Привлеченным специалистам было трудно понять крайне враждебное отношение нашей семьи ко всей системе здравоохранения. Нам самим трудно понять наше крайне враждебное отношение ко всей системе здравоохранения. Когда случилась авария с газонокосилкой и маме отрезало два пальца на ноге, она чуть-чуть отлежалась на травке и уже собралась подниматься, и тут к ней приехала скорая. Мама весьма удивилась и спросила у медиков: «Вы здесь зачем?» Когда детский врач сообщил маме, что мне надо удалить миндалины, она поблагодарила его за заботу и сказала, что мы, наверное, справимся сами, в домашних условиях.
На самом деле нам просто не хочется, чтобы Эльфи оставалась одна. Нику надо работать, он и так отстает от всех графиков, а мне уже скоро придется вернуться домой в Торонто, чтобы освободить Уилла от обязанностей няньки при младшей сестре. Его ждут в Нью-Йорке: учеба и политическая борьба. На языке индейцев-мохоков Торонто звучит как Тхаронто, что означает «место, где деревья растут из воды». (Мне нравится, что наши канадские города носят названия, в которых есть грязь, и вода, и деревья, особенно в нынешние времена, когда городам дают прозвища вроде «Финансовый центр», или «Центр передовых технологий», или «Издательская столица», или «Самый космополитичный город в мире».) Но пока я еще здесь, и сегодня вечером мы с Джули разопьем бутылку вина на веранде ее дома в Уолсли зеленом микрорайоне, где высоченные вязы создают соборные своды из пятнистых теней. Мы замечательно проведем время, пока ее дети будут смотреть видео в гостиной.
Мы с Джули вместе росли в Ист-Виллидже. Мы с ней троюродные сестры, и наши мамы тоже лучшие подруги. (Кстати, мы с Эльфи не только родные сестры, но еще и троюродные; чтобы это понять, нужно знать, что в свое время из России в Канаду, спасаясь от армии анархистов, переехали всего лишь около восемнадцати предприимчивых меннонитов, так что в общем, вы поняли.) В детстве мы с Джули вместе купались в ванне, придумывали всякие игры вроде «Спрячь мыло» и экспериментировали, касаясь друг друга языками, когда постепенно до нас начала доходить страшная правда, что в будущем нам придется проделывать что-то подобное, если нам хочется строить нормальную жизнь с мальчиками и мужчинами.
Джули работает почтальоном. Она крепкий орешек. Ежедневно проходит пешком миль пятнадцать, с двумя тяжеленными сумками на каждом плече. Если вдруг начинается дождь, она отпирает рабочим ключом ближайший зеленый почтовый ящик из тех, что обычно стоят на углу, забирается внутрь и сидит. Курит и слушает новостные подкасты в наушниках. За это она постоянно получает выговоры от начальства и за прочие бессчетные провинности, как в тот раз, когда она закатала повыше пояс форменной юбки, выданной Почтой Канады, чтобы выглядеть сексапильнее. Иногда ее отстраняют от работы на день, два или три в зависимости от тяжести преступления, но ее это даже устраивает, потому что в такие дни она может спокойно проводить детей в школу, а не будить их в темноте, чтобы отвести к соседке прямо в пижамах. Джули недавно развелась с мужем, высоким, как каланча, скульптором и живописцем, и теперь вовсю пользуется программой медицинского страхования сотрудников и посещает психотерапевта, которого ей оплачивает Почта Канады. У нее все хорошо, она вполне счастлива и довольна жизнью, просто ей нравится говорить о себе, о своих чувствах и целях, надеждах и разочарованиях. А кому это не нравится? Ее психотерапевт, аналитик юнгианской школы, говорит, что она самая оптимистичная из всех его пациенток за годы терапевтической практики, а полное отсутствие у нее сновидений стало для него источником постоянного вызова.
Мы сидели у нее на веранде, пили дешевое красное вино, закусывали его сыром и крекерами и говорили о чем угодно, но только не об Эльфи, которая была словно время в том смысле, что я никогда не смогла бы его удержать, хотя оно крепко держит меня. Восьмилетний сын Джули и ее девятилетняя дочка до сих пор любят обниматься и сидеть на коленях у взрослых. Они смотрели «Шрека» в гостиной, но каждые пять-десять минут выбегали к нам на веранду (каждый раз Джули бросала свою сигарету в траву у крыльца, чтобы дети не видели, как она курит, а потом поднимала и докуривала до конца) и сообщали, что там такое, такое! Это надо увидеть! Оно как будто Пару минут они спорили, что с чем сравнить, а мы с Джули кивали в полном изумлении. Джули периодически поглядывала на свою сигарету, тлеющую в траве. Потом они внезапно умолкали и стремительно, будто стрижи, мчались обратно в гостиную к своему фильму.
Они думают, что от курения бывает СПИД, сказала Джули, поднимая дымящуюся сигарету. Мы заговорили о детях, о том, что они навсегда остаются для нас малышами, сколько бы им ни было лет, и мы одержимы их благополучием, и непрестанно и дико страдаем, и виним себя за каждую наносекунду пережитого ими несчастья. Мы готовы пожертвовать собственной жизнью, лишь бы не видеть, как глаза наших детей медленно наполняются слезами. Мы говорили о наших бывших мужьях и любовниках, о нашем страхе, что нас больше никто не захочет как женщин, что мы умрем в одиночестве, без любви, покрытые пролежнями глубиной до костей. И мы вообще сделали хоть что-то правильное в этой жизни?
Наверное, да. Мы сохранили нашу дружбу, мы всегда будем рядом друг с другом, и однажды, когда наши дети уже станут взрослыми и разъедутся, бросив нас прозябать в сожалении, меланхолии и старческой немощи, когда наши родители умрут от накопившихся горестей и усталости от жизни, когда наши мужья и любовники разбегутся по собственному почину или мы сами выгоним их за порог, мы с ней купим один на двоих маленький домик в какой-нибудь прекрасной деревне, станем рубить дрова, брать воду в колодце, рыбачить, играть на пианино, петь на два голоса арии из «Иисуса Христа суперзвезды» и «Отверженных», вспоминать прошлое и ждать конца света.
Уговор?
Уговор.
Мы ударили по рукам и свернули себе косячок. Мы уже начали замерзать на открытой веранде. Мы сидели и слушали, как трещит и ломается лед на реке в одном квартале от дома, и мне вдруг подумалось, что, наверное, было бы здорово, если бы глыбы льда взмыли в воздух, как птицы, и полетели бы прочь от всего этого бурлящего давления. Наверное, было бы здорово наблюдать, как куски льда летят высоко над Портедж-авеню курсом на север, домой. Мы смотрели в беззвездную, студеную, ясную апрельскую ночь. Наблюдали, как гаснут огни в окнах соседних домов. Дети Джули уснули на диване в гостиной, сжимая в руках пульты управления для тысячи современных устройств.
Почему Дэн не присмотрит за Норой? спросила Джули. (Дэн отец Норы, человек увлекающийся, легко возбудимый и сентиментальный. Сейчас мы в процессе развода.) Ситуация вполне себе чрезвычайная. Он же вроде бы говорил, что ты всегда можешь рассчитывать на него в экстренных случаях? Ты говорила ему об Эльфи?
Он сейчас на Борнео, сказала я. С какой-то воздушной гимнасткой.
Хорошо ему. Я думала, он живет в Торонто.
В принципе, да чтобы быть ближе к Норе. Но сейчас он на Борнео.
Он вернется в Канаду? спросила Джули.
Наверное, да. Я не знаю. Нора говорила ему об Эльфи.
А Барри оплачивает Уиллу учебу в Нью-Йорке? спросила Джули. (Барри отец Уилла, человек во многом загадочный и весьма состоятельный. Занимается разработкой стохастических моделей волатильности курса валют для какого-то крупного банка. Мы почти не общаемся.)
Да пока да.
Норе нравится танцевать? (Собственно, из-за танцев мы и перебрались в Торонто: чтобы Нора училась в определенной балетной школе, куда смогла поступить только благодаря стипендии. У меня самой нет таких денег.)
Очень нравится, но она страдает, потому что считает себя толстой.
Боже, сказала Джули. Когда же закончится это дерьмо?
Я поймала ее с сигаретой.
Она курит, чтобы меньше есть?
Я пожала плечами. Наверное, да. Все танцовщицы курят. Я пыталась с ней поговорить, но
Уиллу нравится в Нью-Йорке? спросила Джули.
Очень, сказала я. Как я понимаю, теперь он марксист. Читает «Капитал».
Круто.
Ага.
Но пришло время прощаться. Я помогла Джули переместить детишек в постель полуволоком, полуходом и пожелала им спокойной ночи. К сожалению, Джули не получила никаких взысканий, ее никто не отстранял от работы, а значит, завтра ей надо было рано вставать. Она выставила у двери свои казенные «почтовые» ботинки, подбитые шипами, и собрала детям обед в школу. В ботинках с шипами удобно ходить по льду. Однажды зимой, после ледяной бури, я застряла на скользком крутом берегу Ассинибойна. Я возвращалась домой пешком, решила срезать путь, перейти через реку прямо по льду и подняться на Осборн-стрит, минуя мост. Но я не сумела подняться на набережную, мои сапоги с гладкой подошвой скользили по обледенелому склону, и я постоянно съезжала вниз. Я пыталась хвататься за тонкие ветви деревьев, нависавших над берегом, но они неизбежно ломались, и я снова съезжала на реку, как по ледяной горке. Я лежала на льду, размышляла, что делать дальше, грызла батончик мюсли, который нашелся в сумке, а потом вспомнила о шипастых ботинках Джули. Я позвонила ей на мобильный, и оказалось, что она была неподалеку на своем почтовом маршруте. Джули велела мне ждать, никуда не уходить, потому что уже через пару минут она примчится меня выручать. Она и вправду пришла очень быстро, сняла подбитые шипами ботинки и сбросила их мне, чтобы я их надела и спокойно поднялась по скользкому склону. Она встала на свою почтовую сумку, чтобы не промочить ноги, и успела выкурить сигарету, пока я поднималась по ледяной круче, как сэр Эдмунд Хиллари, покоряющий Эверест. Потом мы пошли выпить кофе и съесть по пончику с кремом. Спасательные мероприятия порой бывают весьма простыми.
Я попрощалась с Джули, села в машину и какое-то время просто каталась по городу. Мне хотелось и не хотелось проехать мимо нашего прежнего дома на Варшава-авеню. Хотелось и не хотелось вспомнить годы счастливого замужества.
Дэн, мой второй бывший муж, отец Норы, воспитывал Уилла как собственного сына, пока биологический отец Уилла, мой первый бывший муж, изучал в США волатильность валют. Нам обоим казалось, что мы нашли «своего человека» после первых неудачных попыток построить семейную жизнь и теперь все будет правильно и хорошо: мы наконец-то избавились от страданий, порожденных несбывшимися романтическими иллюзиями, и покончили с плохими решениями. Сейчас мы ведем войну на истощение. В основном, как это принято у современных любовников, через мессенджер и электронную почту. У нас бывают короткие периоды перемирия, когда нам обоим надоедает сражаться или нас одновременно накрывает волной ностальгии и тянет на добросердечность. Иногда он присылает мне ссылки на песни, которые, как ему кажется, мне понравятся, или на статьи о космических волнах и тайнах Вселенной, или тысячи извинений за все-все-все. Иногда он напивается и шлет мне длинные колкие диатрибы с перечислением всех моих недостатков, имя которым естественно легион.
«Ничего плохого пока не случилось». Эта строчка из песни Лаудона Уэйнрайта всплыла у меня в голове, когда я проехала мимо дома на Варшава-авеню. В этом доме я начала писать свою подростковую серию книг о родео, и поначалу все было прекрасно: авторских гонораров хватало, чтобы выплачивать часть ипотеки и покупать продукты. Сейчас в серии девять книг. Девять историй о Ронде, девчонке с родео. Но миру Ронды пора измениться, так считает издатель. Нынешние подростки по большей части живут в городах и далеки от проблем юных участниц родео и бесстрашных ковбоев, объезжающих лошадей. Моя редактор проявляет поистине ангельское терпение, пока я работаю над моим «подлинно литературным» романом. Она говорит, что не будет меня торопить с десятой книгой о Ронде и с радостью даст мне возможность «расширить свой творческий ассортимент». Новый владелец дома решил перекрасить фасад: сделать его строго белым поверх красных и желтых полос, которыми мы с Дэном когда-то раскрасили дом по ребяческой прихоти, когда у нас не было денег, но мы были счастливы, и бесстрашны, и уверены в нашей любви, в нашем будущем, в нашей новоиспеченной семье непоколебимой опоре в мире. Забор еще не перекрасили, он сиял радостной желтизной в серых сумерках, и на досках до сих пор сохранились наклейки, которые налепила Нора: лягушки, машинки и лучистые солнышки со счастливыми лицами. На калитке все еще висела жестяная табличка, которую мы с Дэном приобрели в одной из семейных поездок. «Осторожно! Добрая собака! Залижет насмерть!» Иногда в таких случаях говорят: Я не знаю, что произошло. Не знаю, где именно мы ошиблись.
Я подъехала к дому Ника и Эльфи и зарулила во двор. Уже совсем стемнело. Пару минут я наблюдала за Ником через окно. Он сидел в темноте, перед слабо светящимся экраном компьютера. Наступил поздний вечер, а значит, пришло время нам с Ником вновь говорить об Эльфриде, провести очередное ежевечернее обсуждение, которое не приблизит нас к решению проблемы, но укрепит нашу с ним солидарность в деле сохранения Эльфиной жизни. Мы сидели в гостиной посреди стопок книг монографий о музыке и монументальных романов китайских авторов, которыми Ник увлекался в последнее время, пили травяной чай из последних нашедшихся в доме чистых чашек и обменивались соображениями вроде: Сегодня она вроде бы пободрее, тебе не кажется? Да, может быть Меня все-таки беспокоит, что она упала. Разбила лоб. Ты не знаешь, она принимает лекарства? Говорит, принимает, но Сегодня медсестра мне сказала, чтобы мы не приносили ей никакой посторонней еды, что, если ей хочется есть, она должна встать с кровати и прийти в общую столовую по расписанию. Да но она никуда не пойдет. Она скорее уморит себя голодом. Ей не дадут уморить себя голодом. Ты уверена? Гм
Мы все еще не получили ответа от «команды» работников психиатрической помощи на дому и уже начали сомневаться, существует ли эта помощь на самом деле. Нам надо было понять, как часто они собираются приезжать и сколько это будет стоить. Мы решили, что цена не имеет значения, мы найдем деньги. Ник сказал, что позвонит их представителю завтра утром с работы, а я предложила еще раз попробовать встретиться с психиатром Эльфи, неуловимым, как глава мафиозного клана Гамбино. Я была не уверена, что он вообще существует в природе. Я сказала, что поговорю с кем-нибудь из старших медицинских сестер, знакомых с историей болезни Эльфи, и попрошу всех и каждого, кто будет слушать, чтобы ее не отпускали домой, пока мы не придумаем, как обеспечить ей необходимый уход, или пока она окончательно не выйдет из кризиса, как у них принято говорить.
Кстати, а что с гастролями? спросила я.
В жопу гастроли, ответил Ник.
Это понятно, сказала я. Но все равно надо что-то решать. Она беспокоится, что всех подведет.
Я знаю. Ник поднялся и взял лист бумаги, лежавший на пианино. Сообщения для Эльфриды. От Жана-Луи, Феликса, Теодора, Ганса, Эндри. Кто все эти люди? Я не знаю и половины.
Ты уже говорил с Клаудио?
Нет. Пока нет Он звонил несколько раз, оставлял сообщения. «Фри Пресс» просит ее биографию для музыкальной антологии. «Музыкальный журнал» тоже готовит статью. Ха!
Ник уселся за стол и положил подбородок на руки. Глаза у него были красные, воспаленные. Казалось, что у него воспалено все лицо. Он улыбался, потому что был храбрым.