Она вспомнила, как на Великий День, похристосовавшись с родителями, сбегала с холма, шла по деревенской улице, и все радостно встречали ее, и со всеми она целовалась, а Ясик, внук деда Базыля, делался при этом красный, как рак вареный, и она смеялась над ним И как на Купалье сидели ночью у костра на лугу и рассказывали страшные истории и казалось, маячат в лесу русалки, вот-вот выйдут к костру А на дзяды, в сумрачный день поздней осени, занималось сердце чистой печалью от песен, которыми в каждой хате поминали умерших
Вероника украдкой взглянула на Янку Купалу и поняла, что и он чувствует печаль и счастье, и так же рождаются в его сердце слезы, и, может, он так же явственно, как она, ощущает сейчас даже вкус поминального хлеба. И Яша, стоя за кулисами, чувствует то же, и, наверное, все люди в зале
Она оглянулась на притихший зал и увидела, что в конце его, в проходе у последнего ряда, стоит Сергей Васильевич Артынов.
Наверное, он только что вошел дверь за его спиной еще закрывалась. И, едва войдя, смотрел только на Веронику она встретила его взгляд сразу. Тот самый луч, который всегда был направлен прямо ей в сердце.
Может быть, девушки закончили петь, поэтому в зале стало так тихо. А может, она перестала слышать все, что не имело отношения к человеку, соединенному с нею этим ослепительным лучом.
Зал взорвался аплодисментами. Вероника поднялась со своего стула и пошла по проходу к двери.
А зараз, услышала она у себя за спиной, на сцене, мы будзем слухаць вершы Якуба Пралески. Сустракаем яго!
Аплодисменты усилились. Все убыстряя шаг, не оборачиваясь, Вероника шла через зал. Сергей Васильевич пошел ей навстречу и взял ее руки в свои прежде, чем она успела произнести хоть слово. Впрочем, она и не смогла бы ни слова произнести, наверное. Да и он произнес только ее имя. Но то, что было при этом в его голосе, значило больше тысячи слов.
Она не чувствовала даже неловкости от того, что они стоят, держась за руки, посреди театрального зала. Вряд ли и он чувствовал от этого неловкость, но, быстро сжав ее руку, повел Веронику к выходу. Когда дверь за ними закрывалась, она слышала Яшин голос со сцены, но не разбирала слов, так громко билось ее сердце.
В вестибюле у зеркала Вероника почувствовала, что дышит часто, будто пробежала через весь город, а не спустилась всего-навсего со второго этажа. Сергей Васильевич остановился.
Как ты меня здесь нашел? спросила она.
Он засмеялся. Вероника второй раз в жизни видела это. Сейчас, как и в первый раз, от смеха он стал еще прекраснее, чем всегда, льдинки рассыпались в глазах.
Что ты? удивилась она.
Я счастлив. Он произнес это с той простотой, которой Вероника совсем не знала в нем. Впервые говоришь мне «ты».
Правда! Она тоже засмеялась. Это потому, что все время с тобой разговаривала. В мыслях. Но иногда и вслух. На улице прямо. Ты мне от этого стал близкий. Или не от этого.
Я тебя так люблю, что у меня сердце сейчас разорвется, сказал он.
Так неожиданны были его слова, что она растерялась. Но и весь он был для нее сейчас таким же неожиданным, как его появление в зале.
Ты давно в Минске?
От растерянности и счастья Вероника не смогла найти слова, которые лучше выражали бы то, что она чувствовала сейчас. А вернее, слов таких просто не было.
Час примерно, ответил он. Зашел к тебе на квартиру, узнал у хозяев, где ты. Пойдем?
Он говорил и смотрел так прямо и спокойно, что и она успокоилась наконец.
Да, кивнула Вероника.
Погоди. Он расстегнул и снял с себя черный английский тренчкот. Там льет как из ведра.
Но ведь ты промокнешь, сказала она, пока он надевал на нее этот плащ.
Ничего.
Тренчкот Вероника видела такие еще в Пинске, в войну был ей велик, тяжел и путался в ногах. Но таким счастьем было почувствовать тепло его тела всем своим телом, что она не обращала внимания на это неудобство.
Глава 11
По улице не шли, а бежали, к тому же было уже темно, поэтому Вероника видела лишь, что направляются к Захарьевской. И только у самого входа поняла, что целью их была гостиница «Гарни» та самая, в ресторане которой они познакомились.
Мы идем в ресторан? удивленно спросила она.
Для меня здесь должен быть номер, ответил он. Надеюсь, так и есть. Потратить еще хоть сколько-нибудь времени на поиски крыши над головой Этого я не выдержу.
Сдержанность, даже суровость, которая была ему присуща и заставляла Веронику робеть перед ним, таяла теперь на глазах.
Номер в самом деле был об этом сообщил портье, к стойке которого подошли вдвоем, несмотря на протесты Вероники. Пока Сергей разговаривал с ним, она все же отошла в уголок, потому что казалась себе ужасно неуклюжей в мужском прорезиненном плаще, с которого на пол сразу же натекла лужица.
И вещи ваши в номер уже доставлены, сказал портье, подавая ключ.
Номер был во втором этаже, окна выходили на тихую Богадельную, поэтому не слышно было громыхания конки по Захарьевской улице. Да конка уже и не ходила, наверное. От сильного волнения Вероника не могла разобрать, как этот номер выглядит, видела только, что он большой из коридора вошли в гостиную, а оттуда дверь вела еще в одну комнату.
Не понимай мои слова слишком буквально, сказал Сергей, расстегивая на Веронике тренчкот. Прекрасно выдержу, если мы с тобой пойдем поужинать.
Я тоже прекрасно выдержу без ужина, улыбнулась она. Очень по тебе соскучилась.
Пальто упало на пол, а она положила руки на плечи Сергея и, привстав на носочки, поцеловала его прежде, чем он успел склонить голову. И забыла обо всем, как только почувствовала прикосновение его губ Если вообще о чем-либо помнила с той минуты, когда увидела его у дверей театрального зала.
Когда сознание к ней вернулось, она поняла, что лежит на его плече, шторы задернуты, а дверь в соседнюю комнату оказывается, они переместились оттуда, из гостиной, на кровать в спальне открыта, и там горит лампа, хотя Вероника не помнила, кто ее зажег и когда.
Знаешь, сказала она, я не только разговаривала с тобой, но все время тебя чувствовала. Вот так, как сейчас между нами было. Физически тебя чувствовала, в себе.
Тоже на улице прямо?
Она не обиделась, расслышав улыбку в его голосе.
Нет, это не на улице, конечно. А ночами, одна Ты разбудил во мне то, что лишает стыда.
Ты не можешь представить, как трогает твоя серьезность.
Вероника подняла голову и увидела, что глаза его смеются.
Не надо говорить тебе такое? спросила она.
Говори мне все, что в голову придет.
Ох, мне часто приходят в голову такие наивности, что самой неловко!
Ничего.
Вероника села, взглянула на него. Как и в прошлый раз, он, вынув заколки, распустил ее волосы, и она видела его теперь сквозь переливчатую серебряную сеть. Он лежал, закинув руки за голову, мускулы сплетались на его плечах узлами.
Ты очень красивый, сказала она, отводя от лица волосы, чтобы не мешали смотреть на него. Наверное, я влюбилась в тебя сразу, как только увидела. Оттого на тебя и сердилась, что не могла понять, что со мной происходит.
Тебе было отчего на меня сердиться. Он взял ее руку, поднес к губам, поцеловал запястье. Но больше не за что будет. Во всяком случае, я постараюсь.
Ты правда насовсем теперь здесь?..
С тобой насовсем ли, ты это хочешь спросить? Да.
Твои слова могут означать что угодно.
Но означают лишь то, что я буду с тобой. Если ты позволишь мне это счастье.
Я позволю тебе все, что ты захочешь.
А чего хочешь ты?
А я очень хочу есть. Я не так бесплотна, как ты думаешь! засмеялась Вероника.
Спустимся в ресторан?
Сергей тоже сел на кровати. Она увидела, как мускулы перекатились от этого движения по всему его телу плечи, руки, ноги, все сверкнуло изнутри силой.
Но у меня, наверное, вся одежда мятая, сказала Вероника. И уж точно мокрая. Неловко в такой идти в ресторан.
Неловкости никакой, но можешь простудиться. Если ты не против, останемся здесь. Я заказал ужин в номер.
Когда заказал? удивилась она.
Когда разговаривал с портье.
Я забываю, что ты все предвидишь и продумываешь каждый шаг! засмеялась она.
Не надо быть провидцем, чтобы догадаться, что ты после работы не успела поесть до того, как идти на Что, кстати, происходило в том зале?
Поэтический вечер. Яша Цейтлин пригласил меня послушать стихи из его новой книги. То есть он Якуб Пралеска в своем поэтическом качестве.
Хорошая книга?
Она только что вышла из друкарни. Я не успела прочитать.
Жалеешь, что не успела и послушать?
Яша мне после ее подарит. Тут она заметила, как тень пробежала по его лицу, и спросила: Почему ты помрачнел? И ахнула: Ты ревнуешь меня к Яше?
Я тебя ревную даже к продавцу в керосиновой лавке.
В его голосе все-таки послышалось смущение.
Но почему?
Почему!.. Потому что только недоумок может не понимать, какое ты сокровище. И не хотеть тебя может только недоумок. А недоумков хоть вообще и много, но не в этой сфере, к сожалению.
Яша меня в самом деле любит, сказала Вероника. Но я его не люблю, потому что люблю тебя.
Сергей привлек ее к себе и провел ладонью по ее щеке так, что голова у нее закружилась снова. Но тут раздался деликатный стук в дверь, и ему пришлось подняться с кровати и одеться, чтобы принять принесенный ужин.
Когда он вышел из спальни, Вероника хотела одеться тоже. Но юбка и блузка в самом деле оказались сырыми, неприятно было их натягивать, и она лишь завернулась в атласное покрывало, которое сняла с кровати. Поймав себя при этом на мысли, что и в таком прикрытии не испытывает необходимости. Не только стыд, но даже обычное смущение улетучивалось без следа, стоило ей подумать о Сергее и тем более представить, как он обнимает ее.
Ужин готов, раздался его голос из-за двери гостиной. Приходи, Вероника.
Не только ужин был сервирован со всем изяществом, которым славился «Гарни» фарфоровые тарелки с тонким рисунком, хрустальные бокалы, мельхиоровые приборы и кипенно-белые льняные салфетки, но и свечи были зажжены на низком столике. Сергей помог Веронике сесть в глубокое бархатное кресло. Узел, которым она завязала на груди покрывало, при этом развязался, и она подхватила тяжелую ткань, чтобы та не сползла на пол.
Если бы ты вообще не прикрывалась, я был бы только рад, сказал он, откупоривая бутылку шампанского. Но не бери как просьбу. Это всего лишь жадность моих глаз.
Она еще при первой встрече расслышала чистоту его русского и, как теперь понимала, московского выговора. В том же, как он строил фразы, слышались иной раз и отзвуки других языков, столь же неведомых ей, как его жизнь в целом.
Вероника отпустила края покрывала, и оно скользнуло на пол, открывая ее Сергею совсем и всю.
Шампанское выпили молча он не произнес ни слова, понимая, наверное, как и она, что любое слово было бы пошлым, потому что любых слов мало для выражения того, что они чувствуют оба.
Потом Сергей поднял крышку с фарфоровой соусницы, и по комнате разнесся запах мяса и горячего вина.
Это пулярка, тушенная в белом вине, сказал он. Должно быть неплохо.
Очень вкусно, должно быть! воскликнула Вероника. Я такого и не пробовали никогда.
Тебе придется некоторое время питаться чем-то подобным. Если ты не передумала делить со мной кров.
Мы будем жить в «Гарни»? удивленно спросила она.
Да. Но, полагаю, недолго.
В Минске очень нелегко теперь комнату снять, вздохнула Вероника. Жилищный кризис ужасный. Даже на окраине, за городом даже, на Цнянке, где торф копают.
Я не буду снимать комнату в Минске.
Почему? не поняла она.
В ближайшее время мы уедем в Москву.
Матка Боска!
Ты не хочешь туда?
Вероника заметила, как он напрягся, как льдом схватились глаза.
Ты неправильно задаешь вопрос, улыбнулась она. Я поеду с тобой куда угодно. Даже пешком пойду.
Надеюсь, пешком больше не придется. Однако ты испугалась, когда я сказал про Москву.
Не испугалась.
Да, ты не из пугливых.
Льдинки, сверкая, рассыпались в его глазах.
Но удивилась, пояснила она. Я подумала бы, что ты получил в Москве работу. Но не могу вообразить Впрочем, это глупости.
Не можешь вообразить, какую работу я мог бы выполнять, кроме как носить контрабанду? уточнил Сергей. Поверь, у меня есть и другие навыки.
Не сомневаюсь! засмеялась Вероника. И не другие, думаю, а просто все возможные и невозможные. Но давай поужинаем? попросила она почти жалобно. Я правда голодная очень-очень.
Конечно! спохватился Сергей.
Он положил ей сперва семгу и заливной язык, потом пулярку, налил еще шампанского, сам выпил холодной польской водки Поев, они долго еще сидели при свете оплывающих свечей, то касаясь друг друга, то целуясь, то просто разговаривая о чем-то исчезающе малом по сравнению с тем, что их переполняло.
Глава 12
Жить в гостинице оказалось непривычно и странно. Впрочем, не очень странно, быть может: после отъезда из родительского дома Вероника не имела ведь собственного житейского уклада. И комната, которую отец снимал для нее в Пинске на двоих с ее гимназической колежанкой, и палата, отведенная сестрам милосердия для ночлега в военном госпитале, и даже маленькая уютная комната у Цейтлиных все это принадлежало ей не больше, чем гостиничный номер.
Правда, с приходом большевиков и никому уже ничего не принадлежало. Лазарь Соломонович философски замечал, что его с семьей в любой момент могут не только уплотнить, но и вовсе выселить из дому. Вероника поеживалась от такой его философичности, но понимала, что он прав.
Так что гостиница «Гарни» в этом смысле ничем не отличалась от любого другого пристанища. Но отличалась совсем в другом смысле
Вероника не кривила душой, говоря, что готова жить с Сергеем где угодно. Но она и предположить не могла, что жизнь с ним окажется так легка, так как-то ладно для нее приспособлена. Дело было не только в безупречности его воспитания, не позволяющей ни единым жестом доставить ей какое бы то ни было неудобство; хотя и в этом, наверное, тоже. Но главное, она поняла, всей собою ощутила, что взаимная любовь создает такую прочную основу для повседневной совместности, какую едва ли создала бы общность работы, или прошлого, или даже будущего.
Физическая связь сразу стала полноценной частью их любви. Если были у Вероники даже малейшие сомнения в том, что это возможно, то они сразу и развеялись. В их первую ночь Сергей сказал, что не хотел бы, чтобы ей приходилось лишь терпеть эту сторону отношений с ним, и такого не будет. Тогда она не придала его словам значения, так переполняло ее все, что произошло между ними. И только теперь Вероника поняла, что значили те слова Смущаясь от выспренности сравнения, она чувствовала себя теперь так, как, наверное, могла бы чувствовать себя скрипка, звучащая в руках музыканта вся, каждой декой и струной. При этом она видела, что не только сама получает удовольствие от физической любви, но и для Сергея оно такое же сильное.
Уходил он нечасто, на ее вопрос ответив однажды, что для устройства их переезда в Москву этих редких его отлучек довольно. В основном же они не разлучались, и дни их проходили так захватывающе интересно, что время летело стрелою. Сергей рассказывал о Москве своего детства, о Поливановской гимназии, об Англии, где прошла его юность, об Оксфорде, где учился в университете, о Лондоне, о Париже и Берлине, где жил потом Он видел и знал так много, что этого хватило бы не только для удовлетворения любопытства одной лишь Вероники, но и для того, чтобы удерживать внимание большой аудитории. Однажды она даже сказала ему, что он мог бы читать лекции, но Сергей лишь пожал плечами и ответил, что не настолько альтруистичен, чтобы тратить время и силы на посторонних людей.