Не успеют они, ответил я спокойно.
Я ощущал, как кровь уже пропитала ткань на спине.
Сука! Выкрикнул он и, отбросив телефон, принялся запоздало зажимать раны.
Все нормально, Дима, ответил я, холодным умом понимая, что сейчас случиться, все нормально. Только холодно.
Щас Щас все будет, дядь Вить.
Димка принялся стягивать с себя бушлат. Я увидел, как подоспела и девчонка. Бледная как смерть она торопливо болтала по телефону. Видать, вызвала скорую.
Последним, что я помню был момент, когда Дима накрыл меня бушлатом. Это оказалось лишним. Холодно мне уже не было.
Армавир. Февраль 1993 года.
Мне было холодно. Пальцы ног замерзли особенно сильно, и я машинально, сквозь полудрему пошевелил ими, чтобы немного разогнать кровь.
Вокруг шумело. Странный белый шум напоминал звук радиопомех. В следующее мгновение резко началась песня: Фаина, Фаина Фаина, Фаина, Файна-на.
Она выбила меня из полудремы, которая, минуту назад, казалось, была настоящим глубоким сном. Или смертью?
Я вскочил и ударился головой о потолочную обивку салона машины. Глубоко дыша, уселся на месте, стал торопливо ощупывать бок. Тело было сухим. Быстро расстегнул дутую кожанку, в полутьме задрал вязаный свитер, оголив поджарый торс. Ран не было.
Что? Проговорил я странно моложавым голосом.
Автомагнитола разрывалась песней группы НА-НА: Ай, где же счастье словно талый снег? Где же, Фаина, твой серебристый смех? Прячешь ты глаза от меня
Что за черт? Проговорил я в недоумении.
В следующее мгновение в голове щелкнула новая очень яркая мысль: Я чувствую ноги.
Холодно прошептал я, ногам холодно
Сам не свой я дернул крючок автомобильной двери и выбрался наружу. Замерзшая слякоть захрустела под ногами. Изумленный я сделал несколько шагов. Это было невероятно Просто незабываемо!
Какого черта? Сглотнул я, а потом стал осматривать руки, ощупывать свое тело. Молодое тело. Ни живота, появившегося с возрастом, ни боли в суставах, которая стала следствием долголетних тренировок в зале. Ничего этого не было.
Я торопливо опустился к боковому зеркалу заднего вида, под светом уличного фонаря попытался рассмотреть свое лицо.
Как? Я же умер, прошептал я.
Я же умер минуту назад! Но сейчас на меня смотрел я сам! Только моложе лет на тридцать: яркие, решительные глаза молодого амбициозного человека, волевой подбородок, тонкие губы и короткие черные волосы с легкой челкой на высоком лбу.
Я что? Сплю? Прошептал я, или я спал, и вся эта жизнь старого инвалида в коляске была одним сплошным кошмаром?!
Тогда я огляделся. Морозная ночь, одинокий уличный фонарь. Моя собственная пятерка жигулей одиноко стоит у тротуара. Вот только купил я ее подержанной в середине девяносто второго года, а потом быстро сменил на другую машину. Какого хрена творится?!
За тротуарами темным массивом развернулся закрытый рынок. Только маленький зеленый вагончик-ларек подсвечивал пешеходный путь. Возле оконца ларька притаптывал от холода какой-то парень.
Внезапно на запястье что-то пикнуло. Я вскинул руку, чтобы глянуть, что это такое. Когда одернул куртку, меня встретили золотистые в свете уличного фонаря часы Монтана. Мои часы Монтана с орлом на задней крышке На циферблате можно было разглядеть время: восемь ноль, ноль, и календарную пометку Fri, то есть пятница. Зажав левую верхнюю кнопку, я увидел дату и месяц: двенадцатый день второго месяца.
Двенадцатое февраля Проговорил я как завороженный. А год?
Словно пьяный, я пошел к ларьку и тронул парня, что там стоял, за плечо.
Эй, друг, позвал я. Какой щас год?
Мужчина вздрогнул и обернулся.
Витя, ты чего? Удивленно глядя на меня, спросил Саня Шелестов.
Глава 2
Это был Шелестов. Молодой, худощавый, одетый в дубленку, высокую меховую шапку и красный шерстяной шарфик. Шелестов обернулся ко мне, держа пакет с какими-то пирожками.
Витя, ты чего, В смысле, какой год?
Вот он. Тот самый человек, из-за которого жизнь моя и моих друзей пошла под откос. Тогда почувствовал я такую злость, которая могла мной завладеть только в молодости.
Видя мой тяжелый взгляд, Шелестов переменился в лице, испугался.
Февраль девяносто третьего, проговорил он полушепотом.
Когда увидел Шелестова, красная пелена застила мне глаза. Все потерял я из виду, кроме напуганного белокожего лица Александра Шелестова. Что-то, над чем я давно уже взял верх в силу возраста, победило меня.
Я стиснул зубы и в следующий момент схватил Сашу за пушистый ворот куртки. Бабахнул его спиной о стенку железного ларька так, что Шелестов выронил пакет с пирожками.
В-витя! Хрипло вскрикнул Шелестов, когда мы замерли, глядя друг другу в глаза.
Э! Вы чего там?! Выглянула из окошка продавщица. Я не обратил на нее внимания.
Витя Т-ты чего? Пробормотал Шелестов. Что на тебя нашло?..
В глазах его блестел настоящий ужас. А еще, сейчас он был прав: что-то на меня нашло. Что-то странное. Отведя взгляд от лица Шелестова, я силой воли подавил в себе желание просто придушить его прямо там. Отпустил Александра, отступил на шаг.
Испуганно глядя на меня, он остался прижиматься к стенке.
А ну, идите отсюда! А то позову сейчас кого надо! Закричала на нас продавщица из ларька. И духу вашего тут не будет!
Тихо-тихо, сказал я, взяв себя в руки. Нормально все, теть. Пирожки, вон, уронили.
Продавщица показала нам побелевшее от страха лицо, потом, забормотав что-то невнятное, спряталась за окошком ларька.
Да-да, все хорошо, отдышался Шелестов. Эт я за пирожками нагибался и на! Прямо головой об стенку!
Он растерянно рассмеялся. Но продавщицы и след простыл. Она укрылась где-то в недрах своего вагончика.
Что с тобой, Витя? Спросил Шелестов полушепотом.
А я и сам медленно осознавал, что же со мной происходит. Лишь две минуты назад я умирал в луже собственной крови, а теперь все это: моя старая машина, песни из девяностых по радио, часы Монтана, которые я носил с девяносто первого по, где-то, девяносто четвертый Неужели я умер и попал?..
Оставив Шелестова в ожидании, я просто огляделся. Армавирская улица Мира одна из главных улиц в городе. Полная выбоинами, без разметки, грязная, она уходила куда-то вдаль и терялась за поворотом, между низкоэтажной застройкой. Всюду на электростолбах висели фонари, часть из которых не работала. У дороги с одной стороны протянулся тротуар, с другой большая пустая стоянка. Вдоль тротуара ларьки и торговые лавочки. Их обшарпанные изношенные вывески смотрели на грязную дорогу. На ближайшей лавке витиеватыми буквами написано: Парикмахерская Елена.
Над головой и немного за спиной пролегает высокий мост через железную дорогу. Старый, давно не ремонтировавшийся, снизу он выглядел как скелет огромного существа: обшарпанные колонны, крошащиеся от времени перекрытия.
Когда за спиной проехала машина, я обернулась. Это бежала по Мира одинокая белобокая восьмерка.
В изумлении я тронул свою щеку. Показалось мне на миг, что это все сон, и сейчас я не почувствую кожи своего лица. Однако я почувствовал.
Ты чего застыл? Заболел, что ли? Озаботился Шелестов. У нас же сегодня важный день ты че? Мы к Злобину едем.
К Злобину Повторил я.
Сергей Злобин один бизнесмен, с которым свел нас Шелестов. Злобин поднялся быстро. Разбогател уже к концу девяносто второго. Таких в то время называли насосами. Шелестов хотел занять у Злобина денег на охранный бизнес. Стартового капитала-то у нас не было. Ну а мы и подкинулись, когда Саня наплел нам в три короба, что Злобин честный бизнесмен, работает с американцами, а с местными бандосами дел не имеет. Ну мы, по сути, советские еще люди, ничего не смыслящие в том, что такое бизнес, и повелись.
Да что с тобой, Витя?!
Убедиться мне нужно, что все это не дурацкий очень правдоподобный сон, а реальность.
Ничего не ответив, я просто ущипнул себя за оголенное предплечье. Почувствовал настоящую живую боль. Шелестов, изумленно наблюдая за мной, молчал.
А ко мне потихоньку приходило осознание случившегося: я умер и очнулся вновь молодым. Вот он я! Мои руки, мои ноги! Высокий, крепкий парень Двадцати четырех лет. Тело так и бурлило силой и гормонами. Именно они сыграли, когда я чуть было не придушил Шелестова прямо у ларька. Благо смог себя сдержать, взять в руки. М-да, самообладания у меня теперь побольше, чем в двадцать лет. Намного побольше.
Все нормально, наконец ответил я односложно.
Ты какой-то сам не свой сделался, Витя. Что у тебя такое? Мож случилось что-то?
Ничего, сказал я. Делай что хотел, а потом давай в машину.
Оставив недоумевающего Шелестова у вагончика, я вернулся в свои жигули, зайдя в салон звонко хлопнул дверцей. Много мыслей крутилось в голове. Это ж, выходит, могу я заново прожить свою жизнь? Могу не совершить прошлых своих ошибок. Могу не остаться инвалидом в девяносто пятом году. Могу спасти от смерти всех моих: Женьку Корзуна, Ефима Иванцева, дядь Егора Елизарова У Женьки же Димон весной родится
И Оборона Моя Оборона! Я смогу сохранить дело всей моей жизни, к которому шел с девятнадцати лет, обивая пороги забегаловок, стоя на их воротах вышибалой
Мда Сильно меня помотало после развала страны. Родился я в станице Красная, под Армавиром. Школу закончил хорошо, сходил в армию, ну и умудрился поступить в Армавирский Политех, на инженера. Учился строить, обслуживать и ремонтировать станки. Для этого пришлось мне с Красной переехать в город, оставив в станице мать-учительницу, да младшего брата-школьника. Когда был я на втором курсе, познакомился с Женей Корзуном, он и притащил меня на подработку постоять на воротах в одном не совсем легальном кафе Армавира. Нужно было помогать Матери.
После обучения я поступил на работу, на Армавирский машиностроительный завод. А страна тем временем давно уже умирала, да и треснула по швам В общей сложности проработал я на заводе меньше полугода, поняв, что денег, содержать себя и мать с братом тут мне не видать. Пришлось возвращаться к шабашкам вышибалой.
В Красной тоже было не лучше: Новатор, тамошний колхоз, начал запустевать, и люди спасались приусадебными участками.
А у меня дела шли не так уж плохо. Был я крепким, с железом на ты, ходил тренироваться в спортзал при политехе. Даже был там заведующим одно время. Поэтому крепкие мои руки спасли меня и моих мать и брата от совсем тяжелой жизни. Там, в кафе и ресторанах, на воротах и познакомился я с остальным костяком Обороны. Там и зародилась у меня идея стать профессиональным охранником.
Это тогда, в девяностых, неопытным молодым человеком, набивал я шишки, да учился на собственных ошибках. А вот теперь я уже ученый. Смогу легко возглавить охранный бизнес. Вот только для того, чтобы спасти всех, самому спастись да сохранить охранное предприятие за собой, придется мне перво-наперво кое-что сделать исправить главную свою ошибку.
Я протер запотевшее стекло пятерки, глянул на Саню Шелестова, который мялся все еще у ларька.
А все ведь пошло не так из-за Шелестова. Он обманул нас, связался со Злобиным, с бандитами. Ну и договорился с ними за нашей спиной, отдав наш бизнес на откуп Сукин сын
Шелестов всегда был прохвостом. В свои двадцать три он имел среднее бухгалтерское образование, отлично считал деньги. Даже работал на одного бизнесмена, помощником бухгалтера. Потом проворовался под руководством своего начальника. Того братки вывезли куда-то в посадку, а Саня отделался тем, что у него забрали машину и квартиру. Пришлось ему снять крохотный жакт почти под мостом. Шелестов всегда был амбициозным и мечтал подняться. Плевать ему было как именно. Главное залезть повыше.
Конечно, обо всех этих историях и его амбициях узнали мы гораздо позже, в девяносто пятом, после того как в офис Обороны нагрянули бандиты
Эх мы думали, что Саня простой открытый рубаха-парень. Да и никаких косяков за ним никогда не было. Работал себе спокойно бухгалтером эти три года, с самого открытия Обороны. А потом вскрылось, что он с говницой в нутре своем, да только было уже поздно.
Глядя на узкую спину Сани Шелестова, я ясно осознавал: если я хочу, чтобы все мои друзья остались живы, а я не стал инвалидом, сделку со Злобиным нужно сорвать. Убедить остальных, что иметь с ним дело тухлое занятие.
Дверь в салон с хрустом открылась. Придерживая свою меховую шапку в машину, залез Шелестов.
Ф-у-у-у-у-х, выдал он, когда сел. Блин! Холодно тут у тебя! Таким макаром щас наши пирожки заледенеют. Вить? Ты чего такой? Скрытный какой-то, неразговорчивый.
Ничего, ответил я.
Я глянул на Шелестова, который пару мгновений смотрел на меня, а потом отвернулся к окну. Зашуршав пакетом, достал пирожок, стал есть. Я же, чувствовал при этом воодушевление. Смотрел на Шелестова, и было у меня такое чувство, будто поймал я мерзкое назойливое насекомое, которое долго портило мне жизнь.
Знаешь, Витя, а я рад, что с тобой познакомился, сказал он, быстро съев пирожок и теперь вытирая руки газетой. Какой-то ты особенный, что ли. Молодой, а люди за тобой идут. Вон, ты даже дядь Егора умудрился уболтать на то, чтобы открыть охранное агентство, а он, старый, етить его, мент в отставке, упирался. А я думаю, хорошо, что он с нами. У него ж в МВД большие связи. В нашем будущем деле будут нелишними. А еще я слышал, что у него даже среди бывших комитетчиков есть друзья.
Знаю, буркнул я.
Потом потянулся к плоской крышке бардачка пятерки, открыл. На дверцу тут же посыпались туго уложенные в бардачок кассеты. Музыку я всегда любил. Особенно рок. В основном русский. Решил послушать что-нибудь, чтобы перебить болтовню Шелестова.
Ого! Витя, где ты их достал? Спросил Шелестов, рассматривая кассету Наутилус Помпилиус. Альбом Разлука.
По знакомству, ответил я и забрал у Шелестова кассету.
Достав ее, вставил в свой филипс. Ох, как же гордился я этой своей магнитолой. Немало мне пришлось потрудиться, чтобы ее тогда достать и приладить к своей машине. От этих мыслей на душе стало теплее. Все же, в эти неспокойные девяностые года мы умели радоваться малому. Умели жить на всю катушку.
Я щелкнул плей, и в салоне заиграла песня Взгляд с экрана: Ален Делон говорит по-французски, Ален Делон, Ален Делон не пьёт одеколон
Быстро щелкнув стоп, я перемотал кассету, включил снова. Попал на Скованных одной цепью. Бутусов потянул:
Круговая порука мажет, как копоть.
Я беру чью-то руку, а чувствую локоть.
Я ищу глаза, а чувствую взгляд,
Где выше голов находится зад.
За красным восходом розовый закат.
О! Классная песня! Заулыбался Шелестов.
М-да Я видел перед собой еще молодого, улыбчивого и, на первый взгляд, доброго Саню Шелестова. Показался он мне жалким, недостойным внимания, недостойным того, чтобы силы на него тратить. Но потом я взял себя в руки, стал держать в голове, какой же мразью он, в конце концов, окажется. При всех ужасах девяностых можно отдать этому времени должное. Люди тогда проявляли себя во всей красе: кто-то оказывался человеком с большой буквы, а кто-то последней мразью. Никакого лицемерия.
Щелкнув замком зажигания, я завел двигатель.
У тебя дома телефон есть? Спросил я.
Нету. Но у соседки, тети Фроси есть, а что?
Позвонить нужно. Проговорил я.
Это кому? Не понял Шелестов. Мы ж на сделку опоздаем! Нам к девяти!
Не опоздаем, глянул я на него холодно, и Щелестов как-то съежился под моим взглядом.
Ну Ну ладно. Если ты говоришь, что не опоздаем, то поехали. Только давай быстро, ладно, Вить? А-то мало ли чего.