Иеромонах Прокопий (Пащенко)
Щит веры. Часть 2. Воину-защитнику и гражданскому населению в помощь (ПТСР, боевая психическая травма)
От автора
Данное издание продолжает серию книг «Щит веры», посвящённых преодолению посттравматического стрессового расстройства (ПТСР) и тревоги, рождающейся вследствие участия в боевых действиях (или вследствие контакта с информацией о них). Перед людьми, прошедшими через тяжёлые испытания, встаёт вопрос: надо ли помнить пережитый опыт, и если да, то каким образом? Если стоит его забыть, то при помощи каких технологий? У этих двух путей будут совершенно разные последствия.
В книге рассматриваются некоторые физиологические аспекты ПТСР и показывается, что наличие смысловой вертикали позволяет человеку сформировать иммунитет в отношении разрушительного воздействия ПТСР на психику.
Вторая часть серии книг «Щит веры» подразумевает своим адресатом не только воинов, но и мирных жителей. Человек, даже и не принимавший участия в боевых действиях, может столкнуться с ПТСР. У каждого свой запас прочности. Для кого-то смерть близкого человека, автокатастрофа, опыт пережитого насилия могут стать основой для развития ПТСР. Специалисты говорят также и о комплексном ПТСР, возникающем в условиях длительного воздействия на человека травматических факторов (это воздействие может происходить и во внешне мирной обстановке, например, в школе). В этом отношении в книге рассматривается то, с чем может столкнуться каждый.
Данная часть содержит в себе теоретическое обоснование основных идей цикла бесед о преодолении ПТСР, а также теоретическое обоснование того, что вера и духовность действительно способны поднять человека над травматическим опытом, полученным при неблагоприятных внешних условиях.
Часть книги построена на материалах лекций, прочитанных в разное время, поэтому некоторые основные мысли и примеры повторяются.
Автор книги благодарит за неоценимую помощь: профильных специалистов Александра Т., Людмилу М., Екатерину Е., Арифа А., Олега К., Надежду Е. за консультации и разъяснения; Марию С. и Марию Д. за обработку бесед и помощь в создании текста; Галину П., Наталью У., Ольгу У., монаха Иоанна, Дмитрия Ф., Дарию П., Марину Г. за всестороннюю поддержку; Александра П., Артура Н., Александра Р., Варвару С. за финансовое обеспечение; и выражает признательность всем тем, кто поделился своими историями.
Вместо эпиграфа
Плакала она беззвучно, по-детски отворачиваясь. Я вдруг увидел, какая она ещё молодая. И какой я старый. Истрёпанный. Провонял смертью. Пропитан ненавистью. Она считала, что прибыл принц, тот, кто долго мечтал о ней. На белом коне. Если б она знала, как война въелась, налипла, никакой баней не отмоешь Да, судьба сохранила меня, но спрашивается, для чего?
Он вдруг увидел, как она устала, как загрубели её руки. Стирка, сообразил он, всё время надо стирать И мыть посуду И мыть пол
Она подошла, прижала его голову к себе.
Ты только не думай, что ты меня лишаешь. Вспомни, как нам было замечательно перед войной в той комнате. Нам будет ещё лучше, если ты вернёшься С войны, из танка.
Если б Римма устраивала скандалы, он бы совсем отбился от дома. Она ждала. Так опытный врач ждёт, чтобы организм взял своё. Опытной она не была, ей помогал инстинкт. Инстинкт необъяснимый, кошачий, тот, что позволяет не заблудиться, найти дорогу к дому.
Даниил Гранин, «Мой лейтенант»Введение
Вера, знания и воины, вернувшиеся с фронта
Зачем человеку на войне книга
Зачем человеку на войне книга? «На войне некогда читать», скажет кто-то.
Да, конечно, всё так. Но всё же нужно учесть, что, когда ум человека не занят чем-то конструктивным, он вынужден заниматься обработкой сигналов, приходящих извне. Война, боль, кровь, грязь. Ум сосредоточивается на этих вещах и, если нет положительного перевеса, как бы «застревает» в них. Формируется такая модель поведения: не обращать внимания ни на что, кроме самой войны. Эта модель, по мнению некоторых, помогает выжить на фронте. Но, с другой стороны, что делать человеку, который выживал на войне таким «методом», когда он вернётся с фронта? Он увидит, что то, что воспринималось в боевых условиях как «адаптивная модель», в гражданской жизни воспринимается как ПТСР посттравматическое стрессовое расстройство (применительно к военнослужащим боевая психическая травма).
Если у человека чётко выстроена система ценностей, если он сформировался как личность и имеет зрелые убеждения, включающие в себя и отношения с близкими, и какие-то интересы, помимо войны, то да, на фронте он проживёт без книжки за счёт накопленного ранее внутреннего ресурса. Но нужно учесть, что этот ресурс расходуется, «закрывается» новыми впечатлениями (иногда «кровавым пятном»). Если человек вовремя выводится из боевых действий, если есть среда, где он в обстановке любви и доверия может восстановиться, то да, на фронте нет времени читать. А если такой среды нет?
Почему в Великую Отечественную войну и мужчины, и женщины, принимавшие активное участие в боевых действиях или иным образом соприкасавшиеся с ними (например, медсёстры), не повреждались психически? Потому что у людей того времени был определённый уровень культуры. Не все были верующими, но кто-то старался читать, чем-то интересоваться, кто-то после войны хотел получить образование, профессию. Так создавался положительный перевес.
В то же время нужно понимать, что потенциал «человеческой» культуры книги, искусство ограничен, он может быть исчерпан. Но когда выстраивается смысловая вертикаль веры, у человека появляется то, что может остаться с ним при любых условиях. К этой смысловой вертикали обращались и герои-фронтовики, кто-то из них даже восполнил ряды расстрелянных в годы гонения на веру священников. К вере на фронте пришли архимандрит Кирилл (Павлов), архимандрит Тихон (Агриков), о чём, в частности, рассказывается в документальном фильме «Сталинградское Евангелие Кирилла (Павлова). Фильм второй».
Многое зависит от того, как будут приняты вернувшиеся
При всех спорных сторонах советской эпохи, которые мы оставим историкам, был один фактор, способствующий стабилизации психики после войны. Это участие в труде. Человек послевоенной эпохи не воспринимал себя как наёмника с «билетом в один конец», который не может влиться в гражданскую жизнь и который поэтому после одной войны уходит на очередную. Воевали, чтобы вернуться к мирной жизни.
Специалист по психологии войны Алексей Захаров отмечал, что после Великой Отечественной войны фронтовик обладал высоким статусом в обществе. Ветераны воспринимались как герои, и после войны они восстанавливали страну, им было куда приложить навыки, полученные на фронте[1].
Вернувшись с фронта, и мужчины, и женщины получали образование, осваивали профессии[2]. Так проявляла себя бодрая творческая доминанта, способная сформировать иммунитет к совокупному процессу, названному ПТСР. Как именно работает эта доминанта об этом и рассказывается в книге «Щит веры».
Эта книга не только о войне, но и о том, как страна встретит тех, кто по её зову принял участие в боевых действиях. Кем вернутся они? Психически повреждёнными, склонными к алкоголизации, наркотизации и к проявлению насилия? Или теми, кто, приобретя на фронте уникальный опыт принятия решений в экстремальных ситуациях, сможет помочь стране совершить прорыв в экономике, культуре, образовании?
От нас с вами, от того, как мы воинов встретим, от того, сумеем ли мы их понять, отчасти зависит, выпадут ли они на обочину жизни или станут локомотивом, который пойдёт вперёд. Ведь исследователи отмечают, что «наиболее значительный вклад в развитие ПТСР вносят два фактора недостаток поддержки от семьи и друзей после возвращения домой и продолжительность пребывания в боевой обстановке»[3].
Опыт войны в Афганистане показал, какой вариант развития послевоенной жизни вернувшихся с фронта является нежелательным. Демобилизованные солдаты натыкались на «шипы». Их взгляды сформировались в той обстановке, которая была неведома их невоевавшим сверстникам. Вернувшиеся «стали другими чужими, непонятными, неудобными для общества, которое отгородилось от них циничной фразой: Я вас туда не посылал! И тогда они стали, подобно ветеранам войны во Вьетнаме, замыкаться в себе или искать друг друга, сплачиваться в группы, создавать свой собственный мир. Сначала ещё была надежда привыкнуть, вписаться в обычную жизнь, хотя никто так остро не чувствовал свою неприспособленность к ней, как сами афганцы»[4].
Складывалось впечатление, как отмечал один исследователь, что общество, отворачиваясь от ветеранов войны, ставит их в такие условия, при которых они начинают искать специфические способы применения своих навыков. А именно там, «где, как им кажется, они нужны, где их понимают и принимают такими, какие они есть: в горячих точках, в силовых структурах, в мафиозных группировках». До 70 % «афганцев» готовы были вернуться на войну. Как пишет данный автор, они хотели на войну, «потому что так и не сумели с неё вернуться»[5].
Но ведь всё может быть иначе! И о том рассказывается в книге «Щит веры».
«Ты ни в чём не виноват?» Поиск пути: как остаться человеком
Книга построена на определённых принципах. Истории, которые в ней приводятся, подобраны с определённым смыслом. Погружаясь в них, человек строит своё мировоззрение. Развивается то, что академик И. П. Павлов назвал второй сигнальной системой, активность которой и позволяет преодолеть условия, ведущие к ПТСР.
Основную идею книги «Щит веры» можно выразить словами из работы «Этика войны в странах православной культуры»[6]. Главной задачей этой работы являлся ответ на вопрос: как оставаться человеком в нечеловеческой ситуации? Сама постановка такого вопроса уже отличается от подходов, распространённых в англо-саксонском мире и предлагающих то или иное обоснование войны. (При подобного рода обоснованиях могут постулироваться какие-то цели войны, иногда надуманные. Так, в документальном фильме «Дрон» (2014) военнослужащий, оператор боевого дрона, рассказывает, как на свои сомнения по поводу уничтожения мирного населения услышал ответ, что таков замысел Бога. Понятно, что в данном случае некто просто эксплуатировал идею Бога.) Также в англо-саксонском мире используются подходы, которые навязывают «регламентацию поведения комбатантов[7] на основе абстрактно понимаемых прав человека».
Так, в книге Ишмаэля Биха «Завтра я иду убивать. Воспоминания мальчика-солдата»[8] содержится множество описаний бессмысленных убийств, которые были совершены им, в том числе в состоянии наркотического опьянения, во время войны в Африке. Он попал под амнистию. В книге не приводятся сцены изнасилования, видимо, по той причине, что совершивший изнасилование подлежит суду как нарушивший права человека. Кто провёл эту грань: уничтожившего людей в состоянии наркотического куража амнистировать, а изнасиловавшего осудить как преступника? В случае прекращения военных действий военнослужащие возвращаются домой. Но если во время боевых действий военнослужащий принимал участие в конкурсе: кто наиболее профессионально перережет горло военнопленному и гордился победой в нём это преступление или нет? Ишмаэль победил в таком конкурсе.
После войны ему сказали, что он «ни в чём не виноват», что он просто мальчик, которого втянули в войну. Но почему мальчик, гордящийся тем, что профессионально перерезал горло военнопленному, это «просто мальчик, втянутый в войну»? А если, например, под давлением своих «коллег» он присоединится к изнасилованию это уже военный преступник? Ведь, согласно логике протокола, он в том и в другом случае втянут? Понятно, что данный пример приводится не в отношении всех случаев, с которыми сталкиваются профессиональные военнослужащие, речь идёт о частной ситуации. Этот пример комментарий к той мысли, что в данном случае грань, разделяющая поступки по обе стороны, проводится чьей-то ручкой на листе бумаги. Но чтобы выжить и не стать заложником ПТСР, человек должен чувствовать эту грань в себе, и тогда у него будет шанс её не перейти. Возможность сохранить психическую цельность появится, если человек будет стремиться оставаться человеком. А остаться человеком он сможет, если будет чётко понимать, что значит быть человеком. То есть у него должны быть чётко определённые ценности, за которые он будет держаться.
Авторы книги «Этика войны в странах православной культуры» исходили из представления, что ценности не столько декларируются и записываются, сколько «воплощаются» и «проживаются» в конкретных ситуациях. А потому к процессу формирования ценностей стоит подходить не через навязывание нормативных установлений. Ценности стоит изучать на основе «свидетельств об опыте войны и нравственном выборе самих участников боевых действий. Лишь в результате изучения функционирования морального выбора в конкретных ситуациях и осмысления опыта войны возможна реконструкция этоса и формулирование этики войны»[9]. [ «Этос» в данном случае это порядок предпочтения ценностей: например, как человек относится к любви и к ненависти, что из этих позиций считает более важным и пр.]
То есть, изучая опыт тех, кто остался человеком в сложнейших условиях, военнослужащий может нащупать тот внутренний строй, который поможет и ему остаться человеком, а также выработать иммунитет к ПТСР, избежать тех ошибок, которые ведут к распаду психики.
В книге Ишмаэля Биха описывается попытка стабилизовать психику мальчиков-воинов, выведенных из войны в Африке, через привитие им установки, что они «не виноваты». Но такая установка разве способна сама по себе исцелить человека, психика которого перепахана войной?
При попытке навязать регламентацию, определяющую, что этично, а что нет, у человека забирают возможность «выздороветь» после войны. Ишмаэль стал выздоравливать, как можно понять из его книги, не вследствие усвоения указанной установки, а вследствие того, что у него был положительный опыт детства. Его любили родители, он играл и общался со сверстниками. Усвоенный в детстве конструктивный опыт в своё время проявился и направил Ишмаэля к конструктивным поступкам.
Но как начнёт жить после войны человек, которому во время прохождения реабилитации кто-то сказал, что он «не виноват»? Хорошо: ты в первый раз не виноват, никакой рефлексии не возникло. Второй раз тебя втянут, ты тоже пойдёшь убивать? И какой-то незнакомый тебе «дядя», назначенный какой-то комиссией, опять скажет, что ты не виноват. А что, если эти слова скажет лидер группировки, вербующий боевиков? Скажет, что нет вины в том, чтобы убивать тех, кто не похож на членов группировки? Не пахнет ли ситуация развитием инфантильной позиции, характерной для подростка, который не чувствует, да и не хочет понимать смысла совершённого им поступка?
Почему пропагандисты таких подходов не видят третьего пути (помимо жёсткого безапелляционного обличения, с одной стороны, и слов «ты ни в чём не виноват», с другой)? Третий, надспорный, путь имеет примерно следующие очертания. Да, тебя втянули. Но, возможно, ты чувствуешь, что хотя бы на один процент твоя воля принимала участие в том кошмаре, в котором ты жил. Ведь тебе хотелось чувствовать ликование по поводу победы в конкурсе, ты гордился этой победой. И если ты считаешь, что тебя втянули, то хотя бы в этом одном проценте ты можешь покаяться. Ты принимал участие в сжигании деревень. Да, ты амнистирован, но ты можешь выучиться на плотника и своими руками построить хотя бы один дом, в который заселится кто-то из изгнанных тобой. Если ты нёс смерть, неси жизнь. Ты будешь реализовывать эту задачу, и ты будешь развиваться, перерастая себя прежнего.