Многим такая роль чудесно подходила например, одной даме, воплощающей в себе все женские добродетели. Очевидно, муж ее боготворил, а если нет, то он подлый негодяй, достойный мучительной смерти. Звали эту даму Адель Ратиньоль. Описать ее можно разве что устаревшими эпитетами, с помощью которых столь часто изображали героинь рыцарских романов и прекрасных дам наших грез. Все чары и достоинства этой женщины были напоказ, без утайки, вся ослепительная краса на виду: и водопад золотых волос, не покоряющийся ни гребню, ни шпилькам; и глаза поистине сапфировой синевы, и губы бантиком, при взгляде на которые вспоминались спелые вишни или другие сочные алые фрукты. Она слегка располнела, но это ничуть не портило изящества каждого ее шага, позы, жеста. Самый придирчивый критик не пожелал бы сделать ее полную белую шею хоть чуточку худее, а красивые руки тоньше. Таких прелестных ручек не видывал свет, а уж до чего приятно было смотреть, как они вдевают нитку в иголку или поправляют золотой наперсток на тонком среднем пальчике, когда мадам Ратиньоль увлеченно шила ночные костюмчики либо украшала корсет или нагрудник!
Мадам Ратиньоль очень любила миссис Понтелье и частенько сидела с ней после обеда, взяв свое шитье. Сидела она с миссис Понтелье и в день, когда привезли посылку из Нового Орлеана. Устроившись в кресле-качалке, мадам Ратиньоль усердно шила крошечный ночной костюмчик.
Она и для миссис Понтелье принесла выкройку. Задумка у костюмчика была просто чудо: он скрывал детское тельце полностью, только и выглядывали глаза, как у маленького эскимоса. Предназначалась одежка на зиму, когда из дымоходов тянет предательским сквозняком, а через замочные скважины проникают в дом коварные порывы студеного ветра.
Миссис Понтелье не сомневалась, что всем насущно необходимым ее дети обеспечены, а потому не видела смысла тратить лето на волнения о зимней одежде. Однако же, боясь показаться грубой, она расстелила газеты на полу галереи и под руководством мадам Ратиньоль вырезала-таки выкройку непроницаемого костюмчика.
Роберт сидел там же, где и в прошлое воскресенье. Миссис Понтелье тоже устроилась на верхней ступеньке и вяло оперлась на столбик перил. Время от времени она протягивала лежащую рядом коробку конфет мадам Ратиньоль.
Выбор давался той нелегко; но в конце концов она остановилась на батончике нуги, хотя и тут мешкала: а не слишком ли тяжелая пища, не повредит ли ей? Мадам Ратиньоль состояла в браке уже семь лет. Примерно каждые два года у нее рождался ребенок. К тому времени она обзавелась тремя, но подумывала о четвертом. Она только и говорила что о своем «положении». «Положения» никто бы и не заметил, не своди мадам Ратиньоль каждый разговор к этой теме.
Роберт принялся ее успокаивать: он-де знал женщину, которая только и ела нугу на протяжении всей Заметив, как покраснела миссис Понтелье, он спохватился и сменил тему.
Пусть миссис Понтелье и вышла за креола[5], до конца среди креолов она так и не освоилась: прежде им не доводилось столь близко общаться. Тем летом у Лебренов отдыхали одни креолы. Все они друг друга знали и казались одной большой семьей, в которой царят любовь и взаимопонимание. Их отличала от других одна особенность, поразившая миссис Понтелье больше всего, а именно полное отсутствие ханжества. Поначалу привычка свободно выражать мысли казалась миссис Понтелье непостижимой, хотя ее не слишком удивило, что в креольских женщинах эта черта сочетается с высокой добродетелью, причем подлинной и врожденной.
Никогда Эдне Понтелье не забыть, как мадам Ратиньоль рассказывала старому месье Фаривалю душераздирающую историю о своих accouchements[6], да еще во всех подробностях. Миссис Понтелье постепенно привыкала к таким маленьким потрясениям, однако ее щеки все равно предательски краснели. Ее появление не раз прерывало очередную курьезную историю, которой Роберт развлекал веселую компанию замужних дам.
По пансиону из рук в руки передавалась одна книга. Когда очередь дошла до миссис Понтелье, содержание ее глубоко поразило. Она считала, что такую книгу надо читать тайно, в одиночестве, хотя остальные ничуть не смущались а вот миссис Понтелье, заслышав шаги, тотчас прятала книгу. Более того, произведение открыто критиковали и обсуждали за столом. Миссис Понтелье решила больше ничему не удивляться в пансионе что ни день, то какая-нибудь странность.
V
Приятная собралась компания в тот летний день: мадам Ратиньоль увлеченно шила и частенько прерывалась, чтобы рассказать какую-нибудь историю или интересный случай, при этом взволнованно размахивала безупречными руками; Роберт и миссис Понтелье праздно сидели и время от времени обменивались словами, улыбками и взглядами, в которых читалось установившееся между ними доверие и camaraderie[7].
Весь минувший месяц Роберт следовал за миссис Понтелье, как тень. В этом не видели ничего удивительного. Когда миссис Понтелье приехала, многие даже предсказывали, что он посвятит себя новой гостье пансиона. Вот уже одиннадцать лет то есть с пятнадцати Роберт каждое лето на Гранд-Айл проводил в качестве верного спутника какой-нибудь мадам или мадемуазель. Иногда его внимание привлекала барышня или опять же вдова, но чаще всего интересная замужняя женщина.
Два лета подряд он провел в лучах присутствия мадемуазель Дювинь. Увы, к третьему лету она умерла тогда Роберт притворился безутешным и пал ниц перед мадам Ратиньоль в надежде на крохи ее сочувствия и утешения.
Миссис Понтелье с удовольствием любовалась своей прекрасной соседкой, как любуются безгрешной Мадонной.
Знали бы люди, какая жестокость кроется за этой прелестной оболочкой! заметил Роберт. Понимала ведь, как я ее обожал, и позволяла мне! Вечно «Роберт, поди сюда», «Роберт, уйди», «встань, сядь, сделай то, сделай сё», «проверь, спит ли ребенок», «принеси, пожалуйста, наперсток я его положила бог знает куда», да «почитай мне Доде, пока я шью».
Par exemple![8] Мне и просить не приходилось. Ты сам вертелся под ногами, как надоедливый кот.
Скорее, как преданный пес! А стоило только Ратиньолю появиться на горизонте, так я у вас и правда превращался в пса. Passez! Adieu! Allez vous-en![9]
Может, я боялась, что Альфонс приревнует, перебила мадам Ратиньоль с напускной наивностью.
Все трое рассмеялись. Правая рука ревнует левую! Сердце ревнует душу! Раз уж на то пошло, креольские мужья вообще лишены ревности пагубная страсть у них атрофировалась за ненадобностью.
А Роберт тем временем рассказывал миссис Понтелье о своей некогда безнадежной страсти к мадам Ратиньоль, о бессонных ночах, об огне, столь всепоглощающем, что само море шипело, когда Роберт нырял в него по утрам. А прелестная швея сопровождала его исповедь презрительными замечаниями:
Blagueur farceur gros bete, va![10]
Роберт никогда не говорил с миссис Понтелье вот так, полушутя. Она не знала, что и думать. Сколько в его словах было шутки, а сколько правды? Одно ясно: он часто объяснялся мадам Ратиньоль в любви, даже не помышляя, что его воспримут всерьез. Слава Богу, он не вел себя так с миссис Понтелье! Это было бы неприемлемо и глупо.
Миссис Понтелье взяла с собой принадлежности для рисования, которым время от времени развлекалась. К слову, это развлечение ей очень нравилось. Никакое другое занятие не приносило ей столько радости.
Миссис Понтелье давно хотела попробовать силы и нарисовать мадам Ратиньоль. В ту минуту соседка была хороша, как никогда, и сама просилась на холст: в ее позе чувственность соседствовала с целомудрием Мадонны, а великолепные золотые волосы сияли еще ярче в свете закатного солнца.
Роберт устроился ступенькой ниже, чтобы наблюдать за работой миссис Понтелье. Она свободно владела кистью навык этот пришел не от долгой практики, а от природной склонности. Роберт внимательно следил за каждым ее движением и время от времени передавал мадам Ратиньоль восторженные замечания на французском:
Mais ce nest pas mal! Elle sy connait, elle a de la force, oui[11].
Увлекшись, он разок склонил голову к плечу миссис Понтелье. Она мягко отстранила друга. Роберт повторил свою дерзость. Разумеется, он так поступил по недомыслию иного объяснения миссис Понтелье не видела, однако позволять подобное тоже не собиралась. Она не стала возмущаться, только вновь мягко, но решительно отстранила его. Он не извинился. Законченная картина не имела ни малейшего сходства с мадам Ратиньоль. Натурщица очень расстроилась, что получилось непохоже. И все равно портрет вышел красивый и не без достоинств.
А вот миссис Понтелье так не думала. Придирчиво оглядев набросок, она жирно перечеркнула нарисованное и скомкала лист.
По ступенькам взбежали дети; квартеронка шла за ними на расстоянии, которое маленькие подопечные сами для нее определили. Миссис Понтелье попросила сыновей отнести в дом краски и свои вещи. Она хотела немного поддразнить малышей и поболтать с ними, но те отнеслись к ее поручению очень серьезно и отвлекаться не стали. Не устояли они только перед коробкой с конфетами. Оба послушно взяли выбранные миссис Понтелье сладости, сложив пухлые ручки ковшиком в тщетной надежде, что мать наполнит их до краев, а потом сразу ушли.
На западе клонилось к закату солнце, а томный летний ветерок принес с юга чарующий аромат моря. Дети, переодетые в нарядные костюмчики, собрались играть в дубовой роще. Их звонкие голоса отдавались в ушах.
Мадам Ратиньоль сложила шитье, а наперсток, ножницы и нитки аккуратно завернула в кусок ткани и хорошенько заколола булавкой. На женщину вдруг напала слабость. Миссис Понтелье мигом принесла одеколон и веер. Она освежала лицо мадам Ратиньоль одеколоном, а Роберт с чрезмерным усердием размахивал веером.
Недомогание вскоре прошло миссис Понтелье в глубине души подозревала, что виной ему была лишь игра воображения, ведь лицо подруги ни на миг не утратило розового оттенка.
Миссис Понтелье молча смотрела, как белокурая красавица идет по бесчисленным галереям с величавостью и грацией, присущими только королевам, да и то в особых случаях. Навстречу подруге выбежали ее дети. Двое взялись за белые юбки, а третьего она забрала у няньки и понесла сама, осыпая поцелуями и прижимая к себе с необычайной нежностью и заботой. А ведь доктор, как все прекрасно знали, запретил ей поднимать что-либо тяжелее булавки!
Вы идете купаться? спросил Роберт миссис Понтелье. Хотя не столько спросил, сколько напомнил.
Наверное, нет, нерешительно ответила она. Я устала. Нет, вряд ли.
Взгляд ее скользнул от Роберта к заливу, в чьем гулком рокоте звучал ласковый, но властный призыв.
Пойдемте! настаивал Роберт. Нельзя пропускать купание. Вода наверняка теплая, как молоко, она вам нисколько не повредит.
Он надел на миссис Понтелье широкополую соломенную шляпу с крючка у двери. Они вместе спустились и пошли к пляжу. На западе садилось солнце, а ласковый ветерок обдавал теплом.
VI
Эдна Понтелье не могла себе объяснить, почему сначала собиралась отказать Роберту, пусть и хотела пойти с ним на пляж, а потом вдруг согласилась, повинуясь из двух противоречивых побуждений именно этому.
Мало-помалу в ней неуверенно загорался загадочный свет свет, который и указывает путь, и запрещает ему следовать.
То было начало, и пока этот свет лишь приводил ее в замешательство. Он пробуждал мечтательность, задумчивость, неясную тоску, из-за которой она и предавалась слезам в полночь. Словом, миссис Понтелье задумалась о себе как о личности, начала осознавать свою роль в мироздании, разницу между внутренней жизнью и поведением в жизни повседневной. Тяжелое бремя мудрости для молодой двадцативосьмилетней женщины а может, для любой женщины, ибо Святой Дух редко удостаивает женщин подобной милости. Однако все и особенно мир обязательно начинается с неопределенности, великой путаницы, хаоса и большого потрясения.
Да, немногие способны пережить такое начало! Немало душ гибнет в стремительном водовороте!
Голос моря соблазнителен, неумолчен он шепчет, звучно требует, ласково уговаривает, зовет душу поблуждать немного в безднах одиночества, затеряться в лабиринтах самосозерцания.
Голос моря говорит с душой. Прикосновение моря чувственно, оно заключает тело в ласковые тесные объятья.
VII
Миссис Понтелье редко делилась своими мыслями, эта черта попросту противоречила ее характеру до недавнего времени. С малых лет она бессознательно постигала двойственность жизни: есть жизнь внешняя, подчиненная правилам, а есть внутренняя, ставящая их под вопрос.
Тем летом на Гранд-Айл миссис Понтелье приподняла покров сдержанности, под которым всегда скрывалась. Наверное (а как иначе?), ее к этому побудила целая совокупность разных причин где-то скрытых, где-то более заметных, но самым очевидным было влияние Адели Ратиньоль. В первую очередь Эдну заинтересовала исключительная, даже чрезмерная привлекательность креолки, так как миссис Понтелье отличалась восприимчивостью к прекрасному. Далее Эдну очаровала в Адели необыкновенная искренность натуры, очевидная каждому и столь разительно отличавшаяся от ее собственной привычной сдержанности вероятно, поэтому миссис Понтелье и привязалась к мадам Ратиньоль. Кто знает, из каких металлов куют боги невидимые узы, которые мы зовем то привязанностью, то любовью.
Однажды утром дамы вдвоем отправились на пляж, укрывшись в тени большого белого зонтика и держась за руки. Эдна уговорила мадам Ратиньоль оставить детей дома, хотя и не убедила отказаться на время от крохотного свертка с рукоделием Адель умоляла подругу разрешить ей спрятать шитье в глубине сумочки. Каким-то чудом они ускользнули от Роберта.
До пляжа добрались не без препятствий: буйные сорняки по обе стороны от длинной песчаной дороги упорно преграждали им путь. По бокам простирались необъятные поля желтых ромашек. А еще дальше один за другим тянулись огороды, тут и там перемежаясь с маленькими плантациями лимона и апельсина. Вдали блестели на солнце темно-зеленые кусты.
Обеих дам природа наградила высоким ростом, хотя сложение мадам Ратиньоль отличалось женственностью, подобающей матери. Прелесть фигуры миссис Понтелье осознавалась не сразу. Тело ее было обозначено чистыми, изящными, симметричными линиями, в коих читалась необыкновенная грация; ее фигура ничуть не соответствовала шаблонной моде со страниц журналов. Случайный прохожий вряд ли задержал бы взгляд на миссис Понтелье. А вот человек наблюдательный, с хорошим вкусом, по достоинству оценил бы благородную красоту ее сложения, безукоризненность осанки и жестов то, что выделяло Эдну среди прочих.
Тем утром она надела легкий белый муслин в волнистую коричневую полоску, а еще белый льняной воротничок и широкополую соломенную шляпу, снятую с крючка у двери. Шляпка небрежно сидела на тяжелых завитках золотисто-каштановых волос.
Мадам Ратиньоль тщательнее следила за цветом лица и потому закрылась вуалью из кисеи. На руки женщина надела лайковые перчатки с длинными крагами, прикрывающими запястья. Белоснежное платье с пышными оборками необыкновенно ей шло. Вообще оборки и летящие ткани подчеркивали ее яркую, дивную красоту так, как никогда не сумел бы строгий крой.