В этом году я и рада бы отметить день рождения у меня вышла книга. Я хотела отпраздновать это в творческих сообществах, с друзьями, на курсах немецкого. Но публичные собрания запрещены, все боятся и отскакивают, стоит кому чихнуть. Зачем напечатала тираж? Куда я его дену?
Только научишься жить и общаться, как настает пора интровертов и мизантропов. Такое бы лет десять назад жизнь никак не изменилась бы.
***
Как же мы снова встретились со Славой? Как бы сказал обыватель, случайно. Пожалуй, даже нелепо. На остановке.
Восемь часов вечера, май. Я ехала с работы, а работали мы во время карантина с десяти до семи. Я оставалась сверхурочно, потому что работать некому. Компенсации можно не ждать, но это отдельная тема.
Дана?
Я повернулась на зов. Хорошо, не успела заткнуть уши музыкой! Какое-то время всматривалась в лицо мужчины, окликнувшего меня. Оно показалось до боли знакомым, если бы не козырек кепки.
Слава?
Он кивнул и улыбнулся. Дальше все как обычно: какими судьбами, чем занимаешься, что здесь делаешь?
Да я он развел руками и замялся, к маме приехал. В Москве ужас что творится, решил, лучше здесь пока побуду. Я ведь могу работать из любой точки мира.
Счастливчик! на самом деле никакой зависти я к таким людям не чувствовала. Путешествия не были моей страстью, а слоняться по дому в пижаме, с вечной кружкой чая быстро надоедает.
Может, посидим где, поболтаем? Ты спешишь?
Я не из тех, кто после работы ходит на три свидания, но где посидеть в такое время? Кафе закрыты, а по городу якобы патрулирует полиция, штрафует людей без масок и тех, кто старше шестидесяти пяти. В маске мы бы точно друг друга не узнали.
Тогда давай возьмем в спаре кофе и посидим в моей машине, предложил он.
Так мы и поступили. Как он попал на остановку, я не спросила.
Думала, после стольких лет разлуки нам и говорить будет не о чем. Переберем общих знакомых, коих кроме Риты и Ромы почти нет, обсудим их новости и детишек, перетрем работу и коллег, вспомним, кто куда ездил в отпуск и поделимся планами вот и все. И то осторожно. Разве говоришь о таком с близкими людьми? Впрочем, мы уже двенадцать лет как не близкие, а индикатором этой удаленности как раз и становятся подобные беседы о новостях, семье и работе.
Мы редко говорили об этом, когда были вместе. Об этом друг у друга мы просто знали.
Мы сели в его просторный «фольксваген», стараясь не расплескать кофе в невразумительных пластиковых чашечках из кофейного автомата, и на какое-то время замолчали. Вот сейчас он скажет: ну рассказывай, что нового, думаю я, и это начало конца. Хотя, какого конца?
Да, не так я представлял себе нашу возможную встречу, он усмехнулся, сделав глоток.
А ты представлял? удивилась я.
Не менее сотни раз. А ты нет?
Что тут скажешь? Зачем было представлять ведь все и так ясно? Однако если я скажу, что никак себе нашей встречи не представляла, он обидится. Пусть в подобных представлениях смысла не было и никогда не бывает, разум в делах сердечных плохой помощник.
Я не знаю, не придумав ничего лучше, протянула я.
Всегда любил тебя за честность! он рассмеялся.
Я скучала по его смеху. Слыша такой, невольно начинаешь улыбаться, а потом и хохотать. Он совсем не изменился.
Где ты сейчас? спросил он.
В смысле, живу или работаю?
Во всех смыслах.
Я начала мямлить что-то о своей невразумительной жизни, которая должна была вот-вот измениться к лучшему, но как грянула эта чума, так все стало безразлично.
Не надо так, все образуется, странно слышать такие слова от конченого пессимиста, как прежде уже не будет, но ты же творческий человек, найдешь новые возможности.
Откуда он знает, что я творческий человек?
Оказалось, Яндекс о тебе знает больше меня, усмехнулся мой собеседник, я однажды спросил у него, где моя любимая, и он мне такое выдал! Ты теперь настоящий писатель! Поздравляю и горжусь тобой.
Настоящий да нет, игрушечный. Именно. Самое подходящее для меня слово. Я играю, со мной играют и масштабы у меня такие игрушечные. И тиражи, и публика
Зная тебя, я бы удивился, если бы мир массово сошел от тебя с ума. Смирись. Ты не для всех, но главное найти своих. Не за этим ли мы все делаем?
Я усмехнулась. Вот ведь как бывает: не видел человека больше десяти лет, а будто и не расставался. Вы оба ощутимо изменились, но друг для друга остались теми же. И это так успокаивает в водовороте житейских страстей
Я даже купил твою первую книгу и прочел ее за два дня.
У меня перехватило дыхание. Вот уж кого я не хотела бы видеть в своих читателях, так это людей, которые слишком хорошо меня знают. Гораздо легче открыться абстрактному человечеству, чем конкретному индивиду.
И как тебе?
Сильно, помолчав несколько секунд, ответил он, сначала я хотел верить, что это не автобиографично, но потом не помню точно, когда сомнения исчезли. Душа настолько обнажена, будто подслушиваешь чужую исповедь. Критиковать такое невозможно. Сказать, что такой тебя я не знал ничего не сказать.
Такой ты и не мог меня знать, я сама себя такой не знала.
Он все еще важен для тебя?
Как это для него типично разводить патоку, а потом ррраз! И прямо в лоб.
Нет. Я выжала из него все соки.
Опять смех.
Надо признать, персонаж занятный. Другой бы тебя вряд ли заинтересовал, конечно.
И вряд ли другого заинтересую я.
Правда, знаешь, что мне показалось, Слава посмотрел в лобовое стекло, за которым вяло по сравнению с обычным ритмом суетился вечерний город, мне показалось, ты изрядно все прополола. То ли выкинула что-то важное и глубокомысленное, от чего твой читатель получил бы тонкое удовольствие. То ли что-то не договорила. Не знаю, как сказать, надеюсь, ты поняла меня.
Я кивнула, проследив за его взглядом. Картина напоминала мне фото в ежедневнике деда за 1985 год: главный проспект нашего города и штук пять машин «москвичи» и «жигули», яркий солнечный день.
Знаешь, сейчас есть такое авторитетное мнение, что, если книга не цепляет в течение двух минут можете сжечь манускрипт. Редактор получает ежедневно по тридцать рукописей, поэтому его зацепить надо еще быстрее. Вот я и пыталась кому-то понравиться, как размалеванная малолетка на сельской дискотеке.
Дан, Слава скорбно выдохнул, неужто мне надо тебе рассказывать, что эта теория не работает? Не все люди цепляют за тридцать секунд, не всякая музыка! Даже больше скажу: почти все мои друзья это люди, о которых в первую минуту я подумал: так, ничего особенного. То же и с песней. Те, что пленяют сразу, тут же забываются, второй раз слушать не будешь, а те, на которые внимания не обратил, в нужный момент при нужном настроении что-то делают с тобой
Я вздохнула. Действительно, мне этого объяснять не нужно. С двадцати до тридцати я игнорировала этот мир, а после тридцатника вдруг решила ему что-то доказать и выпросить свою порцию любви.
Ты же как человек такая не сразу раскрываешься в общении и далеко не со всеми. Неужто в книге такого автора на первой же странице должны быть погони и перестрелки?
Как раз экшн в первых сценах лишний, усмехнулась я, бросив взгляд на стереосистему. Наверное, она хорошая, но Слава не включал ее, что в наше время считается знаком особого уважения к собеседнику.
Мне было интересно сразу. Слог затягивает. Я и не подозревал, что ты можешь так писать.
Я объяснила, что в двадцать лет точно не могла. Иной раз перечитать невозможно, что тогда писала. Но не отвертишься есть документальные свидетельства моей бездарности, глупости и пустословия.
Тебе было интересно потому, что ты меня знаешь.
Он согласился.
Вот о чем мы говорим, а? Как жизнь, как семья? Вечно у нас все не как у людей, я уже устала смеяться.
Глоток свежего воздуха. Думал, такого в моей жизни уже не будет
***
Детская корзинка, полная аудиокассет. Их давно негде слушать, а все, что на них записано, есть в mp3. Кипелов-Маврин «Смутное время». Анютик подарила на мой шестнадцатый день рождения. Неужели прошло уже восемнадцать лет? Это был один из лучших дней в моей жизни. Мама подарила мне футболку с лицами «арийцев» и рюкзак-мешок с их же символикой. Сейчас смотришь фотографии своих знакомых и подруг в соцсетях «дочке шестнадцать лет» видишь юных фей в воздушных платьях, на лицах еще не проступил характер, но молодость сама по себе прекрасна.
Продавщица думала, я для сына покупаю, очень удивилась, когда узнала, что для дочери, смеялась мама, вручая мне подарки.
Тогда меня это даже радовало. Рокеры считались интеллектуалами, а мальчики умнее девочек. Чем интересовалось большинство одноклассниц? Шмотками, косметикой и парнями. Они научились всем женским штучкам уже в четырнадцать, а я в тридцать четыре не умею строить глазки.
По тебе видно, что тему отношений ты вычеркнула из своей жизни, сказал один знакомый.
А ведь я не стала синим чулком или бесполой училкой. Даже наоборот по сравнению с теми шестнадцатью годами я хотя бы научилась носить платья и делать макияж.
И все-таки там было хорошо. Там были друзья и много музыки, но главное там была надежда на лучшее. Вся жизнь впереди и, конечно же, все у меня сложится хорошо, и в любви повезет, и в игре. А в итоге
Мы с Аней отмечали мое шестнадцатилетние одни. Сразу поставили в центр кассету и обалдели от первых же аккордов.
Такое гранжевое звучание, совсем не «Ария»! помню, сказала подруга.
Голос Кипелыча звучал так чисто и свободно, как ветер, как пение соловья после дождя. У меня было что-то на столе, но мы не могли оторваться от прослушивания и пойти на кухню трапезничать. По крайней мере первую сторону дослушали. Алкоголя в нашей жизни еще не было, и он нам не требовался. Хватало кока-колы.
Перед тем как послушать вторую сторону, мы зашли ко мне в комнату. На письменном столе лежал лист с моим стихотворением «Русский воин», которое казалось мне тогда вершиной литературного мастерства. Сейчас не найти даже пепла, хотя отец сказал: сыровато. Анна попросила разрешения прочитать, а мне с одной стороны хотелось похвастаться, с другой было страшно открыться.
Да ты что, Дан! За такие стихи полжизни отдать!
Аня очень переживала, что не могла влюбиться, не писала стихов, и вообще была какой-то ненормальной. То, что мы были не как большинство девочек нашего возраста, нас мало заботило, но у нас была своя нормальность. Негласный «арийский» кодекс, который не позволял врать в глаза, юлить и избегать работы мысли. Видимо, стихоплетство приравнивалось к такой работе, хотя мне в ту пору в это не верилось. Стихи лились сами собой, я была только радистом. Уж не помню, почему я почувствовала облегчение, поделившись с подругой. Наверное, надоело ныкать блокноты, строчить, прикрывшись тетрадным листом, будто делаю что-то предосудительное. Уже год я буквально дышала стихами, но считала это делом несерьезным и поделилась только с сестрой и то, когда она наткнулась на мой блокнот. Разумеется, у нее в моем возрасте было все то же самое, бла-бла-бла. Хотелось, чтобы я больше с ней говорила, скрытная ты наша. До сих пор на подкорке записано убеждение, что мои мысли, мои слова, моя жизнь никому не интересны. Поэтому я и пишу чтобы сделать их интересными не двум-трем друзьям или членам семьи, а большему кругу. Комплекс.
Ты русский воин и ты не один,Ты строишь мир из забытых руинИ не даешь никогда никомуДаже взаймы душу свою.Мы сидели у меня на балконе. Там обитая дерматином лавочка, и Аня всегда занимала большую половину, привалившись спиной к стене. Точнее, к выцветшему бегемоту по имени Федюнька, которого отец подарил мне на восьмилетие. За вторую половину моей жизни Федюнька лишился глаза и утратил персиковый цвет, но в качестве подушки был по-прежнему незаменим. Я же сидела прямо как кол, потому что прислоняться к обитой вагонкой стене было неудобно, зато ноги можно было вытянуть в балконное окно. За окном зеленел лес особенно яркий в пасмурный майский день. Пахло влажной землей и черемухой.
Через неделю от песни «Будем жить, мать Россия!» с колонки слетел цветочный горшок и разбился вдребезги. Мы с Анькой тут же убавили громкость, собрали землю в тазик и воткнули туда корень эухариса. Толстые и огромные осколки горшка сложили в мешок и отнесли на помойку. Ковер пропылесосили. Весело нам было, ничего не скажешь. Благо, на балконе нашелся пластмассовый белый горшок, куда мы и пересадили эухарис, а остатки земли Анюта, картинно изогнувшись, вывалила в балконное окно, провозгласив:
Возвращение в родную стихию!
Снизу тут же послышался отзыв от копающейся в палисаднике соседки. По-моему, он состоял из непечатных слов, так что пропустим.
Рука не поднимается выбросить эту кассету. И все же ну зачем этот хлам? Мне даже слушать ее негде деки давно сломались, а в плеере нет батареек.
А вот еще одна из того же времени. «Химический сон» Маврика. Буклета нет кажется, Аня забрала его отсканировать, но так и не вернула. Ей очень нравилось, как Маврик получился на той фотографии он держал в руке хрустальный шар, а вот, что в нем изображено не помню. Жаль, красивый был буклет, но давать что-то Ане почти то же самое, что подарить. Нелегко было научиться, когда вещи имели ценность кассеты, диски, книги. Теперь же все в цифре, все одноразовое, доступное, можно в любой момент найти и скачать.
Не помню, как появилась у меня эта кассета. Помню, как мы с сестрой купили «Одиночество», но впечатление осталось двойственное, пока Аня не початилась с Мавриком и не узнала, что «Одиночество» своего рода черта после первых трех альбомов. Маврик советовал ей послушать «Химический сон». Так мы его и нашли. Купила, конечно, я, но Аня тут же подрезала его, а потом говорила, что это совсем не похоже на «Арию» он играет дисгармонично. Послушав, я не поняла, в чем это выражается. Оказалось, дисгармония для подруги это слишком явная разница в партиях соло и ритма. По мне, так это шикарно. Что и говорить, Мавр звучал намного богаче, чем «Ария», а в ту пору мы умели считать только до двух больше хэви-металла у нас в стране не было.
«Химсном» я заслушивалась осенью. Тогда в моей жизни уже появился Слава как бы случайно.
Ты не хотела бы с ним познакомиться? спросила я Аню.
А зачем? Отбить его у тебя? она рассмеялась.
Почему отбить? Мы просто по-дружески общаемся, хмыкнула я.
Ну, если по-дружески, то можно.
Мы тогда еще не знали, какие девушки нравятся парням, и сами не слишком интересовались реальными. Мы были влюблены в придуманные образы или в недосягаемых музыкантов. Мне фанатские бредни были чужды, Анна же не была испорчена музыкальным образованием, поэтому верила в байки про какую-то избранность и западала. Особенно на барабанщиков. Или на мужиков небольшого роста. В моей голове и, наверное, в сердце в ту пору жил парень, который давно свалил в Америку. Сын папиного друга. Лет в девять или двенадцать я решила, что он мне жутко нравится, и страдала по нему аж до шестнадцати. Нет, не до Славы. До тех пор, пока не узнала, что он ширяется. Наркоманов и самоубийц я категорически не уважала, а любви без уважения в моей системе координат не существовало. На самом деле эти шестнадцать лет возраст депрессивный. Крушение авторитетов, перелом, расставание с иллюзиями. Ведь как возможно любить человека, которого знала почти ребенком и не видела больше пяти лет? Да и пока видела, много ли знала о нем? Намазала фантазии на красивую внешность, как масло на хлеб вот и все.
А Славка был живой и теплый. Неидеальный. Русский рок он категорически не воспринимал только запад, и очень тяжелый.