В своих книгах Милорад Экмечич развивал повторяющиеся исторические мотивы, рефрены, которые мы вместе с ним затвердили как истину: когда на начальных этапах нашей новейшей истории среднего класса еще не существовало, народ принимал свои политические решения на основании образов героического эпоса, выученного наизусть. Ребекка Вест, английская писательница и путешественница, один из тех редких западных интеллектуалов, кто понимал нашу позицию и с симпатией писал о сербах, отмечала, что никакой другой народ не создавал историческую память, заучив наизусть столько длинных строф.
Будучи убежденным интернационалистом, Экмечич сумел с математической точностью провести исследование нашей национальной истории, он пишет о шокирующих вещах. Он первым написал о практике этнических чисток в период владычества Османской империи, а также о том, что Первая сербская революция (восстание) не произошла бы, если бы до этого в Белграде число мусульман и турок не приблизилось к историческому минимуму. Все это предшествовало крупнейшей бойне в нашей истории массовому убийству сербского мирного населения в Хорватии в 1941 году. Правда о том, что в селе Пребиловци были убиты предки Милорада Экмечича, не повлияла на его научную работу. Он мог создать критическую дистанцию и никогда не впадал в романтический восторг.
Экмечич умел направить нас к истине в отношении противоречивых идей и идеологий нашей истории. Писал о Герцеговинском восстании, которое стало ключевым событием для развития процесса освобождения от турок, а также о получении для Сербии статуса княжества на Берлинском конгрессе.
Он пережил две главенствовавшие идеологии XX века коммунизм и монархизм, партизан и четников, Тито и Дражу
Экмечич не симпатизировал Иосипу Брозу, но, вероятно, поэтому тщательно исследовал его эволюцию до и во время Второй мировой войны с исторической точки зрения. Он писал о Брозе как о человеке необразованном, любившем фотографироваться с книгами в старинных и дорогих переплетах, но не читавшем их. Тем не менее Экмечич признавал безошибочную интуицию лидера югославских коммунистов и хорошее знание им человеческих характеров. Тито знал, как лавировать между Сталиным и Черчиллем, или, как называет их Экмечич, между двумя дьяволами. Он исследовал самые важные перемещения Тито в конце Второй мировой войны и среди них поездку в Ватикан после встречи с Черчиллем в Неаполе. Документы не подтверждают, что он встречался там с папой Пием XII, но последовательность событий в конце войны, которую прослеживает Экмечич, наталкивает меня на мысль, что эта встреча была возможна. Было ли случайностью, что после нее сначала был освобожден Триест, а лишь затем Загреб? Вопрос, обеспечила ли такая последовательность событий возможность массового бегства усташей из Хорватии по «крысиным тропам»? Академик Экмечич не забыл познакомить нас с правдой о том, что писатель Мирослав Крлежа, будучи большим поклонником Анте Старчевича, в 1945 году отказался от предложения Мачека бежать в Австрию. Вероятно, Старик, как Крлежа называл Тито, предоставил ему гарантии, чтобы он мог остаться. Как масон, Броз знал, как использовать Рузвельта и его шпиона, прибывшего в Белград в 1941 году, за несколько месяцев до мартовского переворота, который спровоцировал Гитлера на бомбардировки Югославии. Экмечич обнаружил, что цели для бомбардировок Сербии союзниками в 1944 году поступали из Верховного штаба, которым командовал товарищ Тито.
Экмечич понимал личную драму генерала Дражи Михаиловича, больше всех проигравшего в сербской национальной борьбе Второй мировой войны. Ему удалось донести до нас правду о том, что Дража был одним из сербских повстанцев, который не смог преодолеть то, что немецкий историк Ранке назвал средневековым синдромом сербского партикуляризма. Даже Карагеоргий, пишет Экмечич, не завершил Первое сербское восстание, поскольку после сражений не нашел способа решить вопрос с воеводами в Неготинской Краине и прочих княжествах, где местные лидеры отказывались действовать в общих интересах. В отличие от Тито, который держал коммунистов на привязи, используя сладкую идею равенства и конспирации, Дража не контролировал движение четников. Рядом с ним не было молодых студентов, зараженных эросом коммунистического заговора, царившего в мире, не только в Сербии, после Великой депрессии в Америке и создания СССР. Как мог Дража рассчитывать на победу в войне, недоумевает Экмечич, когда он не сформулировал свою монархическую идеологию в литературных произведениях, не имел вокруг себя представителей элиты, не использовал шапирограф[2] как орудие пропаганды? Ему не хватало интеллектуальной элиты, без которой, утверждает Экмечич, не могло быть исторического успеха.
Ключевым элементом в злой судьбе Балкан и южнославянских народов Экмечич видит вмешательство великих держав. Не только Англии, чьи журналисты приезжали и привлекали на свою сторону князя Милоша Обреновича, богатейшего серба (как писал Вук Караджич). Князь Милош не отказался от коммуникации с англичанами и был в итоге изгнан из Сербии господарем Вучичем и российским императором, потому что не принял создание скупщины (парламента), которая должна была ослабить его авторитарный коммерческий дух. Экмечич отслеживал и перемещения английских эмиссаров, которые шныряли по Балканам, привлекали на свою сторону наших князей в конце XVIII и в начале XIX века, а далее спешили в Среднюю Азию, чтобы настроить тамошних мусульман против российского императора.
Движение четников, как утверждает Экмечич, создало генерала Дражу, в отличие от Тито, создавшего коммунистическую сеть на территории распавшегося Королевства Югославия, деятельность которой в Коминтерне предшествовала возвышению Коммунистической партии Югославии. Без Экмечича синтетическая идеологическая картина начала сопротивления на территории Югославии осталась бы под завесой тайны. В принципе, восстание в Сербии в 1941 году после гитлеровских бомбардировок никоим образом не являлось коммунистическим ответом на немецкую оккупацию, а было реакцией сербов на массовые убийства, которые начали проводить усташи в отношении наших людей в Ясеноваце, Градине, Сараеве в июле 1941 года. Экмечич сообщает нам, что вымышленный герой Жикица Йованович «Шпанац» («Испанец») был незначительной фигурой в восстании. Выстрелила одна из винтовок, которые солдаты старой Югославии забрали домой после капитуляции, а когда прослышали о зверствах усташей, то стихийно поднялись на восстание. Дража, как честный солдат, не участвовал в игре между Черчиллем и Сталиным. Он верил королю, который в конце войны повелел сербам перейти в распоряжение Иосипа Броза. А когда в итоге Дража оказался в тюрьме, он доверился охраннику и сказал, что англичане худшие люди в мире. По мнению Экмечича, Броз разыгрывал карту между Черчиллем и Сталиным как член лондонской масонской ложи «Конкордия», а его универсализм полностью укладывался в идею Черчилля, чтобы территория Балкан стала санитарным поясом, защищающим Западную Европу от СССР и распространения коммунистической угрозы.
Экмечич вдохновенно писал об эволюции социальных систем на нашей национальной территории и различал наших князей по тому, кто из них был ближе к демократическим принципам. Таким образом, он представил нам правду о том, что действия Милоша Обреновича основывались на отказе от создания Совета (сената) собрания политических магнатов, которые могли ограничить его меркантильный дух и эффективность его правления. Когда он вновь захотел раскритиковать Иосипа Броза за его диктаторский характер, то удивлялся, почему мы вовремя не превратили плановую экономику в рыночную, а контроль над благами оставили, подобно китайцам, партийному государству.
Автор этих строк не является поклонником либерального капитализма или фанатом идеи создания банковской империи, управляющей планетой в союзе с многонациональными компаниями, обеспечивающими военно-промышленный комплекс западных держав. Давно прошли те времена, когда с Запада к нам доносились голоса бунтующих вольнодумцев. Если мы сравним хотя бы одну строчку Лу Рида (Lou Reed) с тем, что поют новоиспеченные группы, первым делом мы обнаружим, что слово «свобода» сегодня не употребляется. Вот почему я понимаю тех, кого сегодня называют диктаторами. Вспомним, как Америка стояла за латиноамериканскими диктаторами семидесятых, а теперь является противником того, что называют диктатурой, которая сегодня не что иное, как попытка защитить маленькие страны от прожорливого капитализма и великих держав.
Милорад Экмечич нечасто давал интервью СМИ, иногда мы читали его мнение в газете «Печат», мы не видели его на телевидении; скрытый за своими страницами, он оставил нам исторический труд, который, по крайней мере, должен быть обязательным для преподавания во всех школах. Не только для молодых историков, но и для всех тех, кто хочет создать образ мира и будущего нашего народа.
Было бы справедливо, если бы сразу после его смерти на одной из главных площадей Белграда засиял бронзовый бюст, так же, как при жизни сияли мысли Милорада Экмечича.
Эмир Кустурица
«Битва на Косовом поле». Художник А. Стефанович, 1875 г. Народный музей
Введение
Немного странное название этой книги позаимствовано у писателя Иво Андрича[3]: именно так он описал в 1919 году ход сербской истории «долгий путь от убийства до пахоты». Возможно, у более прогрессивных народов, в языках которых нет такой выразительности и истинолюбия, как в сербском, эта фраза звучала бы как «долгий путь между мечом и оралом». В обоих случаях речь идет о предельно сжатом описании истории народа, жившего от войны до войны, а землю пахавшего ралом деревянным плугом, не менявшимся на протяжении четырех веков. Из фразы Андрича можно вывести целую философию существования, роста и становления того, что осталось от сербской нации. История сербов, как и многих других народов, представляет собой постоянную мучительную борьбу за сохранение собственной идентичности.
При этом переход от Средних веков к Новому времени имел для сербов значение прямо противоположное приписываемому ему в более позднюю эпоху. Средневековье в сравнении с тем, что пришло ему на смену, вовсе не темное, наоборот, конец этой исторической эпохи был переходом от света к мраку. До 1492 года[4] Сербия была органической частью тогдашней Европы. Но после завоевания турками она становится частью другого мира, где время движется медленно, а существующий порядок вещей кажется вечным и неподвластным изменениям. Столетие в истории Европы и в истории Турции это совершенно не одни и те же сто лет. С приходом на Балканы исламской цивилизации было потеряно ощущение того, что ход истории представляет собой целесообразное движение по восходящей к некой удаленной цели. Ислам конечную цель поставил в начало, и поэтому изменения наступают только тогда, когда кризис общества и культуры такого типа достиг дна, а судьба слышит, как тикают часы, отмеряя время до наступления неизбежного краха. Неслучайно турецкий историк Ильбер Ортайлы[5] в монографии 1983 года назвал XIX век, век расставания с исламской цивилизацией, «самым длинным веком империи».
XVI век принес Европе крупные и судьбоносные изменения, которые обусловили возникновение будущих государств-наций. Главное изменение глобальных тенденций состояло в том, что центры государств и народов Европы смещаются с юга на север. Средиземноморье это юг, и на всем его пространстве, помимо морских путей, доминирует караванный транспорт. В сербской части Балканского полуострова караванные пути сохранялись до 1914 года, хотя в более поздние времена караваны выглядят экзотикой даже по сербским меркам. Весь юг Европы живописно отождествляется с изможденным человеком, в теле которого костей больше, чем плоти. Фернан Бродель[6] в труде о Средиземном море приводит воспоминания немецкого путешественника XVI века, свидетельствовавшего, что житель Турции потребляет в 12 раз меньше пищи, чем житель Фландрии. Основой английского процветания и первой волны индустриализации стала шерсть тонкорунной мериносовой овцы породы, выведенной скрещиванием двух средиземноморских пород, испанской и североафриканской. Однако плоды этого дара достались в первую очередь европейскому северо-западу. Балканы же продолжают производить грубое домотканое сукно, известное также как раша (rassa, rascia, как называют его иностранцы)[7]. Оно остается главным компонентом одежды, во всяком случае мужской, на всех территориях расселения сербов как минимум до 1945 года. Когда рождаемость растет и людей становится больше, чем земля может прокормить, всегда происходит крах цивилизационного строя; однако этот же фактор обусловил начало эпохи великих переселений на богатые земли севера. С перенаселенных гор юга Европы должен постоянно происходить отток населения, которое не может существовать в нищете.
Но для сербского народа гораздо важнее другое изменение, связанное с турецким завоеванием. Речь идет о разрыве преемственности в развитии социальных, политических и культурных институтов Сербии, которые до османских завоеваний были подобны или идентичны западноевропейским. В феодализме европейского типа земля являлась частной собственностью феодалов, называвшихся в средневековой Сербии «властела», в Османской же империи большая часть земли принадлежала государству. В еще большей степени изменения коснулись балканских городов. Любой город зависит от периферии, ресурсы которой и обеспечивают непрерывность его развития. С переходом сербских золотых и серебряных рудников в османскую государственную собственность возникает невидимая линия разлома, вдоль которой начинается стагнация городов Средиземноморья. Турецкий город был четко разграничен по религиозному признаку. В 1583 году новый венецианский посол Паоло Контарини по дороге в османскую столицу записывает в дневнике, проезжая через город Плевля, что город разделен на две части: мусульмане обитают поблизости от источников питьевой воды, а православные христиане на холмах. В мусульманских поселениях много мечетей. Тот же автор отмечает, что в городе Нови-Пазар на 6000 мусульман приходится 16 мечетей и все они поддерживаются в идеальном состоянии. Именно мечети сразу бросаются в глаза в турецком городе, а не мастерские и ветряные мельницы.
Петушиные бои были любимым развлечением янычарского войска в Сербии. «Петушиный бой». Художник П. Йованович, 1898 г. Народный музей
До турецкого завоевания Сербия двигалась по западноевропейскому пути развития. В частности, начался процесс замещения старой феодальной знати новой, торговой. Основой сербского благосостояния были серебро и другие редкие и драгоценные металлы. По данным 1422 года, из Боснии только через Дубровник вывозилось в год 5,67 тонны серебра. Рудники Сербии накануне османского завоевания давали 2025 % всего серебра Западной и Центральной Европы.
Как отмечает сербский историк Момчило Спремич[8], при Джурадже Бранковиче в Сербии возникают раннекапиталистические элементы экономики. Появляются ценные бумаги, а вместе с ними и банковский капитал. Начинает внедряться организованный бухгалтерский учет, в частности практика двойной записи. Кредиты дают под проценты, но они не превышают 20 %. Наиболее активно развиваются города Белград, Смедерево, Приштина, Трепча, Рудник, Валево, Вишеград, Браничево, Приеполье, Плевля, Пирот, Ниш. Десанка Ковачевич-Койич[9] писала о городах средневековой Боснии[10].