Мы с папой сегодня вечером идем в Большой театр, как-то особенно, почти торжественно, говорит мама.
Я не знаю, что такое Большой театр, но раз «большой» значит, важный.
А я?
Детей вечером туда не пускают. Поэтому ты побудешь с тетей Марусей она уложит Левку и придет к нам посидеть с тобой. Ты ее слушайся и вовремя ложись спать мы вернемся поздно.
Я наблюдаю, как мама примеряет перед зеркалом вечернее платье, которое она одолжила у кого-то ради такого случая.
Смотри-ка, как будто специально на меня сшили!
Потом мама надевает серую фетровую шляпу с большими полями и букетиком цветов сбоку он-то больше всего притягивает мой взор: мне хочется непременно его оттуда отцепить и поставить в мою игрушечную вазу; потом розовое, ужасно красивое, новое, сшитое на заказ пальто, и они с папой уходят.
Сквозь сон я слышу, как они уже вернулись и, при свете настольной лампы, тихо, чтобы не разбудить меня, обмениваются впечатлениями. Мои слипающиеся глаза выхватывают на мгновение мамино оживленное радостное лицо, какое бывает у людей после праздника.
За шесть лет произошло много разных событий.
Старуха умерла, и в ее комнату почему-то долго никого не вселяли. Потом наконец въехал какой-то молодой мужчина, тихий и незаметный, и тихо и незаметно стал жить.
Лиля вдруг вышла замуж. Все говорили, что он очень приличный и интеллигентный человек, и добавляли: «И как только женился на такой?» Была даже скромная свадьба, на которую пригласили и нас. Лиля была, как всегда, в красивом легком платье светло-зеленого цвета, с рукавами-крылышками, вся летяще-воздушная. А муж был ниже ее ростом, с прилизанными темными волосами, в темном пиджаке, и сидел за Лилиной спиной. Очень скоро муж Лили утонул в Москве-реке, катаясь один на лодке, то ли столкнулся с катером, то ли просто, никто не знал. Об этом тоже много говорили и сокрушались, жалели его, а не Лилю, и снова пригласили нас уже на поминки.
Левка пошел в первый класс. Кажется, я горжусь этим больше, чем Левка. Мы с тетей Марусей проводили его до школы. Я каждый день с нетерпением жду его возвращения и бегу встречать школа рядом. Но Левка вдруг стал задирать нос, говорил, что он уже большой, а я еще маленькая, и играть ему со мной неинтересно. Однажды он с ребятами вышел на балкон и, увидев меня, позвал:
Надь, подойди сюда!
Я подхожу к балкону.
Поближе, поближе! командует Левка. Встань под балкон!
Я повинуюсь, думая, что он хочет мне что-то бросить. Но когда я стою ровно под перилами, он плюет мне на голову. Такого от Левки я никогда не ожидала. Я ничего не сказала и побежала обратно играть в песочницу. Пережить Левкино предательство тяжело. Я понимаю, что в наших отношениях что-то изменилось, и теперь спокойно прохожу мимо его двери, не спрашиваю у тети Маруси, скоро ли он придет из школы, и не выбегаю больше за забор, чтобы посмотреть, идет ли он уже или нет.
Мы живем втроем. Иногда к нам приезжает бабушка Нина, мать моего отца. Она живет со своей дочерью, тетей Аней, а к нам приезжает, когда матери нужно отлучиться.
Утро. Я выбегаю из нашей двенадцатиметровки, верчусь в коридоре и натыкаюсь на почтальона, который входит в квартиру и направляется в сторону нашей двери. Он протягивает маме какой-то листок и уходит. Я стою и внимательно наблюдаю, как мать разворачивает листок и читает.
Дедушка умер? спрашиваю я.
Нет-нет, откуда ты взяла?
Я смотрю на нее и вижу, что у нее что-то прячется в глазах.
Дедушка умер! говорю я.
Она не может понять, откуда я знаю. Меня убеждают, что ничего не случилось. Но я знаю
Мама уехала на похороны в Сумы, а я осталась с бабушкой Ниной.
С бабушкой хорошо. Она мне все разрешает, и в комнате царит полный беспорядок: посередине тазик, в котором я купаю кукол, на полу разложены целые квартиры с кроватками, плитами, столами. Но самое главное бабушка умеет рассказывать сказки!
Вечером, когда я забираюсь в свою кроватку, подставив табурет и перекинув поочередно одну ногу за другой через сетку, которой она огорожена, чтобы я не упала во сне на пол, бабушка устраивается на двух стульях у меня в ногах и, положив под голову подушку, в темноте начинает:
В некотором царстве, в некотором государстве жили король с королевой, и у них был сын. Ни одна принцесса не могла полюбить королевича, потому что он был очень некрасивый.
Какой некрасивый? прошу уточнить эту деталь я, чтобы яснее представить себе королевича в моем представлении королевич должен быть обязательно красивым.
Такой некрасивый, что должен был всегда прятать лицо
У мамы сказки не получаются. В них звери не говорят человеческими голосами: если заяц то это просто заяц в лесу, а не заколдованный принц; дети ходят или в детский сад, или в школу, а летом едут в пионерский лагерь; купаются в реке и загорают, а не летают на ковре-самолете. Мне скучно их слушать. Поэтому мама предпочитает читать мне книжки. А у бабушки принцы, принцессы, короли и королевы, злые колдуньи и добрые феи, замки с таинственными комнатами, в которых обитают привидения. Я боюсь пропустить слово и лужу, затаив дыхание.
Король с королевой очень страдали и не знали, что делать, продолжает бабушка. У королевы всегда было грустное лицо, и она часто плакала. Чтобы король не видел, как она плачет, королева уходила в лес и бродила там одна. Однажды королева, как всегда, гуляла в лесу и вдруг увидела, что навстречу ей идет женщина в простом ситцевом платье с букетом чудесных незабудок. Королева остановила ее и спросила: «Добрая женщина, где ты набрала столько незабудок? Я иду-иду и не видела еще ни одного цветочка!..» Бабушка, думая, что я уже заснула, осторожно умолкает.
А дальше что было? тут же подаю я голос.
Ты еще не спишь? удивляется она и, вздохнув, продолжает: Женщина внимательно посмотрела на королеву и ответила: «Я вижу, что у тебя горе. Возьми эти цветы, отнеси домой, поставь в воду и спрячь подальше. Они волшебные и могут тебе помочь. Только никто не должен знать, где они. Когда тебе будет трудно, вынь из воды один цветок, подуй на него и скажи: Добрая фея, где ты?» Королева поблагодарила женщину и пошла домой
Иногда бабушка повторяется.
Ты это уже говорила! немедленно поправляю я.
Говорила уже? полусонным голосом отзывается бабушка. Как же это я? Да, так на чем же я остановилась?
Королева пошла домой, восстанавливаю я логику событий.
Пришла королева в замок и сделала так, как велела женщина. А в замке жила черная кошка с желтыми глазами. На самом деле это была вовсе не кошка, а злая колдунья, которая превратилась в кошку. Но королева этого не знала и очень ее любила
Обычно сказки были длинные, со многими приключениями. Если одной сказки не хватало, чтобы я наконец уснула, бабушке приходилось начинать новую.
До шести лет я была только с матерью. Я к ней привязана и никуда от себя не отпускаю, даже в кино.
Когда Тося придет? беспокойно спрашиваю я: свою маму я называю так же, как и окружающие по имени; переучить меня невозможно, хотя мне не раз пытаются объяснять, что я должна называть Тосю не так, как ее называют остальные.
Придет твоя мама, никуда не денется! успокаивают меня. Ей ведь тоже хочется куда-то пойти.
Но я не слушаю и поминутно подбегаю к окну посмотреть, идет мама или нет. Отвлечь меня чем-нибудь невозможно.
На детских фотографиях я вижу веселого большелобого чертенка, увешанного бантиками по одному с каждой стороны и обязательно сверху. Этот чертенок улыбается мне глазами, которые искрятся от сидящих в них смешинок.
На маму похожа! говорили про меня. Несчастливая, значит, будет
Зимой к Новому году сумские дедушка и бабушка присылали посылку. В ней были сушеные фрукты и обязательно просоленный, обмотанный марлей и завернутый в пергаментную бумагу гусь. В пути гусь каким-то чудом совсем не портился, но приобретал особый запах, который сохранялся и после того, как его много часов подряд «томили» в духовке, собирая гусиный жир отдельно в баночку, чтобы потом жарить на нем картошку.
Я с удовольствием грызу сухие вишни и втихаря таскаю сморщенные коричневые медово-сладкие груши-гнилушки. Бабушка Нина варит из них кисель, который приятно пахнет дымком. За окном, в привязанной к шпингалету авоське, висит на морозе большой кусок украинского сала, который каждый день уменьшается на несколько тоненьких, почти прозрачных, розоватых, с прожилками, ломтиков и исчезает лишь к весне. А еще обязательно присылали вязанку лука ее-то больше всего, кажется, и ждали. Вязанку вешали возле входной двери, в уголке. Огромная янтарно-желтая коса доставала почти до пола и тоже постепенно уменьшалась по мере надобности. Запах украинских посылок наполняет квартиру и придает ей особый домашний уют.
Летом мы ездили на Украину.
У дедушки и бабушки был в Сумах дом и большой сад, с вишневыми деревьями, яблоневыми, грушевыми, сливовыми; грядками салата, огурцов и помидоров, зарослями малины и смородины, с цветами, травой, тенью над скамейкой и солнечной лужайкой, где можно было загорать. Весь город почти и состоял из таких частных домов с выходящими на улицу красивыми резными крылечками и фруктовыми садами. Город выглядел всегда чистеньким, с опрятными светлыми улицами, высоким зданием русской школы, химическим техникумом, пединститутом, драмтеатром. В центре были пассаж и привоз, где летом прилавки ломились от овощей и фруктов из окрестных деревень; в магазинах выставлены были в ряд молочные продукты: в баночках матово белела сметана; друг за другом шли кефир, простокваша, молоко, в особых бутылках густая, сладковатая на вкус, темно-кремового цвета ряженка; глаза тут же косили на лоточки с пирожными, от которых по всему магазину распространялся настойчиво-притягивающий аромат.
Купим в другой раз, неизменно повторяет мама, игнорируя мой вопросительный взгляд.
Ну ма-ам
Сегодня не праздник, а если будешь есть много пирожных, заболит живот.
Мы купались в реке Псёл, отъедались яблоками «белый налив», грушами и ягодами, медом. Везли это всё потом в Москву. Мама еле перетаскивала набитые до отказа корзины и чемоданы с поезда на поезд, да еще не спускала с меня глаз, чтобы не потерялась. Пересадку делали в Конотопе, в Белгороде или в Харькове. С билетами всегда было трудно вагоны ходили переполненными, и часто приходилось ночевать на грязных вокзальных скамейках, среди цыган и каких-то подозрительных людей. Я засыпала, а мама так и не смыкала глаз, следила за вещами.
В дорогу сумская бабушка Мура наготавливала пирожков с горохом, морковью, картошкой, гречневой кашей; жарила утку или кроликов своих, домашних; клала сверху огромные сахарные помидоры. В Москве в магазинах этого не было, а на рынке слишком дорого.
В Сумы ехали налегке с одним маленьким чемоданом и корзинкой с продуктами, в которой специально для меня были курица и сваренные вкрутую яйца другой еды я попросту не признавала.
Где нам лучше делать пересадку? гадает мама. В Конотопе, в Белгороде или в Харькове?
В Харькове, в Харькове! прошу я и хлопаю от нетерпения в ладоши. В Конотопе в прошлом году были!
Ну ладно, беру билеты через Харьков, соглашается она.
Я очень люблю Харьков. Он весь на холмах: то поднимаешься вверх, то сбегаешь вниз. Асфальта почти нет улицы выложены плитами.
Поезд приходит рано утром, часов около пяти. На привокзальной площади толпится народ бабы с мешками ждут трамвая. А город еще спит. Мы сдаем вещи в камеру хранения и идем с мамой пешком времени у нас много. Мне нравится бродить по серым в утреннем тумане улицам. По городу разлита та особенная чуткая тишина, которая вот-вот, кажется, нарушится. Я боюсь этого и стараюсь ступать неслышно, чтобы ее не разбудить.
Мы выходим на центральную улицу Сумскую. Нигде ни души.
Я разглядываю витрины маленьких магазинчиков в полуподвалах в них нужно спускаться по ступенькам; захожу во дворики, качаюсь на качелях. Я могу делать что хочу я одна в целом городе!..
Мы заходим в городской парк, бродим по аллейкам, сидим у не проснувшегося еще фонтана, опять кружим по дорожкам, выходим; мы идем, идем по городу Просто идем одни в целом городе, который спит
Но вот где-то шуршит троллейбус, потом навстречу дню и солнцу хлопает окно, появляется первый прохожий, отпираются двери парикмахерских, выстраиваются очереди на остановках. Начинается новый день, новый день в моей жизни, и это здорово!
Дом у дедушки и бабушки был из красного кирпича, на высоком, почти в рост человека, фундаменте, с шестью выходившими на улицу окнами, и сразу выделялся среди соседних простых оштукатуренных и покрашенных в белый цвет домов. Он делился на две половины. В одной жили они, а другую сдавали.
На сдаваемой половине две комнаты и печь. Здесь живет одинокая старая женщина, имя которой произносят в одно слово: Дораиванна. Дораиванна кажется строгой. У нее аккуратно подстриженные седые, почти серебристые, волосы, и сама она словно серебристая: чистенькая, опрятная, всегда в светлом отутюженном платье. «Финка», слышу я, как говорят про нее. Что такое «финка» не совсем понятно вокруг меня финнов нет. Есть армяне, грузины, татары, евреи, украинцы, белорусы, греки, цыгане, сосед Василий Яковлевич чуваш. А вот финны это кто?..
Как обычно, я пристаю с разными вопросами:
А у Дорыиванны кто-нибудь есть?
Кажется, есть дочь и две внучки.
А где они живут?
Где-то на севере.
А почему Дораиванна живет здесь одна, а не поедет к ним? Внучкам ведь нужна бабушка! вполне разумно рассуждаю я.
Наверное, это далеко, объясняют мне, может быть, у нее нет денег
А где же ее муж?
Сама она никогда о нем не рассказывает, а спрашивать неудобно, не нужно
У Дорыиванны почему-то ничего своего нет, вся мебель в ее комнатах дедушки и бабушки, и про Доруиванну ничего не известно, все состоит из неопределенности и многоточий. Она никогда не перемолвится словечком с детьми, так же скупа на слова и со взрослыми. Она вообще редко выходит из своей половины. Чем она занимается, сидя в одиночестве, никто не знает. Иногда готовит на галерее, что-то свое, непонятное «финское», как говорит бабушка, и уносит к себе. Но никому не мешает, почти как член семьи: и бабушка, и мама, и другие говорят о ней уважительно. Однажды Дораиванна заболевает. Ее жалеют и говорят, качая головой: «Бедная Дораиванна!» Она не встает, ее выносят во двор и кладут на раскладную деревянную кровать, и я наблюдаю, как ее по очереди кормят. Если она пытается есть сама, то проливает на себя суп, сливу из компота выбрасывает, а косточку несет ко рту. Потом сама удивляется и тихо смеется: «Как же это я так!» Наконец к ней приезжает дочь из Мурманска. Дочь что-то тихо и грустно говорит взрослым, тоже с паузами и многоточиями. Она живет все лето и ухаживает за Доройиванной. А потом Дорыиванны уже нет. И на ее место вселяется одинокий мужчина.
После нашей крошечной комнатки в Москве в доме дедушки и бабушки все казалось очень красивым: высокие двойные двери с медными ручками, белая кафельная печь, портреты дедушки и бабушки в деревянных рамах, старый серебряный термометр какого-то непонятного Реомюра и гнутые венские стулья. Над диваном в столовой висела большая картина в темной раме: много-много снега и укатанная санями дорога, уходящая к тусклому, почти у горизонта, солнцу. А вдали деревня с придавленными белыми шапками крыш домами. Я вбегаю в столовую и первым делом вижу эту картину.
Дедушка заказывал какому-то неумелому художнику, говорит каждый раз мама, когда я останавливаюсь перед картиной. Видишь, все коричневое!
А мне она ужасно нравится, особенно белый дым, который поднимается ровными столбиками из труб прямо в небо. И золотисто-коричневый цвет от того, что наступает вечер, и в окошках уже свет зажгли. И мне хочется тоже туда я ни разу еще не была в деревне!