Хамп выразился более остроумно. У нас есть впечатления, то есть живые восприятия чувством. У нас есть также идеи, то есть более слабые их образы, но в остальном идентичные. Идея должна быть копией впечатления. Если вы не можете указать ни на одно такое впечатление, вы можете быть уверены, что ошибаетесь, когда воображаете, что у вас есть такая идея. В ментальном мире преобладает некая ассоциация; нежная сила связывает идеи в нашем воображении в соответствии с определенными отношениями, которыми они обладают. Этот разум или это воображение всего лишь пучок или коллекция впечатлений и идей; но коллекция, которая постоянно и быстро меняется в своих составляющих и в масштабах живости, которой обладает каждая составляющая. Когда идея особенно свежа и убедительна, в нее верят или в нее верят: когда она слаба, это не так. Или, говоря иначе, о предмете идеи говорят, что он существует, когда сама идея ярко ощущается46. На самом деле не существует такой вещи, как внешнее существование, воспринимаемое буквально. Наша вселенная это вселенная воображения: все существование для сознания.
Впечатления возникают в определенном порядке последовательности или сосуществования. Когда два впечатления часто повторяются и всегда в одном и том же порядке, обычай связывает их так тесно, что, если одно из них дается только как впечатление, мы не можем не иметь представления о другом, которое, становясь более ярким под влиянием смежных впечатлений, создает или является верой в его реальность. Между восприятиями как таковыми нет никакой связи; они являются отдельными и независимыми существованиями. Они соединяются только благодаря нашему чувству; мы ощущаем решимость нашей мысли перейти от одного к другому. Одно впечатление не имеет силы произвести другое; одно не является причиной другого. У нас никогда не бывает впечатлений, содержащих какую-либо силу или действенность47, Следовательно, сила и необходимость, которые мы приписываем так называемому причинному агенту и связи, являются незаконным переносом с нашего чувства и ошибочным переводом нашей неспособности противостоять силе привычной ассоциации в реальную связь между двумя впечатлениями, Необходимость находится в уме как вызванное привычкой принуждение, а не в объектах.
Как и в случае с отношением причины и следствия, так и в других случаях. Тождество непрерывного существования это лишь другое название объективная расшифровка ощущения ровной непрерывной череды впечатлений, в которой наша мысль скользит от одного к другому, легко переходя от одного к другому. И здесь согласованность и непрерывность восприятий не обязательно должны быть абсолютными. Яркое впечатление непрерывной связи в какой-то части, если оно преобладает, по ассоциации заполнит пробелы и слабые места, а за допущенными разрывами в линии наших представлений предположит-изобретет или создаст незаметную, но реальную непрерывность в предполагаемых вещах. И благодаря этой фикции непрерывного существования наших представлений мы легко впадаем в доктрину, что наши представления имеют независимое существование как объекты или вещи сами по себе, доктрину, которая, по мнению Юма, противоречит самому очевидному опыту.
Но если мир всегда является миром воображения Vorstellung ментального представления, Юм понимает, что мы должны признать два порядка или класса такого представления. Мы должны различать, замечает он48, в воображении постоянные, непреодолимые и универсальные принципы (такие, как обычный переход от причин к следствиям и от следствий к причинам) и принципы изменчивые, слабые и нерегулярные. Первые лежат в основе всех наших мыслей и действий, то есть нормальных и общих законов ассоциации таких, как связь причины и следствия, которые убеждают нас в реальном существовании. Таким образом, по своим собственным законам в сфере Vorstellung, или психической идеи, вырастает постоянный, объективный мир для всех, противопоставленный временному, случайному восприятию отдельного человека и момента; он служит стандартом или единой общей мерой, которой следует измерять случайные возмущения. В пределах субъективного вообще возникает субъективное более высокого порядка, которое является истинно объективным. Такое же изменение фронта, как его можно назвать, Юм производит в морали.
Там разум может изменять и контролировать свои страсти в зависимости от того, насколько близко или далеко он чувствует их объекты; и хотя каждый из нас занимает свое особое положение, мы можем так создается этическая основа закрепиться на некоторых устойчивых и общих точках зрения и всегда в мыслях помещать себя в них, какова бы ни была наша нынешняя ситуация49: мы можем выбрать какую-то общую точку зрения, и с позиции постоянного принципа, пусть далекого, у нас есть шанс одержать победу над нашей страстью, пусть близкой.
Насколько далеко зашел Юм в развитии идеализма, последовательна ли его теория от конца до конца, здесь обсуждать не нужно. Но очевидно, что Юм не заблудился в трясине субъективного идеализма. Объективное и субъективное у него сродни: объективное это субъективное, которое является всеобщим, постоянным и нормальным. Причинная связь имеет в первую очередь лишь субъективную необходимость, но через эту субъективную необходимость или ее непреодолимое убеждение она порождает объективный мир. Но судьба философов состояла и состоит в том, чтобы быть известными в философском мире по какой-нибудь заметной красной тряпке своей системы, которая первой бросилась в глаза быкоподобным вожакам человеческого стада. Так было, например, с Гоббсом и Спинозой; и большинство мыслителей, чьи имена встречаются на страницах Канта, страдают от этого урезания. Декарт, Локк, Лейбниц, Беркли, Юм это не настоящие философы, которых можно обнаружить в их произведениях, а существа с исторической репутацией и популярным упрощением, которые выполняют за них их обязанности.
Таким образом, Кант-Юм это несколько воображаемое существо: продукт отчасти несовершенного знания трудов Юма, отчасти предрасположенности, возникшей в результате долгого обучения немецкому рационализму. Такой Юм был или был бы, если бы существовал, философом, который принимал объекты опыта за вещи сами по себе, рассматривал концепцию причины как ложную и обманчивую иллюзию, не осмеливался оспаривать достоверность математики, но считал эмпиризм в отношении всех знаний о существовании вещей единственным источником принципов, основывая свои выводы главным образом на исследовании причинно-следственной связи50. Эта нота предостережения, прозвучавшая против притязаний чистого разума, как он называет Humes Enquiry, была тем, что в 1762 году нарушило догматическую дремоту Канта и заставило его придать своим исследованиям в области спекулятивной философии новое направление. Первым его шагом было обобщение проблемы Юма из исследования происхождения каузальной идеи в общее исследование синтетических принципов в познании. Следующим шагом была попытка определить количество этих понятий и синтетических принципов. И третьим шагом была попытка вывести их: то есть доказать взаимную импликацию между опытом или знанием и понятиями или категориями интеллекта.
ГЛАВА IX. ПОПЫТКА КРИТИЧЕСКОГО РЕШЕНИЯ: КАНТ
«Критика чистого разума» была описана ее автором как обобщение проблемы Юма. Юм, думал он, рассматривал свой вопрос об «отношениях идей» в их отношении к «фактическим фактам», главным образом, со ссылкой на изолированный случай причины и следствия. Кант расширил исследование, чтобы охватить все те связующие и объединяющие идеи, которые составляют предмет метафизики. На своем техническом языке, который к настоящему времени потерял свое значение, он задавал: «Возможны ли синтетические суждения априорно?» вопрос, который в другом месте он перевел в форму: «Здорова ли метафизическая вера людей?» и возможна ли метафизическая наука?» Под метафизикой он подразумевал, во-первых, веру в нечто большее, чем эмпирическую реальность, а во-вторых, науку, которая должна дать реальное знание о Боге, Свободе и Бессмертии, науку, объектами которой будут Бог, Мир и Душа. Со сравнительно раннего времени (17621764 гг.) Кант был склонен подозревать и не доверять притязаниям метафизики заменить веру и дать знание духовной реальности; и он пытался доказать моральной и религиозной жизни независимость выводов и методов метафизической теологии и [стр. 99] психология современности. Но лишь несколько лет спустя в 1770 году он сформулировал сколько-нибудь вполне определенные взгляды на существенные условия научного познания; и только в 1781 году его теория по этому вопросу была составлена в предварительно законченной форме.
Каковы же критерии науки? Когда наша мысль познает объективную реальность? Во-первых, должно быть нечто данное чувственное данное «впечатление», как мог бы сказать Юм. Следовательно, если не будет впечатления, не может быть ни научной идеи, ни настоящего знания. Должно быть первичное прикосновение чувство привязанность je ne sais quoi контакта с реальностью. Во-вторых, то, что дано, может быть получено только в том случае, если воспринято получателем и в такой мере, в какой он способен это присвоить. Данное получено в определенном режиме. В данном случае ощущение постигается и воспринимается в формах пространства и времени. Другими словами, восприятие, каким бы ни было его особое качество или чувственный материал, всегда является актом датировки и локализации. Различие между простым куском чувства или чувственности и восприятием состоит в том, что последнее предполагает поле протяженных и взаимоисключающих частей пространства и ряд точек времени, причем как поле, так и ряд непрерывны, и, поскольку неисчерпаемость идет, бесконечно. В-третьих, даже в приеме данности есть доля действия и спонтанности. Если более пассивную реципиентность назвать Чувством, то этот активный элемент адаптации можно назвать Интеллектом. Интеллект это сила или процесс выбора, отбора, сравнения, различения и деления, анализа и синтеза, утверждения и отрицания, нумерации, суждения и сомнения, связи и разъединения, дифференциации и интеграции. Его общий аспект по Канту [стр. 100] иногда описываемый как Суждение акт мысли, который соотносится посредством различения; иногда как апперцепция, так и единство апперцепции. Это, т. е. активное единство и синтетическая энергия; оно объединяет и всегда объединяет. Оно связывает восприятие с восприятием, соотнося одно с другим, интерпретируя одно другим; оценка ценности знаний одного по остальным. Таким образом, оно «апперципирует». Это способность к ассоциации и объединению идей. Но ассоциация это внутренний и «идеальный» союз: одна идея проникает и сливается с другой, даже если она остается отдельной.
Работу Канта на первом этапе можно охарактеризовать как анализ и критику опыта. Термин «опыт» неоднозначен. Иногда это означает то, что называют «сырьем» опыта: грубую, непереваренную массу влитого знания. Если где-либо и существует такая бесформенная глыба (что следует сейчас рассмотреть), то, по мнению Канта, она, во всяком случае, не имеет права на название Опыта. Данное должно быть ощущено и постигнуто: и если выразить это парадоксально чтобы почувствовать, оно должно быть больше, чем просто ощущаться, оно должно быть воспринято. Другими словами, его необходимо спроецировать поместить в пространство и время: выпустить из простой тусклой внутренней субъективности чувства в ясную и отчетливую внешнюю субъективность восприятия. Но, опять же, чтобы быть воспринятым, оно должно быть апперцепировано: чтобы быть помещенным во время и пространство, оно должно прежде всего находиться в руках объединяющего сознания, которое является господином времени и пространства. Ибо, поскольку пространство и время означают место и порядок, поскольку они означают нечто большее, чем пустой непостижимый вместилище для масс ощущений, в той же степени они предполагают интеллектуальный, синтетический гений, который во всех своих проявлениях восприятия одни и те же, основное, первоначальное единство сознания. И этот анализ опыта трансцендентален». Начиная с предполагаемого данного объекта опыта или в опыте он показывает, что этот объект, который должен быть там существовать сам по себе и ждать восприятия создается самим актом, который его воспринимает, и в нем. Поднимаясь выше своей привычной поглощенности вещью, сознание (философского наблюдателя и аналитика) видит вещь в процессе создания и наблюдает за ее ростом.
Мы видели, что Кант свободно использовал метафору отдачи и получения. Но вряд ли возможно использовать такие метафоры и сохранять независимость суждений. Ассоциации, обычно связываемые с образным языком, легко и часто далеко увлекают по привычным путям воображения. Аналогия используется даже там, где если все внимательно рассмотреть ее термины становятся бессмысленными. Ни один читатель Локка не мог не заметить, например, как его вводят в заблуждение его собственные образы темной комнаты и пустого шкафа: образы, полезные и, возможно, даже необходимые, но требующие постоянной сдержанности от того, кто будет использовать их мудро и на благо своего читателя. Из сказанного выше станет ясно, что приобретение опыта, рост знаний это уникальный вид дара и принятия. Сознание, которое описывает Кант, может быть сознанием Джона Доу или Ричарда Роу: но, как описывает его Кант, ограничения их личности, то есть их индивидуального тела и души, игнорируются. Сознание вообще является темой Канта, точно так же, как гранит вообще, а не глыба на том поле, является темой геолога. Как только вы это проясните, вы также ясно увидите, что сознание это одновременно и дающий, и получающий ни то, ни другое: одновременно восприимчивость и спонтанность. Но вы можете ответить разве материальный объект не действует (химически, оптически, механически и т. д.) на органе чувств на периферии моего тела нервная струна не передает впечатления в мозг; и не является ли восприятие следствием того процесса, первопричиной которого является материальный объект?
В этом изложении, которое не редкость в народной философии, наблюдается чудовищное, почти неразрывное усложнение факта с умозаключением, истины с заблуждением. Пока существует неопределённость а сами метафизики, напомним, не пришли к единому мнению по этому вопросу относительно того, что мы должны понимать под причиной, следствием и действием, что такое впечатление и как мозг и разум взаимодействуют друг с другом. стоят друг к другу, вряд ли можно высказать суждение по поводу такого способа изложения. И все же, возможно, мы можем пойти еще дальше и сказать, что, хотя цитируемые термины имеют понятный смысл, когда применяются в физиологическом процессе, они бесполезны, когда они используются в отношении отношений разума и тела. В некотором смысле мы можем говорить о действии разума на тело и тела на разум; но то, что мы имеем в виду, возможно, было бы более безошибочно выразить, сказав, что высшие интеллектуальные и волевые энергии никогда не бывают в нашем опыте полностью независимыми от влияния низшей чувствительной и эмоциональной природы. В метафизическом смысле, который здесь придают этим терминам, они вводят в заблуждение. Действие и противодействие могут иметь место только в раздельности пространства, где одно находится здесь, а другое там: (хотя, следует добавить, они не могут иметь место даже на этих условиях, если только здесь и там не будут каким-либо образом объединены в некое единство). среда, которая охватывает оба). Mens, говорил Спиноза, есть идея corporis51: вряд ли он сказал бы Corpus habet ideam. То, что он имел в виду, вряд ли можно было бы хорошо описать, назвав это параллелизмом или взаимной независимостью. [стр. 103] но с гармонией или идентичностью тела и разума. Без тела, без сомнения, разум для него является ничтожностью: ведь тело это то, что придает ему реальность. Но, с другой стороны, Разум является обволакивающим и включающим «Атрибут» обоих: идеализм перекрывает реализм.
Это было фундаментальное положение, за которое отстаивал Кант; то, о чем он говорил как о своем собственном открытии Коперника; хотя на самом деле для изучающего историю философии это было лишь повторением, в некоторых отношениях более ясным утверждением идеализма, который даже Юм, не говоря уже о Спинозе и Лейбниц, утверждал. Мир опыта эмпирический, объективный и реальный мир это мир идей, представлений, имеющих место только в уме, мир явлений. Пространство и время субъективны, формы мышления субъективны, и тем не менее они составляют феноменальную, эмпирическую или реальную объективность. Такой язык и, казалось бы, неизбежно понимается неправильно: и в своем втором издании Канту помимо многих других незначительных модификаций высказываний пришлось защищать себя, вставив «опровержение идеализма», т. е. теории, которая утверждает, что существование объектов вне нас в космосе сомнительно, если не невозможно. Но никакие аргументы никогда не смогут опровергнуть мнение о том, что доктрина Канта представляет собой такой идеализм: до тех пор, пока люди не смогут подняться к новому взгляду на то, что такое субъективность что такое идея и что такое существование вне нас.