4. В землянке, занесенной снегом
Пробежав на лыжах верст пять, Лбов остановился. Он вытер рукавицей взмокший лоб и сел на сваленное и заметенное снегом дерево. Было почти совсем темно, снег стал матовым, а деревья слились в одну крепкую, черную тень. Лбов посмотрел на сумку, хотел открыть ее, но сумка была заперта, он вынул нож, собираясь ее надрезать, но раздумал, потому что в темноте можно было выронить что-либо или растерять ее содержимое потом по дороге.
«Здорово, подумал он и вынул из кармана револьвер, захваченный у убитого стражника. Смит, решил он, ну и то ладно, пригодится». Он повернул несколько раз барабан, положил револьвер обратно, встал на лыжи и поехал дальше. В темноте ветки хлестали по лицу, и голову часто обсыпало мелкой снежной пылью, падающей со встряхиваемых кустов.
Часа через полтора он добрался до такой гущи, что огонек землянки вынырнул вдруг только перед самыми глазами.
Стольников был дома, он выскочил на двор и крикнул удивленно:
Сашка! Откуда тебя в этакое время? Я думал, ты в Мотовилихе заночуешь.
Было дело, коротко ответил Лбов и, подходя к сеням, спросил: А у нас кто еще?
Двое из наших: Степан Бекмяшев и потом еще один Федор.
Что за Федор? с удивлением спросил Лбов и наморщил лоб. Он был осторожен и не любил, когда к нему приходили новые незнакомые люди.
Свой человек, заходи скорей, узнаешь.
Лбов вошел, не здороваясь сел на лавку и, показывая пальцем на нового человека, спросил прямо у Степана:
Он кто?
Из питерской боевой организации, не менее прямо ответил Степан. Да ты не думай ничего, шальная голова, мы ручаемся.
Я не думаю, проговорил Лбов и, повернувшись к Федору, сказал коротко: Ну, говори!
Питерский товарищ с любопытством посмотрел на Лбова.
К тебе скоро приедут еще четыре человека.
Зачем они мне? И Лбов мотнул головой.
Как зачем, вместе лучше! У вас будет тогда настоящая боевая группа
Группа повторил Лбов и задумался, точно само это слово внушало ему некоторое подозрение. Как ты сказал боевая группа? А кто в ней будет?
Два анархиста, один эсер и один социал-демократ.
Я не про то спрашиваю, я спрашиваю: ребята надежные?
Посмотришь, увидишь. Как у тебя насчет оружия?
Плохо, ответил вместо Лбова Стольников, револьверов много, по Мотовилихе обыски повальные, ребята все сюда направляют на сохранение, а винтовок всего одна.
Привезут, сказал Федор, нужны только деньги. Ты достань денег.
Лбов с минуту подумал, потом поднял сумку, раскрыл нож и провел им по коже. Целая пачка писем вывалилась на стол. Распечатали. Денег было около 1000 рублей. 300 Лбов тут же отдал Федору, 300 оставил себе, а остальные передал Степану.
Это вам пока на подпольную, добавил он, будет с вас, ведь вам все равно на разговоры.
Как на разговоры? и Федор удивленно переглянулся со Стольниковым и Степаном.
А так, на разговоры, повторил Лбов. Я понимаю, оружие покупать, бомбы; ты скажи, чтобы больше бомб привозили, беда как люблю бомбы, на это я понимаю, а что зря языками трепаться Да скажи, чтобы к маузеру мне патронов привезли, добавил он, опять срываясь на прежнюю мысль, побольше патронов, мне очень нужны хорошие патроны. Потом он промолчал и, точно принимая окончательно какое-то решение, добавил: И хорошие ребята тоже нужны. Только такие, которым бы на все наплевать.
Как наплевать? не понял его Федор.
А так, в смысле жизни.
Вскипятили чай, а за чаем много говорили. Лбов оживился, его темные глубокие глаза заблестели, и, крепко сжимая руку петербургского товарища, он сказал:
Так пусть приезжают, пусть обязательно приезжают, мы тогда такое, такое устроим, что они дрожать будут, собаки.
Потом сел на лавку и спросил:
У тебя книжки с собой нет?
Есть, и Федор подал ему. На, читай пока.
Я не могу сам, резко ответил Лбов и с досадой сжал губы. Учиться не у кого было, добавил он зло. Он не любил, когда ему приходилось вспоминать о своей безграмотности. Это было его больное место.
Я прочитаю, давай слушай, ребята! и Степан взял книгу.
Огонек лампы тускло дрожал в задавленной лесом, в заметенной снегом землянке. И три бородатых человека молча слушали четвертого, и из маленькой затрепанной книжки выпадали горячие готовые слова, выбегали горячими ручейками расплавленных строчек и жгли наморщенные лбы пропащих голов.
Читай, читай, изредка говорил Лбов, когда Степан останавливался, чтобы передохнуть, начинай опять с прежней строчки.
«теперешнее правительство само порождает людей, которые в силу необходимости должны переступать закон. И правительство, с неслыханной жестокостью, плетьми и нагайками пытается взнуздать этих людей, и тем самым еще больше ожесточает их и заставляет их решиться: или погибнуть, или попытаться разбить существующий строй».
Это про нас, перебил Лбов, это написано как раз про нас, которые жили, работали и которым некуда теперь идти. Для которых все дороги, кроме как в тюрьму, заперты до тех пор, пока будут эти самые тюрьмы. Давеча вот ты читал что-то насчет цены
Ценности, поправил Федор.
Насчет ценности. Это лишнее. А вот про это, про что ты читал, писать надо. И потом, достань мне, милый друг, где-нибудь книжку, в которой написано, как самому делать бомбы.
Хорошо, я пришлю, сказал питерец и с удивлением посмотрел на Лбова: сколько в нем энергии, неорганизованной воли и ненависти. И питерский товарищ подумал, что хорошо бы частицу этой глубокой, сырой ненависти вселить в умы рабочих столицы: тех, которые, сдавленные жандармскими аксельбантами, после проигранного восстания начинают опускать головы и падать духом
Они долго еще говорили.
В эту снежную, темную ночь долго трепыхался огонек в маленьком окошке лесной землянки, и в эту ночь выросла из сугробов заброшенная землянка, выросла и бросила вызов городу, застывшему над берегом Камы.
Но город усмехнулся в ответ сотнями огней. Был он закован в каменные стены, был он богат белым серебром винтовочных пуль и красной медью казачьих шашек.
Усмехнулся и не принял вызова город.
5. Странное появление жидовки
С первым пароходом шестеро рабочих Сормовского завода, приговоренных к смертной казни, бежали из Нижнего Новгорода в Мотовилиху. Несколько дней они трепались с гармошкой без дела по улицам, был их коновод Митька Карпов голосист, и черный чуб выбивался из заломленного картуза.
Однажды вечером, когда всей гурьбой они шатались по улицам, с ними встретился конно-казачий патруль и потребовал предъявления документов. И ловко закинулась гармошка за спину, и быстро вынырнули из глубины карманов револьверы, и громко ахнули шесть выстрелов в гущу казачьего патруля.
Наклонился на бок стражник Ингулов и, падая, выстрелил и прошиб шею Митьке Карпову, которого подхватили товарищи и под выстрелами унесли прочь.
Стой! крикнул около одной из хат Симка-сормовец. Они нагонят нас, давай стучись в эти ворота. Тут свой человек живет.
Калитку отперла хозяйка, и все шесть ввалились в сени.
Дома хозяин?
Нету! Нету! испуганно заговорила хозяйка. Да куда же вы идете, у меня там чужой человек сидит.
Стой, стой, ребята Кто это чужой человек?
Еврейка какая-то, попросилась переночевать.
На улице послышался топот и, тяжело дыша, громыхая шашками, пробежали мимо городовые.
Вот те и ядрена мамаша, почесывая голову, проговорил Симка, а что ж теперь делать-то, и на какой черт впустила ее? Ну все равно теперь на улицу не выйдешь, леший с ней, с бабой.
Митьку ввели в хату. Черная женщина лет тридцати пяти с распущенными волосами испуганно вскочила с лавки, когда увидела перед собой шестерых незнакомых человек и кровь, расплывавшуюся по шее и лицу одного из них.
Откуда это? спросила она, запахивая распахнутый ворот кофточки.
Оттуда, коротко ответил Симка и выругался. Дайте же чем-нибудь человеку шею перевязать, али не видите, как у него кровь хлыщет.
Женщина быстро раскрыла дорожную сумку, вынула оттуда бинт, надломила стеклянную пробирку с йодом и умело начала перевязывать раненого.
Ишь ты, удивленно сказал Симка, и откуда это она, на наше счастье, взялась. Ты кто хоть такая?
Но, прежде чем она успела что-либо ответить, в окошко постучали. Ребята схватились за револьверы. Распахнулась дверь, вошел хозяин квартиры Смирнов и с ним Лбов.
Лбов вошел, как будто бы давно был со всеми ребятами знаком. И заговорил быстро:
Давай раненого оставьте здесь, завтра к нему придет доктор. А все остальные за мною. А то полиция тут так и кружится, я насилу прорвался.
Ни у кого в голове не мелькнуло даже и мысли ослушаться его, и все пятеро направились к выходу, но Лбов вдруг быстро шагнул вперед, крепко стиснул руку незнакомой женщины и, дернувши ее к свету, спросил с удивлением у хозяина:
А это кто? Откуда еще тут такая.
Не знаю, смущенно ответил тот. Это баба без меня кого-то пустила
Просилась переночевать, рубль дала, вот я и впустила, запальчиво ответила жена. У тебя, у черта, хоть копейка есть? К завтраму жрать нечего, а ты вон чем занимаешься.
Муж не ответил ничего. Лбов нахмурил брови, достал из кармана десятку, положил на стол, потом сказал:
Оставить тут ее нельзя, черт ее знает, что за человек, а кроме того, у баб языки долгие. Одевайся, валяй.
Но черные, точно выточенные брови еврейки даже не двинулись она молча накинула пальто, яркий цветной платок и вышла на улицу.
* * *
Два раза от разъездов шарахались все в темноту. Чтобы не навлечь полицию на оставленного раненого, Лбов умышленно избегал перестрелки.
На берегу Камы он легонько свистнул и замолчал. Прошло минут пять никого не было.
Ты зачем свистишь? спросил его Симка.
Увидишь, коротко ответил Лбов, я даром никогда не свищу.
Послышался плеск, из темноты вынырнула лодка и причалила к берегу. Все семеро сели молча, и лодка темным пятном заскользила по Каме. Слезли на том берегу. На опушке, пока ребята закуривали, Лбов подошел к еврейке, молча усевшейся в стороне на срубленном дереве, и спросил:
Чего же ты молчишь и откуда ты на нашу голову взялась? Убивать тебя вроде как не за что, а в живых оставлять тоже нельзя. И куда я тебя дену?
А ночь была такая звездная. И вечер был такой мягкий.
Женщина встала, скинула платок и вдруг неожиданно обняла его за шею.
Милый, сказала она шепотом, милый, возьми меня с собой.
Лбов никак не ожидал этого.
Вот дура-то, и как это ты скоро Да на что ты мне нужна. Он хотел было оттолкнуть ее, но она еще крепче зажала руки на его шее и, прижимаясь к нему всем телом, прошептала:
А может на что-нибудь.
А ночь была такая звездная, и вечер был такой весенний. И Лбов вспомнил, что собственная его жена теперь отгорожена барьером казачьих шашек, и Лбов уже мягче разжал ее руки.
Ты дура, сказал он ей.
И Симке-сормовцу, который стоял недалеко, показалось, что он улыбнулся, а может быть, и нет разглядеть было трудно, потому что ночь была весенняя, говорливая, но темная.
Но то, что женщина улыбнулась и блеснула черными глазами, это Симка-сормовец разглядел хорошо.
6. Встреча
Это было на берегу речонки Гайвы, узенькой мутной полоской прорезавшей закамский лес.
Лбов лежал на берегу речки, а Симка-сормовец запекал в углях картошку, когда невдалеке послышался вдруг резкий свист.
Бекмешев пришел, не поворачивая головы, проговорил Лбов. Давно я уже его жду, дьявола. А ну-ка свистни ему в ответ.
Но это был не Бекмешев, а паренек лет шестнадцати. Он вынырнул из-за кустов и сказал, чуть-чуть задыхаясь от быстрого бега:
Ишь, куда запрятались, а я искал, искал Тебе, Лбов, записка от Степана. А сам он не может, занят чем-то.
Занят хмуро передразнил Лбов. Чем он там занят? А ну дай сюда!
Он взял записку, распечатал ее, повертел перед глазами и сунул ее Симке.
На, читай!
Симка прочел. Там было несколько бессвязных и непонятных слов: «Приходи, как под луну, в девятый, четыре патрона есть».
Но смысл этих слов был, очевидно, понятен Лбову. Он улыбнулся, привстал с земли, потом сжал губы и задумался.
До сих пор он действовал на свой риск и совершенно один. Сормовских ребят считать было нельзя, они были пришлыми и непостоянными, а Стольников за последнее время ни в какие дела не вмешивался, он стал каким-то странным, все ходил, часто хватался за голову и бормотал какие-то несуразные слова. А теперь кто они, эти четыре, с которыми придется рыскать, нападать, и если нужно, то умирать? Кто они?
Весь день он был задумчив. В девять вечера был на обычном месте, верстах в пяти от Мотовилихи. Прошел час никого не было. Лбов нервничал, и эта нервность еще усиливалась окружающей обстановкой, потому что темный лес, насыщенный весенними тревожными шорохами, напитанный сыроватым пряным запахом преющей прошлогодней листвы, бил в голову и слегка кружил ее.
Но никто не видел и не знал, как нервничал тогда Лбов.
И едва только захрустели ветки под чьими-то ногами, едва только фальшивым криком откликнулась кукушка, и не кукушка, а ястреб, выпрямился Лбов и провел спокойной рукой по маузеру.
Их было четверо, четыре человека без имен.
Демон черный и тонкий с лицом художника, Гром невысокий молчаливый и задумчивый, Змей с бесцветными волосами, бесцветным лицом и медленно-осторожным поворотом головы, и Фома низкий, полный, с подслеповатыми, добродушными глазами, над которыми крепко засели круги очков.
И в первую минуту все промолчали посмотрели друг на друга, а во вторую крепко пожали друг другу руки, и в третью Змей повернул голову и спросил так, как будто продолжал давно прерванный разговор:
Итак, с чего мы начинать будем?
Найдем с чего, ответил Лбов. Садитесь здесь, он неопределенно показал рукой вокруг, садитесь и слушайте. Я все наперед скажу. Я рад, что вы приехали, но только при условии, чтобы никакого вихлянья, никакого шатанья, чтобы, что сказано то сделано, а что сделано о том не заплакано, и в общем Револьверы у вас есть? И потом нужны винтовки, и потом мы скоро разобьем Хохловскую винную лавку, а потом надо убить пристава Косовского и надо больше бить полицию и наводить на нее террор, чтобы они боялись и дрожали, собаки Он остановился, переводя дух, внимательно посмотрел на окружающих и начал снова, но уже другим, каким-то отчеканенно-металлическим голосом: А кто на все это по разным причинам, в смысле партийных убеждений или в смысле чего другого, не согласен, так пусть он ничего не отвечает, а встанет сейчас и уйдет, чтобы потом не было поздно. Он остановился, и сквозь его голос проскользнула угрожающая, резкая нотка. Он не сказал больше ничего.
Всю программу изложил, заметил Бекмешев, стараясь сгладить слегка резкость, с которой встретил вновь прибывших Лбов.
Демон удивленно стянул брови. Гром молчал. Змей выставил одно ухо вперед и слушал, чуть-чуть улыбаясь, и улыбка у него была вкрадчивая, непонятная, так что каждый мог ее понять по-своему.
Только Фома снял очки, вытер спокойно стекла и сказал отдуваясь, но совершенно просто:
Уф ну, милый, и завернул же ты Только надо же все как-нибудь согласовать, чтобы все это не слишком уж разбойно выходило.
Но что и с чем согласовать, он не договорил, потому что невдалеке заревела сирена проходящего парохода и шальное эхо долго и неугомонно неслось по лесу.
Пошли к Лбовской землянке. Кроме Стольникова, там было еще двое ребят. Уселись у костра, над которым варился котел с мясом, и стали знакомиться.
Я пить хочу, сказал Змей.
И я, добавил Гром.
Пойдем, проговорил Лбов, я тоже хочу. Входи в землянку, там ведро.
Распахнули дверь, первым вошел Гром. Он пил долго, молча, потом подал ковш Демону и хотел выйти, но взгляд его упал на угол, на груду наваленной сухой листвы, служащей вместо постели Лбову, и на окутанную красным, густо пересыпанным цветками, платком жидовку. Он перевел глаза на Лбова и спросил спокойно, не меняя выражения лица: