Но было уже поздно. На следующее утро Раиса Петровна проснулась в аллергических волдырях от укусов клопов. Укусы насекомых Заловкин обнаружил и у себя на теле, но с меньшими последствиями.
С клопами супруги стали бороться с помощью дихлофоса, они обильно поливали диван и двуспальную кровать, старясь обработать все щели и складки. Клопы исчезали, но через некоторое время появлялись снова. Заловкин расспросил внучку, были ли у них клопы в Калининграде.
Даша рассказала вовсе неутешительную историю. Клопы в калининградской квартире не только были, а, по рассказам соседей, их не могли вывести ещё с немецких времён. Кусали они тамошних обитателей так нещадно, что однажды, будучи в сильном подпитии, Сергей пытался квартиру сжечь!
После этого Заловкин вызвал работников санэпидстанции, и они провели полную дезинсекцию, посоветовав всё-таки выбросить мягкую мебель. Заловкин совет немедленно выполнил, предварительно заказав новые диван и кровать. В квартире супруги не жили несколько дней, снимая на это время номер в гостинице. Но клопы всё равно никуда не исчезли.
В одну из таких беспокойных ночей бывшему прокурору в полудрёме и полузабытьи явилось некое сновидение. Он увидел себя в злополучной немецкой квартире. Всё было явственно: цвет дорогих обоев, электропроводка на керамических шашечках поверх стен, планировка квартиры с колоритом начала XX века. Голос свыше прочитал ему лекцию о быте немцев того времени, в ходе которой Заловкину разрешили брать в руки любые предметы быта, открывать дверцы шкафов, мерить старую одежду и заводить патефон с речами Гитлера. Себя же он увидел в большом зеркале в форме шар-фюрера гестапо.
Квартира состояла из прихожей, гостиной, спальни, подвала, кухни и чулана. Даже в большом чулане стояла добротная мебель из натурального дерева с красным оттенком.
Горничная его пригласила на кухню, где за дубовым обеденным столом сидел и явно ожидал его комендант города и крепости Кёнигсберг генерал Отто фон Ляш. Он величественным жестом пригласил Заловкина сесть за стол и приказал горничной принести знаменитый кёнигсбергский чай с марципаном и французским коньяком.
К своей чашке чая ошеломлённый Заловкин так и не посмел притронуться, а фон Ляш, добавив в чай коньяк и тростниковый коричневый сахар, помешивая серебряной ложечкой, обратился к нему на совершенном немецком языке с баварским акцентом: «Предчувствуя падение, как казалось фюреру, неприступного Кёнигсберга и взятие его советскими войсками, чтобы сделать проживание русских в Кёнигсберге невыносимым, я три месяца назад поручил профессору Рудольфу Вайглю создать в его секретной лаборатории уникальных и ничем непобедимых клопов, поскольку на немецкий дух и арийскую доблесть я потерял всякую надежду»
При этих словах Ляша бывший прокурор Заловкин громко икнул.
А генерал продолжал: «Эти клопы, как я полагаю, ныне и есть совершенное биологическое чудо-оружие Третьего рейха. Они невосприимчивы к ядам, могут впадать, если будет необходимо, в столетний анабиоз, и это делает их практически бессмертными. Пусть существование и проживание русских в нашей Восточной Пруссии, в нашем прекрасном древнем городе, городе коронаций, позволят русским осознать тот факт, что человеческие несовершенства способны привести к катастрофам не только немцев, но и сегодняшних победителей. Конечно, русские сегодня могут лишить тысячи людей всего, ради чего стоит жить: Родины, имущества, веры в справедливость Всевышнего. Но и победителей впоследствии догонит такая же участь».
Обескураженный откровениями Отто фон Ляша, находящийся в полной прострации Заловкин только вопросительно твердил: «Warum? Warum?»[2]
А фон Ляш с горькой усмешкой продолжал: «Меня лично с Восточной Пруссией связывают многие узы. Населявшие этот край люди стойкое племя. Кропотливым трудом на протяжении веков они превратили довольно скудную почву в хорошо возделанные земли. Они питают к своей родине бесконечную любовь и редкую преданность. Сдержанные и настороженные по отношению ко всем чужеземцам, они тем не менее гостеприимны. Моя жена родом из Восточной Пруссии. Здесь же родились и оба моих ребёнка. Сестра моей жены из окрестностей Лика. Безвозвратно ушло то прекрасное время, когда я мог охотиться в компании славных друзей в лесах Восточной Пруссии, а богатые трофеи, добытые на охотничьих тропах, потеряны вместе со всем моим имуществом. За годы службы войсковым командиром, в период учений и манёвров, мне приходилось соприкасаться со всеми слоями населения. Если потребуются ещё доказательства симпатии ко мне жителей Восточной Пруссии, то теперь следует говорить: «Да здравствует не Gott mit uns»[3], a «Bettwanze mit uns!»[4]
При этих словах бывший ельцинский либеральный прокурор неожиданно для себя вскочил, выбросил руку вперёд в фашистском приветствии и, выпучив глаза, истошно прокричал: «Sieg Heil!»[5]
Проснулся Заловкин в холодном поту, истово перекрестился и вспомнил, что он уже две недели на пенсии и деньги на покупку дома в Крыму давно отложены.
В первые два года «крымской весны» цены на дома были ещё невелики, рост на недвижимость на полуострове устремился вверх позже. Не мудрствуя лукаво Заловкин выбрал дом на популярном интернет-сайте и оформил сделку. Квартиру они быстро продали, решили не брать личные вещи и чемоданы из-за проклятых клопов, собираясь всё приобрести на новом месте. Вещи оставили будущим хозяевам. Внучке не разрешили взять с собой даже её любимые мягкие игрушки.
Они понимали, что жаркий, сухой климат будет им, уроженцам северного региона, несколько тяжеловат, но все минусы перечёркивало море.
Заловкины наслаждались Крымом в первый месяц после переезда. Дом был небольшой, но добротный и уютный. Весь месяц они проводили с внучкой Дашей на море, а вечерами он выпивал полбутылки чачи и ложился спать. Но в один из жарких вечеров, раздевшись, он хотел выключить свет и лечь в постель, но, мельком взглянув на потолок, обомлел. Прямо над его кроватью тевтонским клином, знаменитой немецкой рыцарской «свиньёй», проходил отряд клопов, а у вожака на спине были чёрные пятна, похожие на череп с костями. Заловкин помертвел и понял, что от мстительных клопов фон Ляша ему не избавиться никогда.
Гидрокурица
Из своего детства Виктор Кузьмин хорошо помнил маленький рыбный магазинчик на первом этаже пятиэтажки, в которой прожил с родителями до ухода на службу в армию. Рыбный запах ощущался даже на улице. На бетонных ступеньках сидели и млели коты, так и не решаясь заглянуть или проникнуть за стеклянную дверь. Они выпрашивали, и очень удачно, рыбёшку у выходящих покупателей.
Рыба была свежая, разложенная на прилавке в ледяной крошке и в богатом ассортименте, не в пример перемороженной в нынешних сетевых магазинах. Порой, если бросишь её на сковороду, то она пузырится водой, расползается и превращается в некий рыбный кисель. А какая была в те времена селёдка! Селёдку привозили в бочках, крупную и жирную. Продавщица заворачивала её в коричневую плотную почтовую бумагу. Селёдка попадалась с икрой, маленькие икринки вкусно тёрлись на языке и зубах, так и просили стопочку водочки.
Отец Родион Сергеевич, покупая селёдку, обязательно брал четвертинку, а ещё, намазав сливочного масла на чёрную корочку ржаного бородинского хлеба, клал жирный пласт селёдки, сверху добавляя бордовую косичку икры, и, сидя на кухне, пропускал рюмочку-другую, закусывал и аппетитно крякал.
Селёдку он разделывал мастерски: аккуратно поддевал кожу маленьким перочинным ножом, снимал её чулком, а после разрывал рыбу на две половины с хвоста, и хребет с костями отрывался от филе.
Кроме того, в магазине продавали огромных размеров камбалу. Один раз отец принёс домой, наверное, метровый экземпляр. Пожарил камбалу на большой чугунной, ещё бабушкиной, сковороде. Жарил со знанием дела: на раскалённом масле, чтобы образовалась золотистая корочка, а внутри рыба осталась сочной. Так и получилось, домочадцы за круглым кухонным столом уплетали куски и нахваливали, а отец, посмотрев на рыбный пир, неожиданно сказал: «Хороша, как будто деревенская курятина, ну прямо не камбала, а действительно гидрокурица!»
Позже, когда он вырос, узнал, прочитав как-то в газете эпохи перестройки, что в хрущёвские времена магазины были завалены хорошей камбалой, а употребление рыбы стал настойчиво пропагандировать советский общепит, придумав в рабочих столовых рыбные дни по четвергам. В народе так и прозвали хрущёвскую камбалу «гидрокурицей». Рыба тогда была невероятно дешёвой и качественной, как и другие морепродукты. Кальмары и креветки практически никто не покупал. Позже, в семидесятые годы, в магазине появились консервированные кальмары, банка стоила всего восемь копеек. Соседки-пенсионерки купили как-то их на пробу, но, открыв банку, брезгливо выбросили в мусорное ведро и со знанием дела рассказывали: «Фу, открыли банку, а там белые червяки!».
Виктор понимал, что за червяков старушки приняли щупальца кальмаров! Они, посмеиваясь над пенсионерками, постепенно скупили в магазине практически всю партию консервов.
Как только Виктору стукнуло восемнадцать, отец начал изредка брать его в самую большую пивную в городе. Сооружённая из рыжих огромных металлических конструкций, она одиноко стояла посреди большого пустыря. В центре пивной красовался небольшой открытый дворик с фонтаном из мелкой голубой плитки. Там собирались все тогдашние слои общества, и в народе пивную ласково называли «пивбар на поле дураков».
В пивную уходили на несколько часов, и отец брал с собой бельевой эмалированный таз. Тарелка креветок в пивбаре стоила всего десять копеек, отец набирал их целый таз, а кружек пива он выпивал не менее двадцати. Пивные кружки мыли прямо в фонтане, сушили на деревянном штакетнике, и блестели они на заборе как богатырские шлемы.
Из хрущёвки семья переехала, когда Виктор ещё дослуживал срочную службу. Вернулся из армии уже в новую квартиру, но не в центре города, а в спальном районе. Тогда он узнал, что рыбный магазинчик закрыли, а на его месте появилось почтовое отделение. Но рыба от Виктора по иронии судьбы никуда не ушла. Он, пусть и случайно, временно устроился в коптильный рыбный цех, а после, поняв преимущества неожиданной работы, задержался там на много лет. А почему бы и нет? Если с каждой смены Виктор приходил домой с большой сумкой копчёной рыбы, чаще всего это были лещи и скумбрия. Теперь уже за ним по улице бежали мяукающие коты, а для домашнего кота Тимофея вообще наступил кошачий коммунизм.
Удивительно, но Кузьмин-старший не особенно старел, одно время отец и сын выглядели чуть ли не как ровесники. Мать Виктора, Людмила Ивановна, тихая и всё время чем-то недовольная женщина, с укоризной приговаривала мужу: «Тебя, старый дурак, ничего не берёт, как огурец! А у Вити уже виски седые»
Женился Виктор поздно, жена Света оказалась продавщицей в рыбном отделе супермаркета. Рыбы в доме становилось всё больше. Но жена приносила только минтай, мойву и путассу. Эту рыбу отдавали знакомым и соседям. Ребёнка Светлана родить так и не смогла, всё кончалось внематочными беременностями или выкидышами.
Людмила Ивановна тихо, но внятно шипела ей в спину: «Нашёл Витя корову яловую, удружил сынок, а я ведь его от женитьбы отговаривала».
Светлана делала вид, что не слышит, хотя в эти моменты у неё покалывало сердце.
Света хотела взять ребёнка из детдома, но свекровь агрессивно воспротивилась и выдавливала из себя тонкими губами: «Плохая наследственность» или «Будете жить в своей квартире, тогда и берите хоть негритёнка».
Однако купить свою квартиру Виктор и Света, конечно, не могли и по-прежнему жили с родителями. Родион Сергеевич дипломатично держал сторону невестки, понимая, что сын никого лучше уже не найдёт. По неродившимся внукам вроде бы совершенно неэмоциональный мужик, просыпаясь среди ночи, часто плакал в подушку, понимая, что род Кузьминых прерывается.
Умер Родион Сергеевич внезапно, как будто чья-то невидимая рука щёлкнула выключателем. Для Виктора это было горькой неожиданностью. Он думал, что отец проживёт ещё много лет. Родион Сергеевич ничем никогда не болел, даже простудой и гриппом. Отец, заядлый рыбак и грибник, мог по лесу запросто пройти с десяток километров и никогда не уставал. Его смерть произошла за день до именин сына. Виктор в тот день вспомнил детство, увидев на прилавке только что открывшегося рыбного супермаркета «Русский невод» большую свежую камбалу. Покупая её, он невольно произнёс: «Вспомню настоящий вкус из детства!»
Когда рыбу принёс домой, отец тоже обрадовался: «Давно такую большую не видел, сейчас пожарим!»
Они сели ужинать без жён, отец достал из холодильника запотевшую четвертинку и банку острой морковки по-корейски. Камбала была действительно отменная. Время приближалось к восьми вечера, отец обычно смотрел передачу «Большая стирка». Минуты за три до начала эфира с Андреем Малаховым отец встал из-за стола со словами: «Ну, я пошёл на дураков Малахова посмотреть»
Виктор улыбнулся и одобрительно кивнул. Но после этих слов отец успел только сделать два шага и внезапно посинел губами, захрипел и стал медленно оседать у холодильника.
Виктор вскочил, подхватил отца на руки и опустился на пол вместе с ним, громко причитая: «Папа, папа, что с тобой, папа, ты меня слышишь? Только не умирай!»
Жена Виктора Светлана, отреагировав на крик мужа, прибежала к ним с побелевшим лицом и вызвала по мобильному неотложку. Удивительно, но скорая приехала всего минут через семь. Машина случайно проезжала мимо их района и приняла срочный вызов диспетчера.
Всё это время Виктор прощупывал пульс на шее отца и отчётливо его слышал. Когда врач и фельдшер скорой помощи тяжёлой походкой вошли в дверь, он обрадовался и был уверен, что отца сейчас спасут. Но врач, бегло посмотрев на пациента, равнодушно обронил: «Он уже умер».
Виктор удивился и растерялся: «Доктор, что вы говорите? Это неправда, проверьте у него пульс!»
Доктор только пожал плечами, не отрываясь от заполнения необходимых бумаг: «Он умер сразу, как упал, это вы свой пульс слышите, а не его».
После доктора приехала полиция, осмотрела лежавшего на полу отца, полицейский на кухне написал протокол о естественной смерти. Вопросов он задал мало. Ещё часа через два приехала труповозка, но водитель был один и попросил помочь перенести тело в машину. Они жили на втором этаже, отца вынесли на простыне и погрузили на носилки уже в машине. Водитель громко захлопнул двери «газели», и она растворилась в сумерках. Виктор вернулся домой, сел за кухонный стол и закурил. Взгляд упал на сковороду с оставшимся куском камбалы. Его внезапно вырвало. Больше он гидрокурицу никогда в жизни не ел.
Любит чудаков Япония
Работала Нинка Полосина вахтёром на мясокомбинате. Работа знатная была. Оклад в советское время 70 рублей в месяц, но на самом деле могла она зарплату вообще не получать, в свою вахтёрскую смену на проходных мясокомбината по 100120 рублей в сутки имела. И рассказывала она об этом так: