Поэтому настоящий хлебушко в России большей частью ели не досыта, не весь год. У кого в закромах что-то было, те нередко с середины зимы уже подмешивали в муку полову остатки от молотьбы, хранившиеся в сараюшках-половнях на корм скоту и птице, а придет нужда и для людей. Хлеб такой назывался пушным от торчавших из него кончиков ости тех жестких волосков, которыми порос ржаной колос. Ость эта в человеческом желудке не переваривается и раздражает слизистую желудка и кишечника, вызывая кровотечения. Поэтому пушной хлеб старались детям и больным не давать. И русский земледелец, как гостинец детишкам, нес с заработков из города краюху мягкого чистого городского хлеба.
Да пушной хлеб это еще ничего. Это все-таки хлеб. А приходила нужда подмешивали в хлеб семена дикой гречихи или лебеды. В знаменитом энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона у статьи «Лебеда» есть и другое название лебедный хлеб. И сопровождается она библиографическим списком работ медиков об усвоении человеческим организмом хлеба из лебеды и других суррогатов. Впрочем, такие статьи и ссылки на специальную литературу можно легко найти, перелистывая, например, вологодские или вятские «Губернские ведомости»: публиковались они в XIX в. довольно регулярно. В этой энциклопедической статье читатель может найти и подробное описание такого хлеба, и сведения о рыночных ценах на лебеду, которая доходила до 5070 копеек за пуд! Вот как описывается этот хлеб: «По внешнему виду хлеб, содержащий более или менее значительные количества лебеды, резко отличается от ржаного хлеба: вследствие плохого поднятия теста, он представляется низким, тяжелым; темно-бурая верхняя корка его изрезана глубокими трещинами и легко отстает от мякиша; хлеб вообще напоминает ком земли или, вернее, торфа; он легко рассыпается и на изломе его видны осколки семенной кожуры лебедного семени в виде мелких черных точек; мякиш темно-серого или землисто-черного цвета, в свежем хлебе влажен на ощупь, компактен; вдавливание от пальцев не выравнивается; запах хлеба тяжелый, затхлый; вкус горьковатый, для непривычного человека отвратительный; при жевании хлеб хрустит на зубах (даже в том случае, если в нем нет песку), вследствие примеси жесткой семенной кожуры. Для того чтобы хотя отчасти замаскировать неприятный вкус лебедного хлеба, его иногда солят очень сильно. Старый, черствый лебедный хлеб представляется, с одной стороны, твердым, как камень, а с другой все же ломким и хрупким от большого количества крупных и мелких трещин».
Но «не то беда, что во ржи лебеда, а то беды, что ни ржи, ни лебеды», говорил русский крестьянин. Подобными суррогатами при нужде в хлебе не ограничивались. Известный русский бытописатель XIX века С. В. Максимов в своей весьма популярной в прошлом книге «Куль хлеба» подробно описывает муку из сосновой коры. Точнее, не из коры, а из мезги, мягкого сладковатого слоя, нарастающего под сосновой корой. Ее снимали лентами, обдирая сосны, резали на кусочки, сушили в печах и толкли в ступе, подмешивая в муку. Максимов пишет, что вечно голодных смолян сытые москвичи якобы дразнили: «Что за Москва, все красные ряды исходил, мязги не нашел»: знать, на Смоленщине мезга на рынках продавалась, как лебеда в других губерниях. Он же пишет, что белорус, привыкший к суррогатам, с непривычки, пожалуй, чистого хлеба и есть не станет.
Можно и нужно порекомендовать недоверчивому читателю заглянуть в одну из известнейших в старой России книг: «Письма из деревни. 12 писем» смоленского помещика и агронома А. Н. Энгельгардта: тот весьма подробно описывает такое массовое русское явление, как крестьянское нищенство. Не профессиональное нищенство, а нищенство крестьян, которым нечего есть и негде заработать на хлеб. Поучительное чтение.
Вот причина такого распространения внеземледельческих промыслов: дома есть было нечего. В Вологодской губернии, одной из промысловых, даже по данным всеподданнейших губернаторских отчетов, только в трех южных уездах имелся некоторый излишек ярового хлеба, и то с учетом помещичьего зерна, в основном шедшего на винокурение, а по озимой ржи, которую и ел крестьянин, была огромная нехватка. В 1841 году вологодский губернатор писал в отчете: «Причитается на каждую душу с небольшим по полторы четверти. Такого количества хлеба недостаточно на продовольствие в течение года». А потому, писал он о вологодских крестьянах, «многие из них занимаются звериным, птичьим и рыбным промыслами, или отлучаются в другие губернии для работ, приобретают хлеб в других местах». И в начале ХХ века современник писал: «Население Вологодской губернии не может жить на счет продуктов земледелия и принуждено искать средства к существованию, помимо хлебопашества, еще и в тех неземледельческих промыслах, которые дают ему возможность прокормить как-нибудь себя и семью. Этими промыслами не могут быть работы на фабриках и заводах, потому что фабрично-заводская промышленность развита в губернии очень слабо <> Кроме того, немногочисленное городское население, главным образом вследствие своей бедности, не предъявляет почти никакого спроса на промышленный труд крестьян, и добрая половина городов <> играет роль главным образом административных центров».
Так что при великорусском климате, великорусских землях и великорусских урожаях крестьянину оставалось одно: убравшись с поля и отпраздновав Покров-батюшку, приниматься за заработки. Им и посвящена эта книга крестьянским ремеслам и промыслам.
Что такое промыслы, а что ремесла?
На сей счет ясного ответа не было в дореволюционной России, нет и сейчас. Вообще вопрос с терминологией один из самых сложных в науке. Говорили о кустарных промыслах и промыслах отхожих, о крестьянской мелкой промышленности и неземледельческих заработках. Но, например, если тамбовский крестьянин в середине лета, пока еще не поспели собственные хлеба, уходит в Новороссию, в Причерноморье косить уже выспевшую пшеницу это что? Земледельческий заработок? А если офеня-коробейник, бродячий торговец, переходит из деревни в деревню, продает крестьянкам галантерейный товар это кустарный отхожий промысел или просто отхожий промысел? Так что сначала нужно договориться, что есть что.
Сначала договоримся о том, что более или менее ясно. Отход, отходничество это уход с места жительства, за пределы своего уезда для каких-либо занятий, для чего полагалось брать срочный паспорт. Для нас это своеобразная форма регистрации отходничества. Кустарный промысел это производство каких-либо изделий вручную, при помощи простейших инструментов и оборудования и на основе простейших технологий, у себя дома или на стороне. В одном из официальных отчетов в 1902 году указывалось, что «кустарными промыслами, в отличие от фабричных или заводских промыслов, а также ремесленных, принято называть все виды мелкой сельской промышленности, начиная от домашней формы производства, когда крестьянская семья выделывает своими силами разного рода изделия, необходимые в домашнем быту, и продает эти изделия только при случае, и оканчивая коллективной формой производства, которая переходит уже в фабрично-заводскую промышленность. Промыслами для своих потребностей занимается <> почти вся крестьянская Россия; промыслами же коллективными заняты только отдельные группы кустарей, нередко имеющие слабую связь с земледелием. Серединой между этими двумя крайними формами кустарной промышленности <> надо считать массовое производство кустарных изделий на рынок кустарями-крестьянами, у которых коренное занятие лежит в земледелии и побочное в кустарничестве».
В этом определении уже заключено противоречие. Если с «фабричными и заводскими промыслами» все понятно, то что же такое «ремесленные» промыслы? Ремесло профессия; ремесленник непременно владеет профессией. Крестьянин, 78 месяцев в году в домашней мастерской, иной раз и с помощью нескольких наемных рабочих изготовлявший «барскую» мебель из карельской березы, палисандра и красного дерева он кто? Кустарь? Ремесленник? А если он изготовляет простейшие столы и стулья из обычной сосны, то куда отнести его? Так что и с определениями, и с формами учета ремесел и промыслов дело обстояло и обстоит очень непросто.
Для занятий промыслами требовалось брать промысловое свидетельство, и это также своеобразная форма учета. Кроме того, в последней четверти XIX начале ХХ века проводились сплошные и выборочные земские, реже государственные статистические обследования, рассылались анкеты. Однако крестьянин мог уйти из деревни и для того, чтобы поступить в услужение, например лакеем к каким-либо господам или половым в трактир; мог уйти на землекопные работы, например на строительство железной дороги, мог уйти, чтобы заниматься каким-либо ремеслом, например плотничным, а мог уйти и работать на металлообрабатывающий завод. Фиксировался только факт ухода на определенный срок. Кроме того, паспорт не требовался, если человек уходил, хотя бы и в соседний уезд, но в смежную со своей волость. Регистрация отходничества велась по паспортам: не выдавался паспорт, значит отхода, а, следовательно, и неземледельческих работ нет. Однако учтем при этом, что тогдашние уезды по протяженности были намного больше нынешних районов: пространство уезда устанавливалось в основном по числу жителей в нем, а население в XIX веке было сравнительно редким. Человек мог уйти верст за 50, а паспорта не брал за ненадобностью. Так что сведения о внеземледельческих заработках и их характере при наличии отхода, вне деревни весьма неполны.
То же самое получается с занятиями кустарными промыслами. Статистические обследования охватывали далеко не всю массу кустарей, а анкеты возвращались менее чем наполовину. И проводиться они стали очень поздно. Кроме того, понятие «кустарные промыслы» весьма зыбкое. А если это был, например, бондарь, работавший «между делом», в свободное время, и время от времени, по заказу односельчан? Это занятие кустарным промыслом или нет? И ясное дело, что свидетельства, за которое нужно было платить, такой человек не брал. Так что и здесь учет неполный. В современной науке существует колоссальный разнобой в данных о числе занятых в мелкой сельской кустарной промышленности от 1,5 миллионов человек до 1012 и даже 15 миллионов. Думается, что полтора миллиона это не цифра, она очень далека от действительности.
Крестьянские промыслы в жизни государства и общества
Вот, например, Приуралье: Вятская, Пермская, Уфимская и Оренбургская губернии. Здесь в начале 1910х годов насчитывалось несколько сот тысяч кустарей. По числу их, стоимости вырабатываемых ими изделий и их распространенности за пределы губернии на одном из первых мест в стране находилась Вятская губерния. Стоимость всех кустарных изделий в ней определялась примерно в 40 миллионов рублей. Стоимость изделий только опрошенных статистиками 98 400 кустарей составляла 18 600 000 рублей, а всего кустарей в губернии считалось от 180 до 190 тысяч. Это же на какие миллионы рублей они выпускали продукции? Одна Пермская губерния давала изделий примерно на 90 миллионов рублей. Московская промышленная область (Московская, Калужская, Тверская, Ярославская, Владимирская, Костромская и Нижегородская губернии) область с сильно развитыми кустарными промыслами, среди которой на первом месте деревообработка. Если общее количество только деревообработчиков в Европейской России исчисляли в 414 тысяч человек, то в области их числилось более 100 тысяч. При этом кустарей было в несколько раз больше, чем рабочих деревообделочной промышленности: например, кустарей-столяров Московской промышленной области было почти 19 тысяч, а фабричных рабочих-столяров 3800; число кустарей в бондарном и щепном деле района более 16 тысяч, а количество фабричных всего 344 человека. В экипажном производстве кустарь вообще царил, не зная соперничества. Население Нижегородской губернии издавна питалось кустарным трудом: здесь было не менее 200 тысяч работников, и все они принадлежали к сельскому населению. В среднерусской Черноземной области (Курская, Орловская, Рязанская, Тульская, Воронежская, Тамбовская и Пензенская губернии) в кустарных промыслах занято более 500 тысяч человек, дававших товаров примерно на 25 миллионов рублей. И так повсюду.
Теперь для ясности нужно отметить, что в старой России основная масса промышленной продукции производилась отнюдь не на заводах, и тем более не на казенных заводах. Казенных, то есть государственных предприятий, было не так много. И распространены они были, так сказать, в стратегических сферах: производстве оружия, парусины, канатов, сукна для армии и флота, кораблестроении. Были, конечно, Императорские стекольный и фарфоровый заводы, гранильные фабрики, еще кое-какие производства, но существенной роли они не играли, обеспечивая в основном нужды Двора. Многочисленные крупные и мелкие частные предприятия также производили в основном продукцию государственного значения: металл, корабли, паровозы и вагоны, сукна, хлопчатобумажные ткани, стекло. Но едва ли не львиная доля всех товаров, их же номенклатура неисчислима, производилась на крохотных кустарных «заводах» с одним-двумя, много с десятью наемными рабочими, а то и с трудом самих «заводчиков». В нашем сегодняшнем представлении завод это нечто грандиозное, раскинувшееся огромными корпусами на множестве гектаров, с большим станочным парком, приводимым в движение электричеством, в крайнем случае, паром. На самом же деле слово «завод» происходит от «заведения»: завел мужик у себя крохотную мастерскую, где из коровьего рога вручную режет гребешки, либо самолично, прямо в избе, на гончарном круге вытягивает горшки и обжигает их в земляном горне-яме вот и заведение, завод.
Неисчислимое количество видов товарной продукции производилось только крестьянами. Читатель, конечно, может сказать: подумаешь, продукция! Горшки-гребешки, чашки-ложки! Но вот в 1887 году Военное министерство в лице Главного интендантского управления впервые заключило договор на поставку в армию сапог кустарями слободы Ольшанка Новооскольского уезда Курской губернии: армия без сапог, как все согласятся, не армия. Первый заказ на 5 тысяч пар был выполнен успешно, и на 1889 год было заказано уже 15 тысяч пар. Заказы стали получать и другие уезды. В итоге за пятилетие 18971902 года армия получила от кустарей разных уездов и губерний 395 тысяч пар сапог на 575 тысяч рублей! Докладывая об этом царю, военный министр А. Н. Куропаткин выражал надежду, что в дальнейшем объем работ кустарей для нужд военного ведомства будет увеличиваться. Кустари поставляли армии рогожи и веревки, полушубки и валенки, саперные лопаты, снарядные ящики и Бог знает что еще: ведь государственной обувной, швейной, веревочной промышленности не было, и до конца XIX века воинские части сами заготовляли для себя все необходимое в собственных сапожных и швальнях или закупали изделия на рынке у тех же кустарей. Общий годовой заказ армии кустарям к 1907 году вырос до 2 456 тысяч рублей и держался на этом уровне до войны с Германией. Во время Русско-японской войны из вольнонаемных кустарей портных и сапожников были сформированы артели и отправлены в Манчжурию, в тыл действующей армии для обеспечения ее необходимыми вещами.