Таким образом, степень прочности аргументов должна рассматриваться как несопоставимо более важный признак, чем их количество.
Что же делать, чтобы попытаться вырваться из этой дурной бесконечности?
Очевидно, необходимо отказаться от рассуждений в рамках только одной из двух основных версий и рассматривать любые факты сразу с двух противоположных точек зрения. И, конечно, отказаться от любых интуитивных и эмоциональных оценок и от риторического напора.
А при оценке любых аргументов считать самой важной их характеристикой степень надежности.
Ниже мы везде рассматриваем в первую очередь аргументы, основанные на общепризнанных фактах, а те, которые основаны лишь на предположениях (пусть даже правдоподобных), в особенности на одном из нескольких конкурирующих предположений, относим к более низкой категории. И как самые слабые расцениваются аргументы, основанные на конъектурах; они могут даже вообще не приниматься во внимание.
А те случаи, где нам все же хотелось бы предложить свои собственные интерпретации некоторых мест СПИ, мы вынесли в отдельную статью («К чтению») с тем, чтобы не строить на их основании выводов общего характера.
Задачи, стоящие перед имитатором древнего текста
§ 5. Для нашего разбора полезно вначале бросить общий взгляд на работу древнего сочинителя и работу имитатора. Испытываемые ими трудности совершенно разного масштаба. И тот и другой совершает труд литературного сочинительства. Но у обычного сочинителя его задача этим и ограничивается, а имитатор должен еще откуда-то узнать и принять во внимание множество элементов информации, которые сочинителю даны без всякого труда, он знает их просто из своей текущей жизни. Пример: у сочинителя нет опасности вставить в свой текст цитату из автора, который еще не родился, или слово, которого в его время в языке еще нет; а имитатор от подобных ошибок совершенно не гарантирован. Его может уберечь от этого только точное знание; и таких элементов знания ему необходимо огромное количество. У сочинителя XII века нет ровно никакой заслуги в том, что он написал свое сочинение языком этого века, с диалектными особенностями той области, откуда он был родом, с орфографией, принятой в его время в той среде, к которой он принадлежал, и т. д. Но имитатор, который хочет достичь того же результата через несколько веков, должен каким-то образом узнать и ни в какой момент не упускать из виду сотни вещей, о которых сочинитель никогда даже не задумывался.
Отметим еще одно важное для нас обстоятельство. Очень сильно различаются по трудности имитация единичных фактов и имитация системных фактов. Например, изображая деревенскую речь, имитатор может вставлять время от времени несколько запомненных им словечек вроде давеча или намедни это довольно просто. Гораздо сложнее правильно воспроизвести некоторое системное явление, скажем, яканье. Имитатор произнесет (или напишет) бяда, дяревня, но он вполне может вставить в свою речь и пясать вместо писать, а это уже неверно: и в действительности не участвует в яканье. Подобные ошибки сплошь и рядом встречаются в литературных имитациях деревенской речи. Для непрофессионального читателя, впрочем, они не имеют значения, и на этом уровне можно считать, что имитатор достиг своей цели, т. е. определенной стилизации. Но если бы дело все-таки дошло до лингвистического контроля, то поддельность выяснилась бы мгновенно.
Вот яркий пример такого рода из творчества писателя, который по всемирному признанию обладал безмерной силой интуиции, Федора Михайловича Достоевского. В романе «Братья Карамазовы» выведен среди прочих персонажей суровый монах-постник отец Ферапонт. Про него автор говорит, что он сильно окал («говорил с сильным ударением на о», как выражается Достоевский). А немного далее мы читаем: «А грузди? спросил вдруг отец Ферапонт, произнося букву г придыхательно, почти как хер». (Ясно, что таким образом здесь описано фрикативное [ɣ].)
Достоевский несомненно хотел показать читателю, что отец Ферапонт происходит из крестьян и необразован. Однако же в изображении речи Ферапонта он допустил прямую лингвистическую ошибку: оканье черта северновеликорусская, а произнесение буквы г как [ɣ] черта южновеликорусская. Тем самым у русского человека вместе они не соединяются именно так говорящего Ферапонта в действительности быть не могло.
Конечно, для художественного произведения такая деталь это всего лишь небольшая неточность, обычному читателю незаметная. Но если бы кто-то вздумал сочинить речь от лица крестьянина и выдать ее за подлинную, а при этом допустил бы ту же ошибку, что у Достоевского, то лингвист сразу же понял бы, что перед ним подделка.
Этот пример наглядно показывает, как мало шансов у имитатора, даже при большом таланте, достичь полного успеха в имитации текста на чужом диалекте, если речь идет не о том, чтобы произвести желаемое впечатление на публику, а о том, чтобы пройти профессиональный лингвистический контроль.
Такое же положение и с имитацией древнего текста. Легче всего вставить в текст взятые из подлинных памятников необычные слова. Их можно набрать, даже не утруждая себя сплошным чтением объемистых летописей и т. п., достаточно сделать выписки при просмотре. Совсем иное дело, когда требуется воспроизвести некоторую грамматическую закономерность, реализованную в выбранном памятнике, скажем, установить, по каким правилам в нем распределены комплексы типа слышалъ еси и типа еси слышалъ, и соблюсти эти правила в поддельном тексте. Здесь уже недостаточно не только беглого просмотра, но даже и полного прочтения памятника необходимо провести специальное его исследование с данной точки зрения. Количество требуемого труда тут совершенно несопоставимо с заимствованием единичного слова.
Заметим, что с этой точки зрения позиция почти всех сторонников поддельности СПИ имеет следующую серьезнейшую слабость: в вопросах языка они ограничиваются только лексикой. И потому с легкой душой утверждают, что со стороны языка у Анонима не было особых проблем, так как все использованные им необычные древнерусские слова он мог взять из таких-то памятников.
Ниже мы стремимся уделять основное внимание тем аспектам языка, где как раз наиболее полно проявляется системность, грамматике и фонетике.
В настоящее время усилиями большого числа исследователей язык СПИ изучен уже достаточно подробно. Общий вывод этих исследований таков: язык СПИ правильный древнерусский XIXII веков, на который наложены орфографические, фонетические (отчасти также морфологические) особенности, свойственные писцам XVXVI веков вообще и писцам северо-запада восточнославянской зоны в частности.
В версии подлинности СПИ эта картина объясняется без всяких затруднений: текст СПИ был создан в конце XII начале XIII века и переписан где-то на северо-западе в XV или XVI веке. Проблема состоит в том, можно ли получить правдоподобное объяснение этой картины также и в рамках версии поддельности СПИ.
Если Аноним вообще существовал, то он безусловно стремился к тому, чтобы его произведение было принято за подлинное. Он хотел внушить читателям и будущим исследователям, что это произведение XII века, переписанное (с некоторыми искажениями) в XV или XVI веке.
Что касается тезиса Зимина о том, что автор не собирался никого обманывать{2}, то, как уже указано в § 1, такая версия невероятна: в этом случае огромные усилия, положенные им на то, чтобы изучить и правдоподобно имитировать не только язык XII века, но также и орфографические, фонетические и морфологические эффекты, которые должны были возникнуть под пером переписчика XV или XVI века, нельзя объяснить уже ничем, кроме прямых психических повреждений. Эту версию можно в дальнейшем уже более не принимать во внимание.
При создании фальсификата перед Анонимом стояло по крайней мере две разных задачи: литературная и лингвистическая.
Литературная часть задачи Анонима состояла в том, чтобы из материала Задонщины и летописного рассказа о походе 1185 г. (взятого в основном из Ипатьевской летописи) создать литературное произведение, которое общество примет за древнее. Эта сторона проблемы более всего и обсуждалась литературоведами обоих лагерей. С нашей точки зрения, в этой сфере имеется целый ряд надежных и чрезвычайно показательных фактов, ведущих к тем же выводам, что и лингвистические аргументы, разбираемые ниже. Но, как уже указано, в настоящей работе мы не касаемся этой стороны дела, а ограничиваемся только лингвистической проблематикой.
Лингвистическая часть задачи Анонима, очевидно, должна была состоять в следующем:
1) создать текст, удовлетворяющий грамматическим и лексическим нормам языка XII века;
2) сымитировать эффекты орфографического, фонетического, морфологического и иного характера (включая ошибки), которыми обычно сопровождалось копирование древнего текста переписчиком XVXVI века;
3) сымитировать диалектные эффекты, характерные для северо-западных писцов данного времени.
Мы знаем теперь, что эти конкретные лингвистические задачи решены в тексте СПИ в целом очень хорошо. Так что не может быть и речи о том, чтобы Аноним решал их наугад, придумывая недостающие грамматические и лексические звенья просто из головы. Он безусловно должен был обладать в этих вопросах вполне достоверными сведениями.
Откуда он мог почерпнуть такие сведения?
Мыслимых путей только два: а) из грамматик и словарей; б) из собственных наблюдений над древними рукописями (или их изданиями), а также над современными славянскими языками и их народными говорами.
Первый путь в конце XVIII века (не говоря уже о более раннем времени) был в отношении грамматик предельно ограничен (см. об этом Исаченко 1941), а в отношении словарей еще практически закрыт: десятки слов, использованных в СПИ, не фигурируют ни в каких словарях того времени.
Но изучение древних рукописей, равно как изучение славянских языков и их говоров, в принципе было возможно хотя, конечно, Аноним находился в этом отношении перед лицом ситуации, неизмеримо более трудной, чем теперь, когда и в то и в другое уже вложен труд сотен и тысяч исследователей и результаты их труда так или иначе опубликованы.
Все сказанное выше, казалось бы, уже само по себе подводит лингвиста к выводу о том, что версия поддельности СПИ крайне неправдоподобна. Но мы все же не будем на основе одних лишь общих соображений отрицать возможность успеха Анонима в его предполагаемой деятельности, а попытаемся внимательно и непредвзято рассмотреть возникающие в связи с этой проблемой конкретные лингвистические сюжеты.
Последующий разбор строится в основном в порядке названных выше лингвистических задач, которые должны были стоять перед Анонимом.
Общие сведения о рассматриваемых памятниках
§ 6. Лингвистический анализ СПИ следует предварить некоторыми замечаниями о его списках. Наши нынешние источники первое издание, т. е. издание А. И. Мусина-Пушкина 1800 г. (условное обозначение П.), рукописная копия, изготовленная в 17951796 гг. для Екатерины II (Е.), выписки А. Ф. Малиновского (М.) и выписки Н. М. Карамзина (К.) имеют между собой много мелких расхождений (согласно СССПИ, в 591 точке), в подавляющем большинстве случаев касающихся, правда, лишь орфографии. Из сравнения этих списков некоторые отличия погибшей рукописи от публикации ныне ясны. Так, в рукописи скорее всего вообще не было буквы i, не различались и и й, предлог и приставка 'от' почти наверное записывались в виде , в начале слова, вероятно, писалось
, а не о, встречалось (а может быть, даже было последовательно проведено) написание оу и несомненно присутствовали выносные буквы и написания под титлом. В публикации написания с выносными буквами и под титлом раскрыты к сожалению, в соответствии с не очень высоким уровнем знаний издателя и с его не слишком скрупулезным отношением к деталям орфографии оригинала. Скажем, рассоушѧс (так в М.) передано в издании как рассушясь. Между тем выносное с здесь почти наверное заменяло сѧ, а не сь (последнее в аористах выступало крайне редко). Это значит, что различию ся и -сь, а также, например, различию -ть и тъ, -мь и -мъ, же и жъ и т. п., в публикации СПИ (равно как и в других его списках) непосредственно доверять нельзя. Конечно, определенные заключения об орфографии рукописи все же возможны, но лишь через призму сравнительного анализа разных списков.
Как уже указано в начале работы, цитаты из СПИ в принципе приводятся по первому изданию, но без обязательного соблюдения принятых в этом издании словоделения, заглавных букв и пунктуации. При этом, однако, могут быть использованы конъектуры; они отмечаются так: добавленные буквы круглыми скобками, исправленные угловыми. Единичные буквы могут быть взяты не из первого издания, а из Екатерининской копии; при цитировании это специально не отмечается. При желании установить более точно, откуда взят тот или иной элемент текста, надлежит обращаться к приложению.
Буквы и и й распределяются при цитировании не в соответствии с первым изданием, а по морфологическим правилам, и это специально не отмечается.
При рассмотрении Задонщины нам потребуется обращение к следующим ее спискам: КБ Кирилло-Белозерский список (1470-е гг.); И-1 1-й список Исторического музея (XVI в.); И-2 2-й список Исторического музея (XVI в.); У список Ундольского (XVII в.); С Синодальный список (XVII в.).
Раннедревнерусские черты СПИ
§ 7. Языку СПИ посвящено значительное число работ; назовем лишь немногие наиболее важные: Потебня 1914, Каринский 1916, Соболевский 1916, 1929, Петерсон 1937, Обнорский 1939, 1946, Исаченко 1941, Якобсон 1948, Булаховский 1950, Тимберлейк 1999{3}. Из совокупности этих работ явствует, что язык СПИ в целом вполне соответствует древнерусским нормам XIXII вв. (если отвлечься от явлений, которые объясняются как эффекты позднейшего переписчика [или переписчиков]).
Защитники подлинности СПИ много сделали, чтобы выявить как можно более полный список таких морфологических и синтаксических явлений СПИ, которые характерны исключительно или преимущественно для раннедревнерусского периода. При этом они констатировали, что в отношении этих явлений язык СПИ гораздо архаичнее языка Задонщины (ср., в частности, Котляренко 1966).
Последнее вне всякого сомнения верно. Однако, вопреки встречающемуся во многих работах утверждению, это еще не доказывает подлинности СПИ. Такая констатация опровергает лишь ту простейшую версию, что Аноним заимствовал из Задонщины не только содержание, но и языковую форму. Это опровержение, конечно, существенно. Действительно, указанную версию ныне несомненно следует признать неверной. И ниже мы уже вообще не будем больше ее рассматривать. Но Аноним вовсе не обязательно был так прост. В принципе он мог брать из Задонщины лишь содержание того или иного пассажа и «переводить» этот пассаж на язык каких-то подлинных памятников XII века{4}. Такими памятниками могли быть, например, относящиеся к XII в. части летописей.
Итак, цель защитников подлинности СПИ еще не достигается демонстрацией того, что язык СПИ правильный раннедревнерусский. Ведь если Аноним умел сочинить грамотный текст на языке заданной эпохи, то эта демонстрация означает всего лишь комплимент его искусству.