный. Хелька не ожидала, что мелок, упав, сломается. Когда падает стакан, он разбивается, а карандаш ломается ими больше нельзя пользоваться. Мелок тоже сломался. Хелька осторожно пробует: им можно писать, как раньше. Бросает еще раз: что будет? Теперь она знает и будет знать всю жизнь. (Несколько дней назад другая девочка пробовала писать мокрым мелком.)
Каждый из нас в свое время задавался вопросом, куда девается брошенный в чай сахар. Если нам объясняли, что он «растворяется», то к непонятному явлению прибавлялось непонятное слово. Лишь эксперименты с сахаром, солью что-то потихоньку проясняли; я помню, как выставлял соленую воду на солнце, чтобы увидеть, образуется ли в бутылке снова сухая соль, но не дождался и ответа так и не получил. Ребенок любит сам размешивать сахар ложечкой, но мамы не разрешают стакан в этих случаях часто переворачивается.
Разговор об очках. Тут не только стеклышки, через которые лучше видно, но и железки зачем? Если стекла не держатся, можно прибить гвоздиками. Отвечаю, что нельзя, но она не смеется. Стеклышки, через которые лучше видно, приспосабливали к глазам по-разному монокль, бинокль, лорнет; не так-то просто оказалось придумать цеплять проволоку за уши. Трехлетней Хельке неведомо то, что коллективными усилиями изобретали на протяжении столетий ученые люди, и это не смешно. А вот что я на сороковом году жизни, только после вопроса Хельки, впервые об этом задумался позор.
Иронизируя над ребенком, который чего-то не знает, ты убиваешь в нем желание узнать. Кто признается, что не читал «Фауста», не видел Рубенса, не знает, кем был Песталоцци?[5] И мы читаем для приличия, смотрим для приличия, все наши знания поверхностны: цивилизацию создают личности, политику делают партии, а основная масса народа дурни, которыми манипулируют: умрут, но не признаются, что не знают, лишь бы не выглядеть смешно. Смеяться над трехлетним ребенком, предлагающим прибить стеклышки к глазам гвоздиками, предательство и бесстыдство.
Хелька не знает, как держатся очки, но у нее новое платьице. Вот к чему мы в конце концов пришли.
Разговор о деньгах золотых и бумажных; обрывки подслушанных житейских разговоров. Я по Хелькиной указке прорезаю в листе бумаги две дырки (деньги). Хелька замечает сходство листка с маской, которой добрый дядя имеет обыкновение пугать детей. Запутавшись в теме финансов, хочет выйти из положения, не обнаружив своей неосведомленности. Прикладывает к лицу «маску» и пытается пугать меня и Крысю. Не получается. Наверное, маска плохая надо скорчить рожу. Не помогает.