Теперь капот с багажником освободили под сотки. Я приходил, видел и побеждал все аплодировали, поднимали за меня «ягуары» с «отвертками» и допытывались: в чем твой секрет?
Рыжий, колись. Как ты это делаешь?
Я хитро улыбался в ответ и молчал, потому что не знал, что ответить.
Как с сильным спортсменом, со мной уже побаивались иметь дело не хотели играть. А что толку? И тогда я придумал стратегию: подсчитывать миг между отчаянием и надеждой соперника, поддаваться, тяжело и притворно вздыхать черт, не везет сегодня! но потом без пощады брать куш. Иногда под жадными взглядами зрителей я сливал целую партию, не получая реванша, уходил ни с чем, понимая: игру надо вести долгосрочно.
К ноябрю не один мой класс, а поголовно все мальчики школы били сотки во снах. Просыпаясь, бежали скорей на урок, на уроке стучали под партой ногой, отсчитывая до перемены минуты. «Сегодня мне повезет!» На горизонте виднелся коллективный невроз.
Надо что-то срочно предпринимать, говорили наиболее бдительные из родителей на школьном собрании. Мы уже не можем узнать наших милых детей, они впадают в отмену, огрызаются, не пускают нас в комнату. Все, что им нужно, эти грязные замусоленные плоды капитализма.
Да ладно, пусть дети играют, робко оппонировали им мягкие и либерально настроенные воспитатели. Это же дети
Сегодня они играют в свои сотки, а завтра спускают всё в казино! вскакивала чья-нибудь бабушка, потрясывая кулаком. Вдогонку она бросалась угрозами про «клинику для лудоманов» и «статью за тунеядство», чем заставляла вздрагивать учителей.
* * *
В конце концов бдительные перевесили мягких, и на школьном собрании договорились перестать спонсировать игры. Они почему-то считали, что это нас остановит.
Глава вторая. Борьба за территорию
Когда учишься в школе, время видится вечным, как камень. Оно лаконично заносится летописью в дневники, на страницах которых непрерывна баталия синих и красных чернил, расписаний, взысканий, подписей и глубокомысленных комментариев типа:
«перевирала Фета»
«громко смеялся над озером Иссык-Куль»
«дразнил великого французского физика Гей-Люссака»
Если зачем-нибудь нужно остановить поток времени, плюнь на палец, выбери промежуток, зафиксированный дневником, и возвращайся в сражение с математичкой за тройку или в номенклатурный слог препода по ОБЖ, негодующего о судьбе моего поколения.
В зеленых тетрадях, кипой пылящихся на антресоли, найдутся воспоминания от момента, как ты научился писать, до последней контрольной, нелепые зарисовки роботов на ИЗО, попытки оседлать уравнения, запрячь непослушный английский глагол, ласковые исправления молодой репетиторши с вырезом на облегающем платье. Время тянется прописью неизбежно, перемежаясь лишь красной строкой. Времени столько, что оно не поместится ни в Библиотеку имени Ленина, ни в Александрийский архив.
Итак, родители положили конец нашим поставкам, и большинство осталось при том, что имело. От этого котировки полезли вверх, обмен стимулировал рынок, как допинг стимулирует готового сдаться спортсмена. Подготовленную домашку стало возможно приобрести за сорок кружков, за шестьдесят списывание на контрольной по алгебре, за восемьдесят новый пенал и больше чем за тыщу телефон-раскладушку.
В школе все продавалось, вплоть до места за партой рядом с самой красивой девчонкой из класса. Я занимался посредничеством в любых операциях, выступал третейским судьей в вопросах имущества и давал уроки по соточному мастерству. Я плавал в нахлынувшей славе, но мне было мало, мне хотелось сверхславы, признания.
Был такой парень в школе Александров, классом старше меня. Мне он не понравился сразу, потому что был богатый, надменный и не умел говорить ни о чем другом, кроме как о себе. Наше знакомство произошло следующим образом. Он подошел, положил мне на плечо руку и проговорил:
Привет, Рыжий. Много о тебе слышал. У меня на хате в субботу тусовка. Приходи, будут женщины и алкоголь. Представляешь, как тебе повезло?
Недолго подумав, я согласился расширение популярности стоило того, чтобы терпеть александровскую надменность и всех его мажоров-дружков. Он использовал меня в своих кругах как фигурку в коллекции, а я использовал его как трамплин. Бывает, что играешь ты, говорили бандиты в «Бригаде», а бывает, что играют тебя.
И я стал ходить по тусовкам, знакомиться, чокаться, пригублять. Мои регалии приукрашали, за меня поднимались стаканы, наполненные дорогим вискарем из отцовского мини-бара. В основном все разбавляли вискарь соком и колой, и только один Александров кричал:
Плебеи! Ничего вы не понимаете, кидал в стакан четыре кубика льда и пил чистяком, стараясь при этом не морщиться.
* * *
В кулуарах александровских тус совершались крупные сделки. Меня спрашивали, могу ли я достать редкую технику, знаю ли я людей, подделывающих почерк завуча и директрисы. Я уже тогда обладал хорошей базой контактов среди игроков. Я подмигивал, как в кино, и полушепотом отвечал: любой каприз осуществим за определенные средства. Забавы ради со мной состязались и в сотках, но быстро уставали проигрывать, шли танцевать, блевать или валяться с девчонками в родительской спальне.
Я возвращался домой и предавался любимому отныне досугу: пересчету своего капитала. Движение в комнате уже затруднялось от нагромождения картонных коробок, наполненных игровой валютой; где-то среди них пряталась не убранная с Нового года елка.
Отец, возвращаясь с работы, заглядывал ко мне в комнату и раздражался:
Сколько можно собирать этот бесполезный картон! Я, знаешь ли, тоже в свое время коллекционировал марки, монеты но они все помещались в одном-двух альбомах. А это уже ни в какие!
Но, переговорив с матерью, понимал, что, по всей видимости, сотки мой единственный шанс на социализацию, что у меня теперь много друзей и вообще. Что же делать, если сын вырастает Плюшкиным? Надо его принимать! Родители меня принимали и старались задавать всё меньше вопросов. Главное, чтобы человек вырос хороший.
* * *
Я был не единственным успешным примером. В школе с самых низов стал подниматься ушлый Григорий из параллели. Григорий ходил в одних брюках три года, получал пособие как член многодетной семьи и начал с того, что сбывал положенные ему бесплатно обеды другим малоимущим, но не имевшим льгот. Он также сдавал в субаренду геймбои и давал в долг под процент. За свой промысел он получил погоняло Купец, чего ничуть не стеснялся.
При сотках Купец перешел на пиратство: все в школе знали, где задешево приобрести паленый загрузочный диск «Контр-страйк», свежий альбом «Линкин Парк» или «Пиратов Карибского моря» задолго до выхода на DVD. Купец принимал и рубли, и валюту, и сотки. Кроме того, шаг за шагом он подминал под себя рынок домашних заданий и начал узурпировать списывание на контрольных. Я становился номером два, а мне не хотелось слезать с пьедестала. Григорий прекрасно знал, что теснит меня, и заходил на мою территорию бесцеремонно:
Если вам что-то предлагает Рыжий, вы сразу идите ко мне, я достану вам то же со скидкой.
Это были перчатки в лицо, и дуэль неминуемо приближалась. Купца требовалось устранить с горизонта. Состязаться с ним на уровне рынка мне было не под силу: при меньших вложениях ему были подконтрольны большие зоны, он прощал многим долги, его уважали, а мне все чего-то недоставало. Коммерческой жилки?
* * *
Пока я думал над тем, что мешает мне преодолеть последний рубеж, оглядывал собственные недостатки, корил себя почем зря, решение прилетело само. Точнее, его принес Миша Пуля знаменитый школьный свистун. Он умел насвистывать любые рингтоны, от «Бумера» и до Бетховена, за что срывал аплодисменты даже от учителей. Кличку «Пуля» он заработал тем, что держал рекорд по спринту, покрывая коридорный трек быстрее, чем говорили «на старт». Со своей скоростью и феноменальным слухом он знал все обо всех и охотно делился этим за сотки.
Купец обратился к нему, типа, вызнай, что там у Рыжего, откуда он так круто играет, какие у него есть каналы, где пятка у Ахиллеса. И Пуля собрал все, что смог. А про меня вообще-то было известно немного, поскольку никакого секрета у меня не было, я был обычный неинтересный подросток, и всё тут. Купец разочаровался и обделил Пулю гонораром, а тот, не будь дураком, пришел ко мне и все слил. Интуитивно я знал, что информация самый верный союзник, и взял Пулю в долю.
С этого дня ты больше не работаешь на Купца. С этого момента мы с тобою партнеры. И первое, что мы с тобой сделаем вместе, уберем его с нашей доски.
Мне нравилось произносить речи, потому что по телевизору в нулевые все только их и произносили. Чем пафоснее, тем убедительней. Таково было время.
Пуля согласился на всё и выяснил, что у Купца, у Купчища, у Григория Михайловича был маленький недостаток, тихий был у него грешок. Он играл. В нашей школе, конечно, он бы не посмел ведь не гадь там, где ешь, зато в гимназии по соседству, откуда забирал своего младшего брата, о, там уж давал себе волю. Да, Пуля донес, что Купец страшно хвастается среди гимназистов своим мастерством, а еще он азартен, как дьявол. Вот и план.
Всю неделю я распространял слухи, дескать, Купец неудачник и трус, он даже сотку между двух пальцев держать не умеет. Выждав момент, при всем классе я взял коммерсанта на понт, спровоцировал на поединок: да я уже на такой высоте, у меня этих соток столько, что ему и не приходило во снах Разъяренный, Купец принял вызов. Я тихо сказал:
Давай только так: кто проиграется, тот уходит совсем.
Купец согласился.
Игра началась на площадке за школой и длилась до темноты, вокруг нас собрался стадион, занимали места на подоконниках, вскарабкивались на заборы из рабицы, на баскетбольные кольца, транслировали шепотом результаты.
Я начал бодро, ради острастки выиграл несколько раз и почти сразу же покатился вниз, схватился за голову, неистово повышал, обещал плаксиво, что завтра, ей-богу, верну, «ну давай же, еще хоть разок!». Григорий пьянел от побед, взял, как он думал, всё, что только имелось.
Ну что, Рыжий, кто теперь из нас неудачник?
Я бросился на колени, взмолился, схватил его за рукав:
У меня еще есть, осталось чуточку дома, сейчас принесу.
Он снизошел, разрешил. Не помня себя, я сорвался, публика расступилась, глядя сочувственно вслед. Домчался обратно очередью из пулемета, поникший и потный, протиснулся, высыпал на асфальт кучку свежих, нераспечатанных, коллекционная редкость, личный резерв. Забирай, но сыграем еще. И кружки засверкали в жадных очах коммерсанта.
Цу-е-фа. Цу-е-фа. И по возвращении я больше ни одной ему не отдал, не выпускал из металлической хватки, покуда он сам уже не валялся в ногах, не умолял позволить занять у корешей, не ставил на кон золотую цепочку от крестика.
Все было кончено враз я жестом дал знать, что больше с ним цацкаться не намерен, сгреб всё в рюкзак, цинично ссыпал в припасенные заранее пакеты и удалился под зрительский ропот. Все разошлись, и Григорий остался один на площадке. Его видели через пару дней в школе бледно-пугливую тень. Но потом сообщили, что он заболел и не появится в наших стенах еще долгое время.
Я был единогласно признан непобедимым, и никто больше не осмеливался бросать мне перчатку дуэль со мной приравнивалась к суициду.
С признанием тут же угас всеобщий интерес к играм, обмены забуксовали, торгов становилось больше, чем по факту продаж. Но очень кстати наш главный тренд-импортер двоечник Женя в конце четверти вдруг выбился в троечники. За что инертные родители по обещанию, данному ранее, одарили его стопкой бит. Тут началась совсем другая игра.
Глава третья. Безопасность активов
Би́ты утолщенные пластмассовые гравированные кружки, некоторые даже светились в темноте. Биты модернизировали наш купле-продажный мирок. Битами надо было целиться в сотки, бить в надежде на поворот. Что важнее биты являли собой более емкий носитель ценности, нежели сотки.
За обычные биты давали по двадцать «картонок», за красивые и светящиеся в темноте когда как, но часто больше. Набухала почва конфликтов, ибо не было в природе единого критерия качества и красоты. Мой одноклассник Вася Васильев, известный на местной коробке как Толстый, а в школе как Василек, предложил тезис о том, что для постоянного оборота бит следует принять твердые номиналы. Василек был зануда и сын учителя географии, к нему относились настороженно и обращались только если списать, и потому тезис был изначально провальным.
Один я углядел в тезисе смысл, и, хоть мы с Васильком за все десять классов перемолвились, может быть, трижды, я взял его в дело. Задержавшись после уроков, мы замыслили сравнительную таблицу мер и весов, а уже на следующий день прибили ее к двери мужского туалета с обратной стороны, загородив фаллообразный символ и объявление о том, что Наташа Бабина шлюха. Там же презентовали схему узкому кругу лиц во главе с Александровым. Он сказал:
Да, все ясно-понятно, я одобряю. Действуем.
Было видно, что он ничего толком не понял, просто любил, когда за ним последнее слово.
В таблице сопоставлялись материал, изношенность, уникальность и серия все прибавляло или отнимало вес биты.
Я пустил в ход чемпионскую славу и с помощью Александрова сделал таблицу законом, а Василек стал школьным банкиром. За каждую экспертизу он получал фиксированную комиссию в сотках, от которой нам с Пулей отходила справедливая часть.
Кроме того, мы ввели схему займов и централизованного обмена валюты. Теперь я купался в сотках и битах, а Василек собирал очереди, примеряясь и щурясь:
Эта хорошая, пойдет за двести. А вот эта дерьмо, повезет, если треху дадут. Давай-давай, тут тебе не блошиный рынок!
В конце дня Василек нес выручку в общую кассу.
Я был доволен Васильком как бухгалтером, но как человек он меня раздражал. Слишком уж много нытья и зависимости нет бы самому стать предпринимателем, так ведь цепляется за других. Ему, конечно, со мной повезло. Впрочем, мы не обсуждали с ним никогда ничего, кроме соток и экономики, ограничивались поддержанием идеальной экономической схемы.
Но, как говорил Ганнибал из «Команды А», ничто идеальное не держится дольше недели. Василька нагрели. Он пришел ко мне заплаканный, с почернелым глазом и разбитой губой. Он сказал:
Эти сволочи, я пытался, но их было двое! Богом клянусь, я держался как мог!
За ограблением стояли подонки из одиннадцатого «Б» класса. Те заставили несчастного выдать им наш тайник, сломив робкое сопротивление Василька грубой физической силой. «Моральные выродки», «дворники-карьеристы», «ученики категории Б», «эти сволочи» точно не помню, как тех двоих звали, но от всех, включая учителей, им доставались такие вот прозвища.
Сволочей неоднократно ловили курящими в женском, от них спозаранку несло ароматом «Отвертки», они, конечно, играли, занимали, не отдавали и шли обирать до трусов младшаков. Опасаясь рецидива, младшаки брели к нам, мы прятали их накопления, как нам казалось, надежно, выдавая взамен векселя. Векселя заверялись печатью, украденной Васильком из учительской, и служили гарантией, что средства будут возвращены.
Случай налета был беспрецедентным, атака на моего банкира била моей репутации в нос. Налет требовал незамедлительного ответа, два ока за око, челюсть за зуб.
* * *
На следующий день на спортивной площадке группа футбольных фанатов выдавала лещей стоявшим на коленях сволочам, пока те по очереди извинялись перед Васильком. И вот как у меня это получилось.
Сначала я назначил налетчикам стрелку. Пуля свел меня с Гешей Архиповым из одиннадцатого. Это был зверь-человек, метр девяносто с чем-то, свирепый, с выпиравшей вперед нижней челюстью, бритый под ноль. Никто не мог соперничать с Гешей в футболе, любая тактика разрушалась о его выход даже самые смелые разбегались, как от бешено мчащейся фуры, опасаясь за целостность своих костей.