Вы пишете книгу?
Да.
Это вы сами написали мой букварь?
Нет.
Так вы его купили?
Да.
Наверное, полтину отдали.
Нет, всего двадцать пять копеек.
Опять тишина. Закуриваю.
А правда, что серой можно отравиться?
Можно. А что?
Не понимаю, куда он клонит.
Потому что были спички, и когда солдаты шли на маневры
Это отголосок услышанного много лет назад, почти изгладившегося из памяти рассказа отца о разновидностях спичек Когда отец был еще холост и служил в армии, в суп попала сера солдаты отравились.
Дальше непонятно: Стефан говорит сонным голосом, все менее разборчиво, и засыпает.
Как горячо я желал в детстве увидеть своего ангела-хранителя! Делал вид, что сплю, а потом внезапно открывал глаза. Неудивительно, что он прятался. Совсем как в Саксонском саду[6]: вроде никто не охраняет, а выбежишь за мячом на газон тут же появляется сторож, пальцем грозит. Мне было неприятно это созвучие: «ангел-хранитель» и «охрана».
Пятый день
Дудук хвалит Стефана: трудолюбив. Я зашел в мастерскую пилит. Сил моих нет на это смотреть: доска ездит туда-сюда, пила тупая, прыгает, того и гляди руку поранит. Но я молчу. Какой смысл советовать быть поосторожнее? И так ведь непрестанно: «Не выходи босиком во двор», «Не пей сырой воды», «Тебе не холодно?», «Живот не болит?». Вот это-то и делает наших детей эгоистами, развращает их и оглупляет.
Из мастерской Стефан вернулся в шесть.
Не хочет ехать в воскресенье в Тернополь.
Зачем? Неделя прошла и снова ехать? А пан Валентий тоже с нами поедет? Мы там долго будем?
Не хочет писать брату письмо.
Я же его увижу.
А вдруг дома не застанешь?
Ну ладно, давайте.
С чего начнешь письмо?
Слава Иисусу.
А дальше?
Почем я знаю?
Напишешь, что хворал?
Нет!
Я еле удержался от ехидного вопроса: «Ну а про пирожки с повидлом и зельц?»
Письмо короткое: я работаю в столярной мастерской, работа мне нравится, пан доктор учит меня читать и считать, можешь за меня не беспокоиться.
Как подпишешь?
Стефан Загродник.
А может, напишешь: «Обнимаю тебя»?
Не-е, не надо.
Почему?
Шепотом:
Я стесняюсь.
Предлагаю ему:
Сам перепишешь начисто или сначала я, а потом уже ты с моего листка?
Даю бумагу и конверт. Два раза начинал не вышло. Столько бумаги перепортил. Ладно, завтра перепишет с моего листка.
Полтора часа без перерыва решали задачки по арифметике.
Хватит, может?
Нет, до конца страницы.
Кто знает, не является ли задачник лучшим пособием для упражнений в чтении? Задачки, загадки, шарады, шуточные вопросы: ребенок не только должен он хочет понять. А впрочем, не знаю, может, и нежелательно такое раздвоение внимания. Во всяком случае, на сегодняшнем уроке задачки вытеснили и заменили чтение.
Вы сколько папирос курите небось штук пятьдесят?
Нет, двадцать.
Курить вредно; один мальчик подул на бумагу, и бумага стала вся желтая. Когда в папиросе вата, она дым задерживает.
А ты уже когда-нибудь курил?
Почему бы и нет?
В приюте?
Нет, когда с братом жил.
А где брал?
Ну если на столе лежали или на шкафу А у вас голова кружится?
Пожалуй, немного кружится.
И у меня кружилась Я не хочу привыкать курить.
Пауза.
Правда, что, когда будет тепло, поедем на лошадях?
Для него это важно он помнит обещание.
Лучше, чтобы нам не пришлось ехать, лучше остаться на месте.
Нет, я думал в Тернополь.
Лошади боятся автомобилей.
Ну и что, коли понесет немного
А если на дыбы встанет?
Я рассказываю, как под Ломжей лошадь едва не свалилась в глубокий овраг.
Стефан ложится спать. Я завожу часы.
А правда, что есть часы, которые заводятся туда-сюда?
Показываю, что мои часы тоже заводятся «туда-сюда».
Принимаюсь писать надо привести в порядок свои заметки.
Пан доктор, я взял новое перо то бумагу царапало.
Быстро испортилось, потому что ты чиркал им по столу, кончик затупился о дерево.
Только сейчас, мимоходом, я указал ему на оплошность. Не раз убеждался, что такие замечания куда эффективнее.
Тишина
А почему вы столько листков порвали?
Объясняю, что такое записи на скорую руку, как их потом обрабатываю.
Например, я записал о больном: кашель, температура. А потом, когда появится время, опишу все подробно.
Моя мама кашляла, плевала кровью; был цирюльник, сказал ничего не поделаешь. А потом мама ходила в больницу, пока не умерла.
(Вздох, потом зевок. Вздох это подражание: принято вздыхать, вспоминая об умерших.)
Шестой день
Наскоро выпив чаю, он побежал в мастерскую. В обед мелькнул на мгновение вернулся в шесть.
Я начал очень интересный эксперимент: смотрю по часам, сколько секунд он читает рассказ, отмечаю, сколько сделал ошибок; исправляю не во время чтения, а после. Стефан читает дважды: первый раз четыре минуты тридцать пять секунд и восемь ошибок, второй раз три минуты пятьдесят секунд и всего шесть ошибок.
Ссора из-за лошади. Мы играем в шашки. В приюте были мальчики, которые хорошо играли, но с ним не хотели: «Кто ж со мной будет, коли я не умею?» Однако Стефан набрался от них манер завзятого игрока: перед тем как сделать ход, перебирает в воздухе пальцами, потом, словно ястреб, кидается на шашку противника, причмокивает, небрежно толкает ее ногтем, пренебрежительно выпячивает губы, корчит презрительные мины. Такие ужимки и у хорошего игрока неприятны, что уж говорить о плохом (иной раз, чтобы подбодрить Стефана, я сам предлагаю ничью).
Играем. И вдруг:
Пожалуйста, поезжайте завтра поездом, а мы с Валентием верхом.
Глупенький, ты что же думаешь, лошади у нас для того, чтобы кататься? А впрочем, можешь попросить полковника.
А он даст?
Фигу даст.
Ладно, ходите.
Говорит раздраженно. Начинает жульничать, решив любой ценой выиграть отомстить.
Э-э, куда вы пошли Ну давайте же скорее Ишь какой вы умный
Я делаю вид, что не обращаю внимания, но играю сосредоточенно, чтобы, несмотря на его жульничество, выиграть и наказать его.
Вот увидите проиграете.
Это ты проиграешь, потому что играешь нечестно, говорю я спокойно, но твердо.
Если подчиниться воле ребенка, само собой возникнет неуважение. Надо отстаивать свой авторитет поступками, без нравоучений.
Доска почти пустая. Я наношу Стефану чувствительный удар: он теряет дамку.
Не умею я дамками играть, говорит он, смирившись.
Ты и недамками пока не умеешь, но обязательно научишься.
Когда я мыл руки, он поливал мне из кружки, подал полотенце, сказал, чтобы я пил чай, а то остынет. Не произнеся ни слова, я продемонстрировал свою обиду, а он очень деликатно извинился за недобрые чувства в мой адрес.
В этом конфликте из-за лошади, кроме гнева, ощущалось еще и неуважение. Откуда оно взялось, где его источник? Быть может, в моем: что ты хочешь считать? читать? писать? Может, это его раздражает. Дети любят, когда их слегка принуждают: легче бороться с внутренним сопротивлением, экономятся усилия не нужно выбирать.
Принятие решения изнурительный труд, добровольный отказ при повышенной ответственности за результат. Требование обязывает только внешне, свободный выбор внутренне. Тот, кто предоставляет ребенку право решать, или глуп и не разбирается, или ленив и не хочет.
Откуда это еще совсем легкое облачко пренебрежения? Я даю ему баранки, сам ем черный хлеб. Уже дважды он уговаривал меня взять баранок, но себе выбрал те, что получше, румяные: никто его не учил лицемерию этих крошечных светских жертв, которые призваны продемонстрировать готовность к настоящим, большим жертвам.
Эта мелочь, пустяк, который я назвал ссорой из-за лошади, свидетельство того, что я добился своей цели: мальчик осмелел, теперь я могу исподволь начать его воспитывать. Собираю материал для такого разговора
Вечером я осматриваю его грязную рубашку: разумеется, вошь.
Что там? (В голосе беспокойство.)
Вошь.
Это потому, что в приюте простыни не меняли. Одеяла такие грязные!
Ничего страшного, больше вроде нет. А почему не меняли простыни?
Не знаю, наверно, им стирать не хотелось.
Первый разговор о приюте.
Санитаров ребята не боятся, а солдата боятся Нет, солдат тоже не бьет, потому что бить нельзя воспитательница бы заругалась. Иногда только раскричится и ремнем хлестнет, но бить не бьет.
А тебе доставалось?
Ну понятное дело.
Вот так вот: не бьют, но бьют. И все же Стефан прав: не бьют не полагается бить; солдат кричит, грозится, наверное, и редко, в исключительных случаях, втихаря, стеганет ремнем.
Раньше я посмеивался над этим мнимым отсутствием логики. Перестал посмеиваться года три назад, когда Лейбусь сказал:
Я очень люблю кататься на лодке.
А ты когда-нибудь катался?
Нет, никогда в жизни.
Это разве что неточно выраженная мысль, но не отсутствие логики: он уверен, что кататься на лодке приятно.
Седьмой день
У Чекова были гости; карты. Поздний ужин. Валентий дежурил по столовой. Злой, выхожу около полуночи. Возвращаюсь в избу, зажигаю лампу. Стефана нет. Что за черт! Выхожу, в дверях сталкиваюсь со Стефаном.
Где ты был?
На кухне. Я несколько раз выходил, смотрел в окно вы сидите. Наконец гляжу нету. Я так бежал, хотел вас догнать.
Боялся?
Да чего бояться-то?
Нет, не боялся. Ждал, высматривал, бежал, чтобы вместе.
Два года я не видел никого из своих, полгода назад письмо, короткое, измятое, случайно прорвавшееся сквозь кордон штыков, цензуры и шпионов. И вот я опять не один.
Я испытал чувство безграничной благодарности к этому ребенку. Ничего в нем нет особенного, притягательного, ничто не привлекает внимание. Простое лицо, нескладная фигура, посредственный ум, неразвитое воображение, никакой душевной тонкости ничего такого, что составляет детское обаяние. Но этот незаметный ребенок, словно неприглядный кустик, голос природы, ее извечных законов, Бога. Спасибо тебе, вот именно такому
«Сынок», думаю я с нежностью.
Как поблагодарить его?
Послушай, Стефек, если у тебя есть вопросы, или что-то докучает, или хочется чего-нибудь скажи мне.
Не люблю я надоедать.
Объясняю, что это не так.
Если нельзя, я так и скажу, объясню. Вот как с лошадью на лошадях возят дрова, хлеб, больных
Я хочу, чтобы вы мне баранок принесли.
Ладно, будут тебе баранки.
Как раз сегодня кончился запас, который я хранил на случай диеты.
Мы поехали в Тернополь на санях. Стефан какой-то грустный. Ни одного детского возгласа из тех, что побуждают нас разглядеть то, что мы перестали замечать, и вспомнить то, что когда-то видели так явственно.
Стефан собирался с Валентием в костел, потом он должен был идти к брату, а Валентий за покупками. Я хотел поискать окулиста вроде бы он есть в одном из военных госпиталей. Встретиться договорились в приюте.
По дороге Стефан несколько раз менял решение: сначала в приют; нет, сначала к брату; нет, лучше он с Валентием пойдет.
В приюте его подозвала воспитательница: он как-то странно оцепенел, на вопросы отвечал с тупым видом, тихим, равнодушным голосом.
Только когда мы вышли, я понял, почему он не хотел ехать в Тернополь, почему в пути был невесел, почему, как только я вышел из кабинета воспитательницы, поторопил меня: «Ну идемте уже!»
Стефан боялся, что я его там оставлю.
Нужно купить чайник.
Я пойду с паном Валентием: я знаю, где продается.
Вынимаю кошелек.
О, Валек (не пан Валентий) получит десять рублей, и мы пирожных купим
Этот его задорный тон должен означать: «Вовсе я не боялся, я знал, что вы меня там не бросите»
Удивляет, как неохотно он говорит о брате. Не понимаю почему. Не хочет, чтобы я встретился с братом, но в чем тут дело?
Читает закончил.
Сколько я сделал ошибок?
Угадай.
Пять?
Нет, всего четыре.
Это на две меньше, чем в первый раз.
Прочел неверно и сразу поправился, сам.
Это вы тоже посчитаете?
Один и тот же стишок в первый раз читал двадцать секунд, во второй пятнадцать, в третий тоже пятнадцать.
А еще быстрее нельзя?
Старается читать быстро:
Страх стра ста старушка
И поскорее переворачивает страницу, чтобы не терять время.
Стихотворение «Висла» вчера читал три раза, сегодня четыре; результат чрезвычайно любопытен.
Вчера: 20 секунд, 15 секунд, 11 секунд.
Сегодня: 11 секунд, 10 секунд, 7 секунд, 6 секунд.
Стихотворение «Сиротка» то же самое.
Вчера: 20 секунд, 15 секунд, 15 секунд.
Сегодня: 15 секунд, 12 секунд, 10 секунд.
Достигнутый во вчерашнем третьем чтении результат полностью сохранился.
Записываю в виде дроби: числитель число секунд, знаменатель число ошибок. Итак, 24/3 двадцать четыре секунды, три ошибки. Так я оцениваю время работы и ее качество: отметки по чтению теперь не нужны.
Читая, Стефан споткнулся на слове «лестница» потерял много времени и остановился.
А-а, все равно долго получится.
Валентий заметил:
Это как с лошадью: зацепится за что-то и ни с места.
Я позволил Стефану начать заново.
Восьмой день
Вчера я писал о детских возгласах, которые побуждают нас вновь увидеть то, что мы перестали замечать. Вот несколько примеров.
У-у, гляньте, какая печать на чае!
(Когда он положил сахар, на поверхность всплыли пузырьки воздуха.)
Вы сколько кусочков сахара положили?
Один.
А вон, смотрите два!
(Стакан граненый.)
Ест баранку.
Из чего мак делают?
Я:
Мак растет.
А почему он черный?
Потому что созрел.
Правда внутри у него стенки и в каждой такой стенке понемножку?
Гмм.
А со всего сада наберется целая тарелка мака?
Его представление о саде складывается из четырех-пяти образов, мое из сотни, тысячи. Это очевидно, но лишь заданный Стефаном вопрос заставил меня задуматься. Здесь кроется источник многих, на первый взгляд нелогичных, детских вопросов. Поэтому нам так трудно столковаться с детьми они, употребляя те же слова, что и мы, вкладывают в них совсем иное содержание. Мои «огород», «отец», «смерть» не его «огород», «отец», «смерть».
Отец-врач показывает пулю, извлеченную из раны во время операции.
Тебя, папочка, такой же пулей убьют? спрашивает восьмилетняя дочурка.
Деревня и город тоже не могут понять друг друга как хозяин и раб, сытый и голодный, молодой и старый и, наверно, мужчина и женщина. Мы только делаем вид, что понимаем друг друга.
Стефан всю неделю равнодушно смотрел, как его ровесники катаются на санках со всевозможных горок и пригорков. Такой соблазн, а он работает с плотниками. До обеда делал с Дудуком кровати для больных, а вечером явился с санками.
Я только два раза.
Именно два? Не три? спрашиваю недоверчиво.
Улыбнулся, умчался. Долго его не было. В избе пусто и тихо; для меня загадка, отчего Валентий, который по-прежнему ворчит из-за лишних хлопот, дважды принимался звать его домой. Может, тоже привык к нашим вечерним занятиям.
Вернулся, сел ждет.
Санки хорошие?
Не обкатались еще.
Я задал нейтральный вопрос, ничем не показав, что всей душой на его стороне, что полностью прощаю ему опоздание не ему, а этому румянцу и здоровому жизнерадостному воодушевлению. Он понял и решил воспользоваться ситуацией: вопросительно глядя на меня, протянул руку к шашкам.
Нет, сынок.
Без тени протеста наоборот, с удовольствием взялся за книжку. Мне показалось, что уступи я он был бы разочарован.
Только без часов, говорит он быстро.
Почему?
Когда часы, кажется, будто кто-то над тобой стоит да погоняет.
Читает. Так он еще не читал. Это вдохновение. Я удивлен ушам своим не верю. Не читает, а скользит по книге, как на санках, удесятеренным усилием воли преодолевая препятствия. Весь неизрасходованный спортивный азарт перенес на учебу. Теперь я уверен, что поправлять ошибки при чтении бессмысленно: он меня не замечает и не должен замечать он один на один со своей неукротимой волей.
Сноски
1
Защитным я называю движение, когда ребенок, не желая отдавать какой-то предмет, поднимает руку, в которой его держит, прячет за голову, отводит руку в сторону. Примеч. авт.