Приступ веселья, наконец, иссяк.
Он взял мою историю болезни, полистал с сожалением.
Рад бы вам помочь, но, к сожалению
Я похолодела. Из носа хлюпнуло. Из глаза капнуло.
Медицина-то у нас, как вы правильно вчера, вернее, сегодня заметили, слабая вообще плохая.
Хорошая!
Врачи вот неумелые
Почему? Очень даже умелые! Советские врачи самые лучшие врачи в мире!
Да ну? А мне грешным делом что-то другое послышалось
Он понаслаждался ещё немного моей вконец раскисшей физиономией и наконец улыбнулся.
Ладно, языкастая. Не переживай! Дело поправимо. Дам тебе сейчас мази, капель, таблеток вечером будешь как огурчик!
Носатый не обманул: вечером я и правда была как огурчик.
В летящем платье светло-зелёного шёлка, золотой полумаске и серебряных туфельках
Мой кавалер, зелёный тоже, звенел медалями, как барбос на выставке, и шевелил усами, нашёптывая в ухо приятности и комплименты.
Проводив старый год и по-гусарски шумно встретив новый, все отвалились от столов и высыпали в прохладный вестибюль. Шутки и анекдоты полетели по залу «Приходит ученик в школу, а учительница» донеслось от окна Я по привычке навострила уши и раскрыла рот, готовая вступиться за честь мундира. И тут же закрыла. Я решила проявить на этот раз благоразумие и провести разведку, приглядевшись к знакам отличия говорящего. И не зря. Офицер, озвучивший анекдот, оказался танкистом!
Я мудро решила, что обойдусь на сей раз без боевых действий и с миром отвалила от компании.
Ну его, зелёного. Пусть живёт.
А то ещё встретимся где-нибудь на полигоне
За сто рублей
Начало девяностых.
Ошалевший от роста цен потребитель потерял всякую ориентацию на рынке услуг и товаров. Ценники не менялись, просто время от времени подрисовывались нули. Вчера было 10, сегодня 100, завтра будет 1000 Никто не покупал, все ходили по магазинам и считали нули.
Замок для гаража купил, рассказывал приятель. Знаешь, сколько отдал? Четыре тысячи! Раньше за эти деньги я машину покупал, а теперь замок для гаража.
Разговор происходил во Владимире, куда мы приехали на праздник день города. Оторвавшись от компании, гуляю, глазею по сторонам, и набредаю на палатку с таким родным, полузабытым названием: «Соки-воды»
На прилавке, опять же забытые, трёхлитровые банки с молдавским сливовым соком. И цена: 100 рублей. Я задумываюсь. Если за стакан то это дорого. Если за банку то дёшево, просто даром.
Продавщица подтверждает: за банку. Берите! Последние банки, больше молдавского сока не будет.
Помня о том, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, приглядываюсь к этикетке. И вижу, что срок годности продукта истёк ещё в советские времена. Гордая своим открытием может жизнь кому спасу сообщаю продавщице:
У сока срок годности истёк! Ну Так я ж отравлюсь! Так за сто рублей
Бах и макароны
В одном из классов детской школы искусств шёл урок фортепиано.
Здесь царствовал рояль.
Его по-акульи горбатая, хищно изогнутая спина занимала всё пространство кабинета, а распахнутая пасть нацелилась на хрупкую фигурку ученицы, которая сидела перед ним, как наживка на крючке, и, нещадно барабаня по клавишам-зубам, играла концерт Баха. Учительница, Женя Коновалова, сидела рядом, и, следя по нотам, привычно отмечала ошибки ученицы.
Внезапно отворилась дверь и в сверкающем плавнике отразилась всклокоченная голова Люськи Бубенцовой. Антенны шпилек торчали из Люськиной головы, придавая ей вид решительный и осведомлённый. Плавным дирижёрским жестом она изображала что-то длинное и тонкое.
Сама знаю, обиделась Женя.
Вечно эта Люська пристаёт со своими советами. Ясно, что ученица затягивает темп и тонкости не хватает, но что она, сама не слышит?
Нет, зашептала Люська. Она скорчила сладкую рожу, громко чмокнула и облизнулась совсем как Женин приятель, приходящий кот Вася, который бомжевал по подвалам, но ежедневно, с королевской точностью и важностью, приходил на ужин.
И тут до неё дошло: макароны!
Этот Бах со своим концертом так заморочил ей голову, что она забыла про макароны!
Женя радостно вспорхнула со стульчика и встретилась взглядом с солидным господином в завитом парике.
Бах осуждающе посмотрел на Женю.
Она села.
Отметила в нотах неверно сыгранный мордент. Сколько можно повторять, что мордент играется в сильную долю! Серия небрежно сыгранных группетто, которые, плюясь, исторгал рояль, кучерявились, закручиваясь длинно-скользкой макарониной. Нет, это невозможно слушать на пустой желудок! И чем кормить старого бомжа Васю?
Она в упор посмотрела на Баха.
Интересно, а как он питался? вдруг некстати подумалось ей. Ишь, какой подбородок отъел! Чтобы к каждой службе да по новой мессе Да через год по ребёнку На морковке с чаем не разгонишься. Ничего страшного, решила она. Бах ждал триста лет, когда Оля его концерт сыграет подождёт ещё немного.
Просторный вестибюль гудел органом.
Дробный топот танцевального класса, штормовые раскаты рояля и страстный шёпот саксофона с трудом продирались сквозь бравурные звуки оркестра, что репетировал где-то наверху.
Представляешь, хорошо поставленное Люськино сопрано перекрывало общий гул. Привезли ещё бельевой трикотаж. И, пока не выгрузят панталоны не будут давать макароны.
Макаронная очередь поспешно перестраивалась за трикотажем, наблюдая, как профорг Никонова ведущий искусствовед, историк музыки и театра, красиво складывает стопки: белые панталоны для женщин и синие кальсоны для мужчин. Эстетика! Сразу видно человек искусства!
Возглавил очередь флейтист и дирижёр Мамонов, оркестр которого сыпал сверху блестящие мелодии знаменитых макаронников Россини и Доницетти.
Трико только одного размера! предупредила Никонова.
Все поняли: брали на директора. А у него внизу как у контрабаса, только смычка на талии не хватает. Мамонов, который голосом и ростом напоминал свой деликатный инструмент, развернул великанские штаны, приложил их к подбородку и покраснел, как крепостная девушка.
Бери, Мамонов, советовали из очереди, будешь под фрак носить. Главное, манишки не надо. Прицепишь бантик и вперёд
Мамонов вконец раскраснелся ну флейтист, что с него возьмёшь и кивнул в сторону белоснежной стопки:
Тогда вот это. На супругу Веру Степановну.
Размер? торопила Никонова.
Мамонов ободрился. Кокетливо улыбнувшись, он приосанился и широко развёл руками, словно собирался грянуть «тутти» всего оркестра.
Очередь заволновалась: побыстрей нельзя?
У нас дивертисмент заканчивается! торопили хореографы.
Никонова решила помочь. Она вышла из-за стола, и, игриво подбоченясь, повела бедром: как на меня?
Мамонов заблагоухал. Он свысока насколько мог глянул на Никонову, сравнивая пышные формы супруги с корявым бедром профсоюзного лидера, и задумался, ища достойный эталон. Мужчины потеснились, облегчая Мамонову досмотр.
Ну прямо «Суд Париса!» смущённо хихикнула Люська и задвинула свой тощий зад за тумбоподобного Горяева.
Вот! Как у Жени! нашёлся, наконец, Мамонов.
Тогда пятьдесят второй! мстительно сверкнув очками, Никонова протянула коллеге что-то длинное и белое, с манжетами до колен.
Как это пятьдесят второй? вспыхнула Женя. У меня всего пятидесятый!
Мамонов глянул на часы и засуетился, ища, куда спрятать интимный предмет. Не придумав лучшего, он сунул панталоны под свитер и заспешил наверх. Из-под свитера дирижёра торчала длинная белая штанина.
Сейчас придёт в свой оркестр, взмахнёт руками, ехидно прокомментировала Никонова.
Ты погляди, новенький-то наш! зашептала Люська, показывая на хореографа Жулина. Отбросив ложную скромность, он разглядывал на свет панталоны гигантского размера, а затем, грациозно отставив ножку, приложил их к себе.
Супруге? полюбопытствовала Никонова.
Жулин утвердительно кивнул головой.
Это он своей балерине? ахнула Люська. У неё же она стиснула кулачки, изображая бёдра Жулиной. Нет, кроме шуток, на кого он их напяливать собрался?
Она завертела головой, ловя на антенны шпилек заинтересованный шёпот коллег.
Нет, ты погляди, мужики сейчас все панталоны расхватают! А этот-то кому берёт? Люська имела ввиду безнадёжного холостяка, скрипача Арсения Штивеля. Обернув скрипичный гриф всё тем же интимным изделием, он бережно, как любимую девушку, укладывал скрипку на бархатное ложе футляра.
Опанталоненные коллеги перестраивались в макаронную очередь, гудевшую, как настраиваемый оркестр. С ролью дирижёра легко справлялась буфетчица Варвара Тимофеевна, неповоротливая женщина в замасленном переднике, надетом прямо на пальто. Быть или не быть? размышляла буфетчица. То есть, отоваривать все талоны или только за текущий квартал?
У меня за три месяца не отоварено! волновался Жулин.
А вам вообще, мучное нельзя! привычно собачилась буфетчица.
Правильно! поддержали крепкозадые баянисты. Балеринам не давать! Сейчас налопаются макарон, а потом в па-де-де кто их на загривке таскать будет?
Жулин встал в третью танцевальную позицию. Он выпрямил спину и грозно сверкнул очами, превратившись в злого гения Рот-барда. Сверху грянул драматический финал Лебединого озера. Все поняли, что без макарон он не уйдёт.
Шесть кило! сокрушалась Варвара Тимофеевна. А как другим не хватит? Ну ладно, давай свои талоны. А мешок? Мешок, говорю, где?!
Господа! взмолился Жулин и развернулся к очереди. Я забыл мешок. О, как я мог? О, как я мог забыть мешок?
Все знали, что в драматические моменты Жулин начинал говорить стихами. Коллеги сочувственно зашелестели мешочками, но лишнего не нашлось.
Да вот же, у тебя в кармане. Разве не мешок?
Буфетчица потянула нечто белое, торчащее из жулинского кармана. Это оказались панталоны шестидесятого размера.
Сейчас перевяжем тесёмочкой, по-матерински ворковала Варвара Тимофеевна, он тот же мешок и получится. В каждую штанину по три кило супруга-то обрадуется
Воплотившись в доброго Санта Клауса, Жулин взвалил на плечо пикантный мешок и со счастливой улыбкой отвалил от очереди.
За окном густели сумерки, когда Женя вернулась в свой класс.
Она закрыла рояль, моментально превратившийся в мирный банкетный стол персон на двадцать, положила сверху макароны и показала язык солидному господину в завитом парике. Она представила, как красиво смотрелись бы на полированной поверхности керамические миски с дымящимся спагетти и облизнулась, предвкушая сытный ужин в обществе приходящего кота Васи.
Ночью работникам школы искусств снился коллективный сон.
Арсений Штивель метался в холостяцкой постели.
Он видел себя за кулисами грохочущего овацией концертного зала. Пора было выходить, а он, холодеющими от ужаса пальцами, всё крутил скрипичные колки, наматывая на них километры скользких, отвратительно переваренных макарон.
Угретый под боком Веры Степановны, Мамонов смотрел обрывки ничем не примечательных музыкально-гастрономических снов, какие-то спагетти-Доницетти, макарони-Альбинони Временами он чувствовал, как, навалившись, его душит слава, и он отпихивал её, ощущая под руками трикотажно-мягкую, тёплую её поверхность.
Жулин, в паре с Варварой Тимофеевной, танцевал па-де-де из «Лебединого». В воздушной пачке поверх пальто, Варвара Тимофеевна сначала грозила ему из-за кулис, затем, неловко балансируя на пуантах подшитых валенок, подплыла для финальной поддержки, он напрягся, поднимая её, и в ужасе проснулся.
Жене снился великий Бах.
Он молчал. Он лишь укоризненно покачивал головой, роняя пудру на зеркальную гладь рояля, и наблюдал за Женей с Васей, которые, урча и чмокая, ели макароны из большой керамической миски.
Анна Каренина
В одном коммунисты были правы: мы были самой читающей нацией.
Зимнее утро. На платформе подмосковного Железнодорожного жду электричку. Снизу поддувает, за воротник сыплет колючим, жёстким снегом. Внизу, на рельсах, замечаю парочку бомжей. Грубо нарушая правила безопасности и рискуя жизнью, они пересекают полузасыпаные, скользкие ряды железнодорожных путей. Мужчина, с пакетом в руках, бежит впереди, женщина трусит следом. Видно, что они уже приняли с утра, и, отоварившись в ближайшем киоске, спешат добавить. Все с беспокойством наблюдают за ними: хоть бы поезд не прошёл Они уже пересекли главные проездные пути, когда женщина поскользнулась и упала на рельсы запасного.
Она лежала, глядя в небеса со счастливой улыбкой человека, которому нечего не жалко. Даже жизни А ну её в болото Пробежав несколько метров, мужчина заметил отсутствие спутницы. Вернулся, полюбовался картинкой и легонько пнул её носком подшитого валенка: ну ты, Анна Каренина, чего развалилась? Вставай!
Выборы секретаря
Комсомольская организация преподавателей педучилища была небольшой. В списках значились всего шесть комсомолок и один комсомолец, пианист Сергей Минаев. В самом начале учебного года пришлось срочно переизбирать комсомольского вожака, так как он вожак уходил в декретный отпуск. Проводил собрание инструктор райкома комсомола Анатолий Михайлович Перевязкин. Люська сидела за председательским столом толстая и круглая, как кукла «баба на чайник» и поддерживала обеими руками живот, который периодически подпрыгивал. На повестке дня у нас один, но очень важный вопрос, начал инструктор, Выборы секретаря комсомольской организации. Перевязкин сделал паузу и по-отечески тепло посмотрел на Люську. Он любил этот взгляд. Он редко им пользовался и знал, что взгляд действует. И точно. Люська расплылась в широкой благодарной улыбке и ахнула, получив пинка от неродившегося дитяти. А нечего было за футболиста замуж выходить Инструктор перевёл взгляд на присутствующих, продолжая излучать добро. Партия знает. Партия всё понимает! Не карающий меч, но чуткий и строгий товарищ Ему нравилось вот так начинать собрания в небольших коллективах. В больших нет. Особенно в рабочих. Там нужно сразу брать быка за рога, говорить в темпе и вести собрание за собой, иначе сожрут, по кускам растащут и косточки обгладают. А здесь Девчушки перед ним сидели хорошенькие! Как с витрины. Мордашки приветливые, улыбаются, кокетничают перед ним. Ещё бы! Завидный жених Перевязкин спохватился, глянув на часы. Он отводил на собрание полчаса. Кандидатуры основная и запасная обсуждены в райкоме и фактически утверждены. Подготовлен голос из народа. Голоснуть и по хатам. Но сначала проповедь. За чем, собственно, и шёл. К выбору секретаря мы должны подойти со всей ответственностью. Особенно сейчас, когда партия придаёт особое значение комсомольским кадрам. Почему? Да потому, что продолжается противостояние двух политических систем социализма, за которым будущее, и отживающего свой век капитализма. Потому что продолжается обострение идеологической борьбы. Разве противники сидят сложа руки? Нет. На каждый шаг правительства, на каждое проявление заботы о трудящихся они отвечают злобными выпадами и клеветой.
Приведу пример. Не столь давно партией была принята продовольственная программа, расчитанная на десять лет. И что же? Из-за бугра тут же раздались злобные голоса: зачем принята программа? У вас что, продуктов нет?
Вот вы, члены комсомольской организации, педагоги высшей квалификации. Что вы ответите если, допустим, кто-то из студентов спросит вас, зачем принята программа. У нас что, продуктов нет?