Синица в небе
Сборник рассказов
Нина Шамарина
© Нина Шамарина, 2024
ISBN 978-5-0062-7592-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Вместо предисловия
Доводилось ли вам держать в руке птицу? Нет, не ту синицу, что в пословице, а настоящую живую птицу, пусть даже воробышка, пусть даже и курицу. Птицу с нежным пухом на грудке, ладными, плотно-плотно пригнанными перьями, хрупкими косточками, крючковатыми лапами. Быстро-быстро, крошечным дамским часикам под стать, бьётся испуганное птичье сердце. А отпустишь, птичка секундочку помедлит мол, не стиснешь ли опять? И взлетит, крыльями хлопая благодарно.
Я часто слышу от писателей и поэтов, что их книги как дети. А я почему-то представляю свои рассказы вот такими птицами в моих руках. Боюсь сжать, сдавить сильно, чтобы не погубить. А когда отпускаю, ёкает сердце: полетит ли?
Акварель
Неделя выдалась переменчивой, дождливой, как, впрочем, и весь июль, но я всё равно еду на дачу долгим-долгим вечером, в пути ругая себя, дорогу, погоду и не успев остыть от офисной кутерьмы. Бесконечная пробка на Ярославке, толкотня легковушек, мамонтами возвышающиеся фуры Добираюсь до места в темноте, под моросью мелкого дождя, и вновь пеняю себе: «Зачем потащилась в такую мокрядь, да ещё и в пятницу!»
Но субботнее утро неожиданно свежо и росисто, и надев блестящие резиновые сапоги, бреду по саду, оставляя на бобрике травы яркий след. Срываю, стряхнув переливчатые тугие капли, и кидаю в рот ягодку чёрной смородины, выдёргиваю тонкий розово-восковой хвостик ранней морковки.
«Остаться б здесь навсегда, фантазирую я ни с того, ни с сего, ходить в плаще цвета хаки с капюшоном до глаз, в толстом вязаном свитере. По весне копать огород, невзирая на быстро вспухающие водяные мозоли, сажать картошку, засеять, наконец (давно собиралась!), все свободные места в саду цветными ромашками и родить мальчика маленького взъерошенного мальчика с розовыми пятками и ямочками на локотках. Брать у соседки молоко и творог, а по вечерам, убаюкав сына, читать Чехова и Набокова, смотреть на рожок месяца, слегка подрагивающий от поднимающего с земли тёплого воздуха». Я катаю и катаю, как мягкий резиновый шарик, эту мысль, и явственно вижу и люльку (тук-тук-тук, как на деревянной раскрашенной лошадке), и манеж в саду, и качели, и синий трёхколёсный велосипед у крыльца.
«Ишь, нагородила семь вёрст до небес! одёргиваю себя. Рожать в сорок лет! Да и от кого?»
К полудню поднимается ветер, и тучи бегут торопливой толпой. Общий поднебесный гул распадается на отдельные ломти: стонут, мечутся тополя за забором, хлопает плёнка на соседском парнике, с глухим мягким стуком падают яблоки, которых в этом году море: хватит и на джем, и на пастилу, и на варенье. Эти яблоки на дорожках, на грядках, на траве как-то увязываются в моей голове с Евой, змеем, любовью. Подбираю с земли одно бокастое, румяное меланхолично надкусываю, потерев о штаны. И снова представляю младенца с пухлыми коленками, пёрышками лёгких волос, быстро-быстро бьющимся маленьким сердечком. Ох, эти яблоки повсюду к добру ли?
Вдалеке погромыхивает надвигающаяся гроза. Гром всё ближе, суше, резче, копья и стрелы молний рассекают небосвод, оставляют в глазах долгий светящийся след. И дождь, колышущийся под ветром плотной и упругой, как плащ-палатка, серой тканью, шлёпает по листьям лопуха, грохочет по металлической крыше веранды, ломится в закрытое окно, стекая по стеклу сплошным потоком.
Через полчаса ливень уходит дальше. Боязливо выглядывает солнце, деликатно отодвинув в сторону особо надоедливую чёрную толстую тучу, как я, бывает, робко отодвигаю от лица рюкзак на чьих-то плечах в переполненном вагоне метро. Гулкие капли, взмётывая маленькие фонтанчики, срываются с крыши в подставленное ведро. Стихает ветер, и облака плывут важно и неторопливо, складываясь в причудливые фигуры. Я вижу то маму-медведицу с махоньким сыночком, то величавый парусник, то храм с колокольней, окружённый высокой стеною.
Вечером иду смотреть закат. Солнце, перед тем как упасть в тучу, отражается от её лилового брюха, перекрашивая и ромашки, и зверобой, и цикорий в марсианский оранжевый цвет: завтра опять ненастье.
Да и сегодня дождь не замедлил себя ждать. По беззвёздному подолу ночи проходят яркие всполохи далёкой грозы. Бормочет спросонок гром, и дождь, совсем не такой, как днём, а прямой тихий и неспешный перебирает холодными пальцами листья зелёного ещё клёна. Хорошо, что завтра мне не нужно возвращаться в город. Завернусь в непогоду, как в кокон, в её шелест, шорох, шёпот, всплакну в подушку под старенькой ситцевой наволочкой в мелких цветках, уверяя себя, что всё хорошо, и что в одиночестве есть своя неизъяснимая прелесть. А потом буду спать день напролёт или просто валяться в постели с книжкой и смартфоном, выползая из-под одеяла лишь затем, чтобы налить себе чаю. Хотя нет без смартфона (тем более что интернет здесь почти не ловит): что толку в этом бесконечном перелистывании чужих мыслей, чужих лиц, чужих судеб. Разобраться б в своей.
А в понедельник снова будут мягко щёлкать дворники автомобиля, вскипать под колёсами мелкие лужи, и рябина в ярко-рыжих нарядных гроздьях напомнит о том, что осень близко. И сынок, маленький, не родившийся сынок, будет мерещиться мне на лобовом стекле.
Синица в небе
Иногда на Тамару Ивановну нападали желания столь сильные, что никакое их осуществление не принесло бы удовлетворения равнозначное силе этого самого желания.
Вот и теперь Тамара Ивановна возжелала юбку-карандаш в «гусиную лапку» так, как в юности, в пору дефицита, не грезила о костюмчике «Шанель». Эту свою мечту о юбке Тамара Ивановна называла «синица в небе». Конечно, Тамара Ивановна прекрасно знала поговорку про журавля в небе и синицу в руке, но считала, что её цель несколько мелка, чтобы считать её недосягаемым журавлём.
В поисках юбки Тамара Ивановна методично обошла все близлежащие магазины и торговые центры, потом магазины подальше, тоскуя от унылых рядов одинаковых чёрных юбок, сшитых на прямоугольную женщину: с одинаковыми мерками в талии и бёдрах.
Отчаявшись заполучить нужную обновку, Тамара Ивановна решила сшить юбку в ателье на заказ, но и здесь её ждала неудача. И «гусиная лапка», правда, не такая крупная, как хотелось Тамаре Ивановне, обнаружилась, и подкладку поставить приёмщик предлагал, и молния нашлась нужного цвета, но даже вообразить, что нужно раздеться в стылом закутке металлического ангара в присутствии чужого мужчины, который не был даже закройщиком, чтобы он снимал мерки с Тамар-Ивановнего тела, последняя не могла.
Раньше, особенно когда дети были маленькие, Тамара Ивановна шила сама на швейной машинке, но теперь эта машинка, стояла в квартире Тамары Ивановны без дела, как советский почётный пенсионер, накрытая белой ажурной салфеткой. Почему так произошло?
История, которая будет разворачиваться в дальнейшем повествовании, началась со швейной машинки «Подольск» с ножным приводом в деревянной тумбе, которая была у мамы маленькой Тамары. Та машинка капризная: мама говорила Томе, что если кто другой за машинку сядет, она и этому человеку шить не будет, и, обидевшись, потом, когда мама сядет за неё, тоже характер проявит, сначала ниток попутает. Лукавила ли мама, чтоб Тома ценную вещь не испортила, правду ли говорила? Но Тома, всё равно чуть что и за машинку, пока мамы дома нет.
Сама машинка красавица! Стройная шейка, матовый чёрный круп, как у породистой кобылицы, золотые вензеля, алые мушки цветочков, блестящие детальки. Орнамент перекликался с жостовскими и хохломскими классическими мотивами, и пусть Тамара об этом не догадывалась, каждый раз эта красота, воспринимаемая, должно быть, на генетическом уровне, вводила Тому в непродолжительный художественный ступор. Открыв деревянную тумбу и установив машинку на подставку, Тома, отойдя от восхищения, легонько поглаживала машинку, словно, и вправду, перед нею норовистая лошадка.
На ножной швейной машине шить целая наука: и нитку правильно в иголку заправить, все лабиринты пройдя, нигде не сбившись; и колесо в одну сторону крутить. Чуть полуоборот в другую, нитки запутаются, челнок застрянет, и шитьё ни с места. А Тома, спешит, торопится, так что нет-нет, а и крутанёт колесо в другую сторону! Нитки в ком собьются, впору грачу в гнездо отдать, Тома их разрежет, машинку уберет, как будто и не открывала вовсе. Только мама, как ни таись, рукодельничать сядет, сразу поймёт. Головой покачает да скажет, что машинка капризничает.
Замуж юная Тамара выскочила, едва закончив десятилетку, потому как мама погибла, оставив Тамару одну-одинёшеньку, как былинку на ветру, да и от дома остались одни головешки. Горе-горькое, чудовищная трагедия! Старалась не вспоминать Тамара, как всё произошло больно и страшно, да как забудешь? И ничего так не хотелось Тамаре, как семьи, любви и участия, да чтоб было, куда голову прикачнуть.
Жили молодые тяжко: без чьей-либо помощи. И дочки родились быстро: первая ровно через год после свадьбы, вторая ещё через два года.
И каждая покупка событие, будь то шубка из искусственного меха для Тамары или мужнины зимние ботинки. И пусть мечтала Тамара о машинке, да куда там! Недосягаемая мечта.
Но внезапно и неожиданно они разбогатели. Гасились (проще сказать, выкупались) облигации внутреннего трёхпроцентного займа 1956 года, на что никто и не рассчитывал. Те, кто их приобрёл когда-то (часто не по своей воле), давно махнули на них рукой, если ещё живыми оставались. Когда Тамара была маленькой, они с подругами часто играли в эти облигации, выглядевшие солиднее настоящих денег. Но вот поди ж ты! Те, что нечаянно у мужа сохранились, обернулись для молодожёнов ста пятьюдесятью рублями. Деньги огромные, деньги неслыханные! И решили молодые машинку купить, непременно с ножным приводом. Ручные-то машинки Тамара не уважала: велика ли мудрость крути ручку, да крути! Это уж совсем недоумком надо быть, чтобы её не освоить.
А на дворе меж тем семидесятые, если кто помнит, всё в дефиците, а если что выкинут, в очереди полдня, а то и полгода простоишь, смотря за чем. Но не роптали, кто ж знал, что по-другому бывает?!
Поехали Тамара с мужем на Кутузовский проспект. Там на пересечении с Дорогомиловской улицей магазин «Свет»: люстры великолепные, которые сто̀ят, как самолёт, в том смысле, что их на зарплату купить невозможно. Но вдруг им сегодня повезёт, и что-нибудь недорогое, но миленькое выбросят, тогда прикупят к машинке в довесок, себе на радость: деньжищи-то огроменные в кармане. Тамара, пока ехали, несколько раз бровки домиком на мужа посматривала: не потерял бы деньги-то!
А почему именно на Кутузовку?
Вы за грибами ходили когда-нибудь? Иногда входишь в лес и сразу понимаешь: грибной! По запаху, по берёзкам и елям, по тонкой шелковистой траве, даже по паутинкам: если паутинки по лесу висят, значит, ветра в этой глуши нет, а грибы ветра не любят.
Так раньше и за покупками ездили: сначала в «подозрительные» места, где нужная вещь может быть, потом уж во все остальные. Удачей считалось, если вокруг магазина очередь кругами значит, дают что-то стоящее.
Так что в «Свет» не случайно забрели: на люстры полюбоваться, на торшеры рты поразевать. А тут, вот уж повезло! Как раз машинки швейные и продают! Как по заказу. Народу немного, человек семь всего. Такого везения у Тамары Ивановны ни до, ни после не было за всю жизнь. Только рано радовалась! Машинок всего пять. Но в очередь всё равно встали. Любимое слово: «вдруг?» Тогда-то люди чаще в чудеса верили. Может, от того, что машину швейную без очереди купить чудо?
Да вот ещё докука: каждую машинку продавец очень тщательно проверяет, строчит на ней, весьма ловко. А очередь любуется шоу, сейчас бы сказали. В машинке функций видимо-невидимо: шьёт ровной строчкой, обмётывает этого хватило б с лихвой. А она ещё и вышивать «умеет», но не только так, как на маминой машинке ришелье, без лапки прижимной сложно. А здесь пластмассовый регулятор повернёшь одна вышивка, еще повернёшь другая! И все-все функции продавец проверяет. Все ждут, и Тамара Ивановна тоже ждёт, терпит, довольна даже.
Вот одну машинку продали, вторую и впервые хочется Тамаре, чтобы очередь не двигалась, потому что чем их черёд ближе, тем мечта дальше. Вот уж третью продавец проверяет. Проверяет-проверяет сбоит машина
Минут сорок продавец бился нет, говорит, брак, отправлять будем поставщику. Ещё одно сердце ход пропустило, у той женщины, что пятой стояла. Тамара с мужем и не надеялись почти, а та уверена была, что купит.
И не выдержала она, рукой махнула и ушла. А Тома вздохнула тихохонько, боясь удачу спугнуть, мечта на шажочек к ней придвинулась.
Прехорошенькая душистая дама в каракуле продавца спрашивает:
А «Веритас» вы не ждёте?
Только сейчас Тамара сообразила: те, что в продаже «Подольск», как мамина, только посовременнее, помодерновее. На «Веритас» Тамара и не рассчитывала, понимала, что на такую даже денег от облигаций, что в два раза больше её зарплаты, всё равно не хватит, и убедила себя, что «Веритас» ей ни к чему.
Здесь самое время оставить Тамару Ивановну грезить о швейной машинке, будь то «Подольск», «Веритас» или даже «Зингер», чтобы задаться вопросом: как в те времена, о которых ведётся рассказ, узнавали какая машинка лучше, какая хуже? Никакой рекламы не было, только «сарафанное радио». Удивительно, но раздражающая, назойливая, всем надоевшая сегодняшняя реклама, получается, нужна?
Но снова вернёмся к Тамаре и её мужу. Надо заметить нечто очень важное: Тамара беременна, на восьмом месяце. Март в тот год был снежный, вьюжный, и Тамара в вышеупомянутой шубке из искусственного меха, в шапке-ушанке, какие у всех и мужчин, и женщин. Несколько позже на машинке, о которой сейчас только мечтает, Тамара сошьёт себе ушанку из меха енотовидной собаки. Как она гордилась этой шапкой! Самое главное, что подкладку всю прострочила-простегала, ну как ватное одеяло, помните? Да и подкладка была не из подкладочной ткани, а из обрезков, оставшихся от ранее сшитого ею на заказ платья из натурального шёлка. Сейчас никого этим не удивишь и у пальто, и у рюкзаков подкладка может быть с любым растительным рисунком, любой расцветки, а тогда изнаночная сторона меховой шапки не просто персикового цвета, а в розовых и коричневых цветочках революция!
Продавец, меж тем, отвечает:
Ну вот, теперь вам «Веритас» подавай!
И не грубо так сказал, не по-хамски, но душистая дама, помявшись в нерешительности, развернулась даже уходить, но осталась. Синица в руках, знаете ли, для многих важнее, чем журавль в небе. Каждый в очереди горестно вздохнул: «Эх!», и руками в душе всплеснул обречённо, но никто пока не ушёл, потому как эта швейная машинка и синица, и журавль одновременно, для Тамары, во всяком случае, точно.
Вот и последняя машинка проверена, и счастливая пара побежала в кассу; Тамара с мужем в очереди, ведущей в никуда: машинок больше нет.
Машинок больше нет, но никто не уходит. Ждут. И отлично, знаете ли, ждут: в магазине, в зале, не на улице же! (Бывали и такие очереди часа три на ветру, под дождём, внутрь магазина попадёшь как в рай!) Только чего ждут непонятно. По великому закону вселенской подлости уйдёшь, а за твоей спиной
Головы задрали, на люстры глазеют. Красивые! Вот прямо над Тамарой за 53 рубля. Интересно посмотреть на человека, который эту люстру купит. Над головой люстры, у мужа 150 рублей в кармане (целое состояние!), тепло и светло, а машинок-то больше нет!
Но кто-то наверху расщедрился в этот день на удачи. Продавец усталым голосом говорит:
Есть ещё три машинки в полированных тумбах, за 201 рубль. Мы их после обеда выкатим в продажу.